В Дагестане постоянно что-то происходит. «Контртеррористические операции», в ходе которых разрушают целые дома, а ущелья обстреливают с вертолетов. Перестрелки между бовиками и милицией. Взрывы на улицах. А уж обнаружение не успевших сработать взрывных устройств и вовсе стало рутиной. Дагестан – значимый источник новостей, и сплошь невеселых. При том, что же на самом деле происходит в республике, понимают очень немногие. Трудно составить объективное впечатление о месте столь сложном – многоэтничном (более 30 национальностей даже по официальным данным), разноязыком, разноплановом. Не просто трудно - почти невозможно. Тем более, когда СМИ наряду с информацией тиражируют мифы, зачастую нелепые до полного абсурда.
Губден – село с репутацией. За пределами республики, да и в самом Дагестане, это село Карабудахкентского района называют «ваххабитским». И чего только о нем не рассказывают... Мол, живут в Губдене сплошь исламские радикалы. Устроили у себя чуть ли не шариатское государство, – почти как в селах Карамахи и Чабанмахи перед «второй чеченской». Женщины в Губдене ходят закутанные чуть ли не в паранджу. Девочки в принципе не получают образования. А мальчики учатся в основном в медресе, где из них чуть ли не шахидов делают. По крайней мере, губденские парни смотрят в лес. А еще говорят, в Губдене фундаментализм зашкалил настолько, что на дверях домов делают по две ручки – одна для мужчин, другая для женщин. Не зря же там уже с марта месяца идет контртеррористическая операция!
Конечно, ислам для Губдена – фактор крайне значимый. Это старое село, с устоявшимися религиозными традициями. Даже при Советской власти местные жители упорно отстаивали свое право верить и молиться открыто. Республиканское руководство даже жаловалось в центр, что «в 1956 г., в с. Губден группа религиозных фанатиков без разрешения, самовольно открыла мечеть», и «очень живучи пережитки прошлого в сознании и быту людей: религиозные авторитеты запрещают молодежи вступать в комсомол и всячески подрывают коммунистическую идеологию».
В начале 1990-х губденцы были в первых рядах российских мусульман, отправлявшихся в хадж. В селе активно действовали проповедники-салафиты. И, конечно, свои агрессивно настроенные фундаменталисты в Губдене были. Но, похоже, не так и много – ведь при вторжении Басаева в Дагестан их буквально разгромили свои же односельчане. Попросту говоря, побили, выкинули из медресе и заручились обещанием, что помогать Басаеву со товарищи они не станут ни при каких обстоятельствах. То есть радикалы в селе далеко не доминировали...
Тогда как же через 10 лет докатились до отсутствия светского образования и разделения дверных ручек по половому признаку? Или все-таки не докатились?
Трудно сказать, кто придумал «балладу о дверных ручках», но двери в Губдене самые обычные. На каждой – ровно по одной ручке. Что до женщин, ходят они не в парандже, а просто в длинных, закрытых платьях, покрывая голову широким переброшенным через плечо платком. На улице не встретишь курящего, не говоря уже о пьяном. Люди богобоязненны, строго придерживаются заповедей, молятся пять раз в день.
Живет в селе тысяч двенадцать, а в лесу с боевиками, как говорят местные жители, из губденских сейчас четыре человека. Не сотни. Даже не десятки. Когда в марте началась «контртеррористическая операция», силовики, обеспокоенные поступающей о «ваххабитском селе» информацией, начали выявлять семьи, которые не отдают детей в школу. Насчитали около тридцати детей, не получающих светского образования. Нехорошо, конечно. Но Губден большой, семьи здесь сплошь многодетные, и эти тридцать ребятишек – капля в море. И, если уж заговорили о школе, реальная проблема не в том, что некоторые дети в нее не ходят, а в том, что никакого нормального образования, даже плохонького, получить там невозможно. В роли учителей выступают недавние выпускники, академически, мягко говоря, не продвинутые. С детьми они говорят по-даргински, а учебники написаны по-русски. Ребятишки выучиваются читать по слогам, вообще не понимая смысла прочитанного. Еще осваивают элементарную арифметику. Дальше дело не заходит. Семьи побогаче стараются мальчиков - особенно старших сыновей - уже подростками отправить учиться в интернаты или к родственникам – в Махачкалу, Буйнакск, Каспийск. Там, как правило, парня с аттестатом за девять классов, скрипя зубами, берут в шестой (по-хорошему, надо бы в третий!) и пытаются «подтянуть». Девочек учиться не посылают: на всех денег не напасешься, да и помощь по хозяйству нужна. Грустная картина? Пожалуй. Но она ничем не отличается от виденного во многих других северокавказских селах.
Губден – обычное село. Да, старое. С узкими, кривыми улочками, по которым пройдет далеко не каждая машина, - ведь проложены они были отнюдь не для машин. С живописными каменными домами. С огромным кладбищем на холме, откуда открывается прекрасный вид на мечеть – кажется, ту самую, что бесстрашные губденские бунтовщики против советского атеизма открыли в конце пятидесятых. С экзотически, на взгляд заезжего горожанина, одетыми женщинами и девчушками в разноцветных косыночках, крепко завязанных под подбородком. Красивое даргинское село в высоких предгорьях. Село со своими обычаями. Местный быт интересен. Про него хочется снимать кино. Просто про то, как живут здесь люди, которые на самом деле хотят ровно одного – чтобы их оставили в покое, дали жить в уважении к традициям, не терзали бесконечными «спецоперациями», просто не трогали.
«У нас молодым с бородой нельзя на улице появиться. Если с бородой, сотрудники - цоп! - забирают. Стариков еще не трогают – какой-то стыд остался. А молодым – хоть на улицу не ходи…» – качает головой крепкий мужик лет сорока: «У нас люди и при Советском Союзе молились – многие скрытно, но религия сохранялась. И после распада той власти мы стали ходить по всему Дагестану, проповедовать Ислам, учить мусульман, потерявших знание. В основном, по 10-20 человек ходило. А в священный месяц Уразы [мусульманского поста] и до 400 набиралось. Мы находили мечети, превращенные в склады, чистили их, убирали – и люди сами начинали туда ходить… Потом, в конце девяностых, появилось слово это – «ваххабит», будто враг какой-то. И люди стали бояться нас принимать. А теперь уже невозможно стало жить. Правда, совсем невозможно. Меня называют ваххабитом, а я оружия с армии в руках не держал. Просто хочу верить, как верю. Да, я чистого Ислама придерживаюсь,– кроме того, что Пророку Бог послал, что в книгах написано, ничего мусульманину не нужно. Но у нас и фундаменталисты есть, как я, и традиционалисты – кто за шейхов держится. И все вместе молятся. В одну мечеть ходят. А я сам, стыдно сказать, без бороды хожу. Хотя должен, и какой пример… Но сотрудники преследуют, привязываются… Вот, с Саидгаджи Саидгаджиевым что произошло. Он мой ровесник, не молодой даже. Семь детей после него осталось. Кто растить будет? И других двоих вместе с ним убили. А я своих детей воспитать хочу… »
21 октября 2008 года буквально в десяти километрах от села Губден произошла стычка между боевиками и «силовиками». Пятеро сотрудников милиции, включая губденского участкового, были ранены. «Силовики» частично блокировали село, и через четыре дня задержали около сорока местных жителей, которых доставили в отделения милиции Каспийска и Махачкалы. Расспрашивали про боевиков. Многих били, угрожали, но отпустили достаточно быстро. Губденцы было расслабились, но уже 27 октября вечером «исчезли» трое жителей села Губден – Саидгаджи Саидгаджиев, Нустапа Абдурахманов, Ахмед Гаджимагомедов. Сорокачетырехлетний Саидгаджиев пошел вечером молиться в мечеть, и домой не вернулся. Гаджимагомедов завез дочку домой из школы, тоже поехал в мечеть и пропал. Абдурахманов был в это время в Махачкале – его похитили прямо в дагестанской столице. Во всех трех случаях родственники быстро нашли свидетелей, которые видели – забирали губденцев сотрудники силовых структур. А уже 28 октября семьям пропавших объявили: Саидгаджиев, Абдурахманов и Гаджимагомедов убиты в ходе «спецоперации» в Сергокалинском районе Дагестана, при оказании сопротивления сотрудникам правоохранительных органов. Тела родственникам отдавать сначала отказывались, – по российскому законодательству, тела террористов не выдают, - но у отца Саидгаджиева оказались связи «наверху». Через два дня мучений и он, и другие две семьи все же смогли забрать трупы сыновей, буквально изувеченные пытками.
Магомеду Саидгаджиеву 76 лет. Он проводит гостей на второй этаж своего дома, усаживается на диване, вытянувшись в струночку. Серебристо-белая борода расчесана волосок к волоску. На лестнице пристраивается его жена Кистоман. Смотрит внимательно, и не говорит ни слова. Только иногда начинает плакать, тоже безвучно, и застенчиво прикрывая глаза концом белой, покрывающей голову шали.
«Сын после ужина вышел из дома и на машине в мечеть поехал, - рассказывает Магомед. - Зашел в мечеть, а рядом его уже ждала белая «семерка». И когда он из мечети вышел, его и увезли «сотрудники»... Люди видели. Мы даже ничего не успели толком, как в новостях показали – мол, спецоперация, троих боевиков уничтожили, и Саидгаджи среди них. Если бы я больших людей не знал, мне бы тело не отдали. Просто похоронили бы где-то, и мы бы так и не поняли, что произошло. Но тут-то им отдать пришлось... Я когда увидел, что с сыном сделали... В общем, врач у нас есть, родственник. Расудлов Абдула. Мы его позвали и сняли на видеокамеру, как он осматривает тело и рассказывает, что видит. Сейчас сами посмотрите...»
Магомед показывает запись. Под мерный голос доктора идут кадры страшного, растерзанного тела. Переломы, ожоги, гематомы, зашитые раны, – врачи в морге, перед тем, как выдать труп, наспех его «подштопали», чтобы меньше травмировать родственников.
«Мы обратились в прокуратуру. И адвокат есть... Но здесь ни на что не надеемся. Правда, адвокат говорит – в Европейском Суде по правам человека обязательно выиграем. Потому что есть все доказательства. Но это, вроде, долго... Не знаете, год, два? Что, пять лет, может быть? Целых пять лет... А нельзя ускорить? Я прошу, сделайте что-нибудь. Вы же сами видели, что с ним сделали? А за что? Саидгаджи всю жизнь людям пользу только приносил, никакого вреда от него никому не было... А тут работников перестреляли, и участкового нашего, и его с теми двумя, другими, будто в жертву принесли... Невинных людей! Четыре сына у него осталось? Что им думать, как жить?»
Младшему сыну Саидгаджи два года и восемь месяцев. Родственники жалуются, что мальчик целыми днями просиживает на подоконнике, ждет отца, спрашивает, где папа.
Могила Саидгаджи возле кладбищенской изгороди. Его мать часто приходит туда вместе с маленьким внуком. Пока бабушка молится, ребенок бегает вокруг могил, прячется за белые каменные плиты.
Он еще не знает, что такое смерть.
