В сентябре 1635 г. молодая вдова московского дворянина Ивана Ивановича Деремонтова, бывшего второго воеводы по Свияжску, получила положительный ответ на свою поданную в Разрядный приказ челобитную о выплате ей в наступившем году пособия на жизнь в размере 15 рублей/месяц, т. е. примерно равного денежному окладу скончавшегося недавно супруга.
Администрация Московского государства, наверное, рада было удовлетворить данную просьбу, ибо воспринимала ее как проявление лояльности вдовы Деремонтовой, ее готовности признать существующий порядок вещей и жить в соответствии с этим порядком. Поскольку прежде она, эта вдова, в известной степени умудрилась поставить его под сомнение, причем, едва ли не в самом чувствительном, интимном его месте. Забегая вперед, скажем, что никакого разрешения конфликта, однако, в тот раз не произошло, но начнем же с начала…
Изначально вдову Деремонтову звали Анна Барнсли, родилась она около 1612 г. в Москве в семье Джона Барнсли (Ивана Ульянова Барнсли) – преуспевающего английского купца, не в первом поколении имевшего дела с Россией и прочно осевшего в русской столице. Характерно, что в вероисповедальном плане Барнсли были кальвинистами, что, видимо, и вытолкнуло их прочь с берегов англиканского Альбиона. Важно, что семья Барнсли занимала очень прочные позиции в среде московских торговых иноземцев, особенно среди тех, кто группировался вокруг реформатской церкви – преимущественно голландцев. Так, младшая сестра Анны вышла замуж за самого влиятельного и яркого иностранного предпринимателя Москвы первых двух третей семнадцатого века и лидера кальвинистской общины – Петера Марселиса, о многочисленных проектах, заслугах и преступлениях которого в России мы уже не раз писали на Полит.ру. Надо также отметить, что статус "московских торговых иноземцев" (очень близкий к статусу "московских служилых иноземцев") – это с точки зрения русских властей было такое полуподданство: с одной стороны, эти люди постоянно жили в России, имели целый ряд прав, аналогичных правам местных жителей, владели недвижимостью (торговые иноземцы, в отличие от прочих иностранных купцов, имели право совершать розничные, а не только оптовые операции). Эти люди присягали русскому царю и несли перед ним определенную с этим связанную ответственность. Нередко им давались весьма значительные поручения разного рода (как тому же Марселису). Тем не менее – это были иностранные подданные, сохранившие, в частности, две важнейшие привилегии: право выезда из России (хотя и в разрешительном порядке) и право апеллировать, ради защиты своих интересов, к иностранным властям. Определяющим признаком, отделявшим этих иностранных подданных от подданных русского царя, было вероисповедание: все принявшие православие в его русском варианте считались подданными русского царя. Причем даже приверженцам иных христианских конфессий приходилось заново совершать обряд крещения, и даже православных других юрисдикций – например, с Украины или из Греции – не считали в полной мере православными, заставляя совершать таинство миропомазания. Официальная власть поощряла такие переходы; принявшие православие часто награждались довольно значительными подарками и получали неплохие карьерные предложения. Разумеется, право выезда из страны при этом утрачивалось.
Отметим еще тот момент, что этот переход в русское православие был принципиально необратимым. Напротив, переход из православия в другую, даже христианскую, конфессию в любом случае считался тягчайшим преступлением, близким к государственной измене.
В целом же, законодательство Московии семнадцатого века об иностранцах тяготело к такой сегрегации, что ли. Периодически издавались ограничения, то требовавшие от иноземцев компактного проживания (в Немецкой слободе), то запрещавшие им продавать и покупать землю у православных землевладельцев, то обязывающие носить немецкое, но никогда – русское платье, и почти всегда – запрещающие нанимать православную прислугу.
Но вернемся к красавице Анне Барнсли. В 1625 г. она выходит замуж за барона Пьера де Римона – незадолго до того прибывшего в Россию из Франции, так сказать, на ПМЖ. Барон также был кальвинистом. По русским меркам это был довольно знатный иностранец – его официально зачислили на службу, пожаловали денежным окладом, однако конкретных поручений, несмотря на это, ему долго не давали. Видимо, барон по каким-то причинам был негоден к военной службе. Брак с подобным человеком внутри кальвинистской общины Москвы должен был считаться вполне достойным семейства Барнсли, однако семейное счастье молодых оказалось весьма недолгим. Через год Пьер де Римон решил принять православие.
По русским законам межконфессиональные браки не допускались – а, следовательно, в нашем случае супруги либо должны были развестись, либо Анна и ее младенец-сын должны были вслед за бароном принять православное крещение. И вот тут-то возник внутрисемейный конфликт, ставший в итоге едва ли не межгосударственным.
Анна переходить в православие отказывалась, несмотря на активные уговоры мужа – при этом ее отец добился даже аудиенции у патриарха Филарета, где просил разрешить остаться в прежней вере своей дочери и внуку. Известно, что патриарший отказ был высказан в бескомпромиссной и оскорбительной форме: склонившегося в земном поклоне Барнсли-старшего Филарет будто бы даже оттолкнул ногой.
В итоге Анна была крещена насильно. Муж заманил ее в женский монастырь, якобы продемонстрировать набожность православных монахинь – тут же монастырские двери за ней захлопнулись, и по прошествии шести недель девушку насильно крестили. По имеющимся сведениям, ее связанную окунали в реку, невзирая на произносимые ею непрерывные проклятия…
Сколь строго соблюдала она православные обряды в последующие годы своего замужества, мы не знаем. Пьер де Римон, ставший Иваном Деремонтовым, получил, наконец, назначение на административный пост в Свияжск, по возвращении откуда в 1634 г. скончался. Анна стала вдовой и решила, что ничто ее теперь не связывает с православной верой, тем более что в Москве тем временем сменился патриарх: вместо иностранцененавистника Филарета русскую церковь возглавил Иоасаф. Анна вернулась к участию в жизни кальвинистского прихода – однако, в покое ее не оставили. В 1636 г. патриарх организовал следствие, церковный суд признал ее виновной в отступничестве и в качестве епитимьи присудил к отбыванию срока в Новодевичьем монастыре. При этом у матери отняли детей, передав их "в добрую православную семью".
Но и это наказание не сломило Анну – она продолжала отрицать свою принадлежность к русской церкви, умудрилась организовать канал связи с сыновьями, которых наставляла не отказываться от кальвинизма. В итоге наказание ужесточили – строптивая англичанка ("новокрещенная немка Аграфена") была переведена в Кирилло-Белозерский монастырь, точнее - в подконтрольный ему Воскресенский Горицкий женский монастырь с весьма суровыми условиями содержания.
За Анну, однако, пытались бороться родные – в том числе и те, что жили в Англии. В том же 1636 г. была отослана петиция семьи Барнсли Карлу I, в ответ на которую британский король 20 декабря того же года направил своему русскому коллеге письмо. Это послание, однако, достигло адресата лишь через год, 29 января 1637 г., когда во время царской аудиенции агент Московской компании Симон Дигби вручил его представителям посольского приказа. Ответ был предельно скор – уже 31 января Дигби получил царскую грамоту с полным отказом по всем статьям: царь не видел возможности разрешить Анне Барнсли оставаться кальвинисткой, а равно и уехать в Англию. В дальнейшем эта переписка дополнилась обменом еще несколькими документами, в содержательном плане, однако, не привнесшими ничего нового. Михаил Федорович отрицал факт насильственности крещения, несоответствия крещения канону, а также то, что Анна содержится в неволе. С его точки зрения, это была не неволя, а духовно-образовательная практика. Главное же препятствие состояло в юридической коллизии русского и британского права: с точки зрения Москвы, Анна Барнсли была подданной русского царя вследствие принятия православия, тогда как по английским меркам она была подданной Карла I Стюарта как дочь подданных Карла I Стюарта.
Помимо этого, в игру вступил Петер Марселис со своими мощными голландскими, шведскими и датскими связями. Как бы то ни было, в 1638 г. в Россию были доставлены грамоты от шведской королевы Христины и от датского короля Христиана IV с просьбами разрешить проблему Анны Барнсли. Эти демарши были для Москвы посерьезнее английских, ибо перекликались с возникшим как раз тогда замыслом династического брака царевны Ирины Михайловны с датским принцем. Каким образом в ходе подобного матримониального проекта должен был разрешиться вероисповедальный конфликт жениха и невесты – никто не знал, и потому следовало избегать скандала.
Помогло ли это или что-то другое, но уже весной 1639 г. Анна была в Москве, на свободе и при детях. Незадолго до этого в монастырь было отправлено патриаршее письмо, говорящее, что условием освобождения Анны является письменная исповедь с покаянием. Согласилась ли на это Анна, или же удалось как-то иначе спустить все на тормозах – мы не знаем.
До конца жизни, т.е. до 50-х годов, никто больше Анну Барнсли не трогал – московские кальвинисты считали ее мученицей за веру и всячески ей гордились. С точки зрения официальных властей, она, однако, была православной подданной русского царя. Держала православную прислугу, не имела права посещать кальвинистский храм и т. д. Дети ее сделали неплохую придворную карьеру – никто в их православии, по всей видимости, не сомневался.
