В течение последних полутора недель перспективы политического самоопределения трех из четырех существующих непризнанных республик Евразии находились в фокусе внимания депутатов российской Государственной Думы.
Сначала 13 марта 2008 года в стенах здания на Охотном ряду прошли парламентские слушания с непроизносимым названием «О состоянии урегулирования конфликтов на территории СНГ и обращениях к Российской Федерации о признании независимости Республики Абхазия, Республики Южная Осетия и Приднестровской Молдавской Республики». По словам председателя комитета Государственной Думы по делам СНГ и связям с соотечественниками Алексея Островского, «предложения в ходе слушаний звучали диаметрально противоположные… Были предложения немедленно признать республики (непризнанные государства Евразии - С.М.), были предложения не признавать. Но все едины в том, что формат отношений нужно менять, и, безусловно, определенные шаги в этом направлении будут сделаны». Затем в стенах нижней палаты российского парламента обсуждался проект заявления о целесообразности признания Абхазии, Южной Осетии и Приднестровья (он не один день редактировался и исправлялся с учетом «диаметрально противоположных мнений»). И, наконец, 21 марта 2008 года на заседании Думы он был принят. В документе депутаты предлагают рассмотреть «возможность ускорения объективного процесса суверенизации Абхазии и Южной Осетии». Вместе с тем само это «ускорение» может быть детерминировано, согласно тексту заявления, двумя факторами (предполагающими форс-мажорные обстоятельства): начало военных действий против непризнанных республик, а также вступление Грузии в НАТО. Между тем, вступление Грузии в НАТО по-прежнему остается под большим вопросом, равно как и ведение Тбилиси масштабных боевых операций против Южной Осетии и Абхазии.
В тексте заявления депутаты предлагают президенту и правительству в случае экстраординарных обстоятельств ускорить процесс суверенизации непризнанных образований (начавшийся еще в конце 1980-х - начале 1990-х гг.). В самом конце принятого документа «депутаты Государственной Думы, изучив обращения Абхазии и Южной Осетии, обращаются к Президенту РФ и Правительству РФ с предложением рассмотреть вопрос о целесообразности признания независимости Абхазии и Южной Осетии».
Было бы не вполне верно рассматривать все эти действия как «наш ответ» на признание Косово со стороны США, ведущих стран ЕС, Канады и Японии. Во-первых, сам характер российской государственности (у нас президентская, а не парламентская республика) мешает признать таковым ответом решение депутатов. Любые думские заявления носят рекомендательный (а не обязывающий) характер. Иначе в 1996 году пришлось бы восстанавливать СССР. Напомним, что тогда прокоммунистическое большинство Думы денонсировало Беловежские соглашения. Однако никаких реальных последствий это не имело. А потому и сегодня, как сказал по другому поводу Владимир Путин, надо «прекратить истерику».
Во-вторых, у авторов предполагаемых «домашних заготовок» России другой адресат. И находится он не на Охотном ряду, где проходили (и, скорее всего, пройдут еще не раз) парламентские слушания и будут приниматься резолюции по проблемам конфликтов и непризнанных образований. Однако до тех пор, пока на высшем уровне российской власти идет смена караула (а также готовится массовая пересадка чиновников из одних кресел в другие) внешнеполитические проблемы (а конфликты на территории бывшего СССР относятся к их числу) не являются приоритетами. Следовательно, с «домашними заготовками» придется некоторое время подождать.
Пока же в марте 2008 года политическому и экспертному сообществу (как России, так и зарубежных государств) был представлен новый термин, идентифицирующий де-факто государства Евразии (своеобразное «параллельное СНГ»). По словам уже цитировавшегося нами Алексея Островского, депутаты будут «настойчиво предлагать Правительству РФ предпринять меры по изменению формата взаимоотношений с непризнанными республиками. В принципе смущает название «непризнанные республики». Мне хотелось бы, чтобы название изменилось. Это не означает, что это будет связано с немедленным признанием территорий, но, тем не менее, переход к такому понятию международного права, как отложенный статус данных республик можно было бы конкретно предпринять. Это было бы логично». По мнению председателя думского комитета по СНГ, «подобные примеры в мировой практике существовали».
За примерами, однако, далеко ходить не надо. Можно обратиться к недавней российской истории. После заключения Хасавюртовских соглашений статус Чечни был признан федеральным центром отложенным. По словам Абдул-Хакима Султыгова, «фактически ни одно положение хасавюртовских договоренностей не определяет статус Чечни ни как субъекта Федерации, ни как суверенного государства». Сегодня, спустя много лет, можно признать правильность данного решения. Речь, конечно, не о самих Хасавюртовских соглашениях (здесь, как говорится, были возможны варианты). Речь идет о том, что в условиях неготовности власти и общества к полномасштабной кампании по силовой реинтеграции Чечни «отложенный статус» позволил легитимизировать последующий приход России в эту республику (равно, как и права на нее). Этот статус, во-первых, перебросил мяч на чеченскую сторону (выигравшую, прежде всего, информационную войну в 1995-1996 гг.). Тогдашний Грозный демонстративно наплевал на «отложенный статус», выбрав исламский характер своей государственности (здесь и ликвидация светской судебной власти, и введение Уголовного кодекса, списанного с суданского образца, и поправки в Основной закон Чеченской Республики Ичкерия). Во-вторых, именно рассмотрение тогдашнего компромисса в Чечне как победы над «имперскими происками России» способствовало изменению общественного мнения по поводу «мятежной республики» и внутри России, и на Западе. Если в период 1994-1995 гг. ичкерийцев воспринимали с явной симпатией и сочувствием, то после Хасавюрта смогли разглядеть и их неспособность построить дееспособное государство, и неготовность исполнять взятые на себя обязательства. Все это, в конечном счете, облегчило приятие второй антисепаратистской кампании. «Отложенный статус» был шансом для Чечни построить свою независимость. Этим шансом лидеры Ичкерии не воспользовались (впрочем, и реализацию первого их шанса, во времена Дудаева, нельзя назвать сколько-нибудь успешным).
Что же касается сегодняшних лидеров стран СНГ, имеющих в качестве главной внутренней проблемы сепаратизм, то идея «отложенного статуса» воспринимается ими не столь благодушно, как российскими лидерами «эпохи Ельцина». Комментируя итоги прошедших парламентских слушаний, министр иностранных дел Грузии Давид Бакрадзе заявил, что «надеется на благоразумие российских политиков и на то, что процесс признания Абхазии запущен не будет». То же самое можно сказать и позиции экспертов из Грузии, Азербайджана и Молдовы. По мнению азербайджанского эксперта Вугара Сеидова, разного рода терминологические уловки способствуют тому, чтобы поставить под сомнение принцип территориальной целостности.
Понятие республики «с отложенным статусом» имеет два измерения. Первый из них (согласимся с Вугаром Сеидовым) имеет политическую основу. Об этом недвусмысленно заявил полномочный представитель Южной Осетии в Москве Дмитрий Медоев. По его мнению, использование нового термина - это уже «частичное признание» Абхазии или Южной Осетии. Остается только добавить, что в политическом плане старый новый термин предполагает множественность интерпретаций. Для юго-осетинской стороны - это «частичное признание», для российской дипломатии - это придание более высокой легитимности для непризнанных республик (так считает Алексей Островский) в то время, как для Грузии такая формулировка будет представлять из себя «инструмент для сецессии».
Однако помимо исключительно политического смысла определения территорий, не признанных мировым сообществом, но имеющих все атрибуты власти, необходима их грамотная политологическая идентификация. Идентификация, лишенная по возможности ангажированных и эмоциональных оценок. Например, таких, которые дал Абхазии, Южной Осетии и Приднестровью Чарльз Кинг в его статье с характерным названием «Eurasia’s Nonstate States” (то есть государства, не являющиеся государствами). По мнению Кинга, все непризнанные республики СНГ- это не более, чем «криминальные анклавы», которые причастны к широкому спектру незаконной деятельности, начиная с транспортировки героина из Афганистана до проституции и нелегальной миграции. Схожие воззрения проявляются у Дова Линча, по словам которого, «постсоветские де-факто государства…. пронизаны преступностью… и обречены на коллапс. При этом Дов Линч противопоставляет постсоветские казусы казусу Косово (как будто это образование является образцом транспарентности, этнической толерантности и демократии). Но сегодняшние Афганистан и Либерия, Нигерия и Сомали пронизаны преступностью, а некоторые из них, возможно, «обречены на коллапс». Однако никто не пытается рассматривать их как несуществующие сущности (что позволил себе Кинг).
«Быть руководителем непризнанного государства - незавидная работа… Это означает, что никто не приглашает тебя на международные встречи. Организация Объединенных Наций не отвечает на твои письма. Когда ты посещаешь иностранное посольство, тебя принимает не посол, а первый секретарь», - справедливо замечает британский политолог и журналист Томас де Ваал. В этой связи закономерен вопрос, насколько мотивирована деятельность таких лидеров с незавидными перспективами. Одна ли страсть к криминалу определяет их стремление отказаться от компромисса с «материнскими территориями», флаг которых размещается на лужайке перед ООН? Ведь нахождение в положении «непризнанной республики» и «непризнанного лидера» однозначно работает на маргинализацию и территории, и населения, и элиты этого «nonstate state».
Следует заметить, что все непризнанные республики СНГ возникли, прежде всего, как результат советской политики государственного примордиализма. Главными субъектами нациестроительства в СССР были не граждане, а «социалистические нации». Определенные республики и края этнически маркировались, а политическая элита «титульного» этноса осуществляла управление. В результате создавались предикаты государства, формировалась национальная элита, которая в момент системного кризиса власти и экономики начала процесс сецессии. Где-то он завершился без крови, а где-то прошел с осложнениями (в виде человеческих жертв и беженцев). Такие субъекты были не результатом «органического развития», а административного конструирования «империи Кремля».
Прав Виталий Портников, когда пишет, что «впервые за последние десятилетия провозглашена независимость провинции, являющейся частью неделимого государства. Хотя, если быть честными до конца, нужно сказать, что система разделения территорий на первосортные, второсортные, третьесортные - тоже от лукавого. Никогда нельзя было понять, почему одна республика становилась союзной и имела условное право на отделение, а другая - автономной и никаких прав не имела. Со статусами играли, как хотели. К автономной Молдавской АССР присоединили часть румынской провинции Молдова, отделили ее от Украинской ССР и сделали союзной республикой. В результате на политической карте мира есть Республика Молдова. И нет самопровозглашенного Приднестровья - между прочим, бывшей Молдавской АССР. Если бы в 1957 году Карело-Финская ССР простым указом Президиума Верховного Совета СССР не была преобразована в автономию - что, сейчас было бы еще одно независимое государство? А вот вполне независимую Тувинскую Народную Республику в 1944 году включили в РСФСР в качестве автономной области. И ничего - все срослось, потом еще и в республику преобразовали. Хотя с точки зрения современного международного права все это смотрится просто дико».
Так же дико смотрелись попытки новых независимых государств, возникших в результате краха Советского Союза, считать свои образования с полиэтничным населением и спорными территориями этнической собственностью титульной группы. Таким образом, возникновение де-факто государств на территории Евразии – это не имманентная склонность группы товарищей к девиантному поведению и криминалу и не результат плохого воспитания. Это стало следствием одновременного кризиса легитимности Советского Союза (поскольку первые непризнанные образования создавались еще в период существования СССР) и возникавших на его руинах новых национальных государств, не сумевших предложить других моделей, кроме радикального этнического национализма. Существование де-факто государств имеет в качестве основы под собой такие фундаментальные вопросы как лояльность и идентичность: насколько готовы жители территорий с «незавидной судьбой» видеть себя гражданами «материнских территорий».
Но что мешает называть эти объединения непризнанными республиками, как это принято уже не первый год? Этот термин кажется нам не очень точным, хотя с формально-юридической точки зрения он, на первый взгляд, кажется безупречным. Чем государства де-факто отличаются от тех, что признаны на международном уровне? Наличием официального статуса? Но мировое сообщество, утверждающее такой статус, и само испытывает глубокий кризис: после распада ялтинско-потсдамского мироустройства контуры нового миропорядка оказались весьма расплывчаты. Следовательно, размыты и критерии признания / непризнания, как таковые. Более того, не признавая Абхазию, Южную Осетию, Приднестровье или Нагорный Карабах членами ООН, та же Организация Объединенных Наций признает некоторые из них в качестве «стороны конфликта». В данном случае речь идет об Абхазии, в которой, начиная с сентября 1992 года, работает Миссия наблюдателей ООН.
Абхазия и Южная Осетия признавались до 2006 года и официальным Тбилиси в качестве стороны конфликта. Только в ноябре 2006 года Грузия заявила о необходимости изменения формата переговоров по урегулированию грузино-осетинского конфликта (отказ от переговоров с осетинским государством de facto и начало переговоров с подконтрольным Тбилиси «альтернативным» руководством Южной Осетии). Летом 2006 года Грузия попыталась изменить переговорный формат и по Абхазии за счет подключения к нему так называемого «Абхазское правительства в изгнании» (которое до того базировалось в Тбилиси и состояло преимущественно из этнических грузин). Однако и сегодня международно признанные соглашения по урегулированию двух конфликтов (Дагомысские 1992 года по Южной Осетии и Московские 1994 года по Абхазии) рассматривают оба де-факто государства на территории Грузии в качестве сторон конфликта. И сегодня в Южной Осетии работает Миссия ОБСЕ, которая вступает в контакты и взаимодействует с властями этого де-факто образования.
Все ключевые документы по урегулированию конфликта между Молдовой и Приднестровьем, подписанные в присутствии представителей международных наблюдателей, обращались к ПМР, как к стороне конфликта, признавали ее в этом качестве. «Меморандум об основах нормализации отношений между Республикой Молдова и Приднестровьем» (8 мая 1997 года, Москва) был подписан главой ПМР Игорем Смирновым, Петром Лучинским (тогда президентом Молдовы), президентами России и Украины Борисом Ельциным и Леонидом Кучмой в присутствии действующего председателя ОБСЕ. «Соглашение о мерах доверия и развитии контактов между Республикой Молдова и Приднестровьем», (20 марта 1998 г., Одесса) имело тех же подписантов и заключалось в присутствии главы Миссии ОБСЕ. «Протокол о некоторых первоочередных шагах по активизации политического урегулирования приднестровской проблемы» (20 марта 1998 г., Одесса) «Совместное заявление участников Киевской встречи по вопросам нормализации отношений между Республикой Молдова и Приднестровьем» (16 июля 1999г., Киев) подписывались в присутствии представителя ОБСЕ Кая Эйде.
Сегодня официальный Баку не признает Нагорно-Карабахскую Республику в качестве самостоятельной стороны конфликта, однако следует помнить, что в мае 1994 года азербайджанские военные подписывали Соглашения о прекращении огня с командующим силами самообороны НКР Самвелом Бабаяном. А до того Совет безопасности ООН, принимая резолюцию № 874, фактически подтвердил статус НКР в качестве самостоятельного участника конфликта. До 1996 года армяно-азербайджанские переговоры по урегулированию карабахской проблемы проходили при участии представителей НКР. Что же касается деятельности Минской группы ОБСЕ по урегулированию нагорно-карабахского конфликта, то все ее сопредседатели в обязательном порядке взаимодействуют с руководством de facto государства НКР.
Еще более курьезным видится нам такое определение, как «самопровозглашенные образования». Все ведущие современные государства мира провозгласили себя сами. Что такое Декларация независимости США от 4 июля 1776 года, как не провозглашение нового государственного образования без согласия на то «материнской территории»? Но даже если не делать акцент на самом акте провозглашения государства, следует признать, что между провозглашением и реальной состоятельностью государства дистанция огромного размера. В период распада СССР на его территории было провозглашено немало государственных образований, просуществовавших от нескольких дней до нескольких месяцев, или так и не превратившихся де-факто государства. Еще до образования ПМР на территории Молдавии была в августе 1990 года провозглашена Гагаузская Республика (она тоже не имела властной инфраструктуры в виде автономной республики или автономной области). Именно эта территория (с населением около 150 тыс. человек, 80% которых составляли гагаузы - тюркский народ христианского вероисповедания) стала пионером в движении самопровозглашенных республик. Однако впоследствии Гагаузия не вышла de facto из состава Республики Молдова. В 1994 году парламент Молдовы принял Закон об особом правовом статусе Гагаузии (Гагауз-Ери), наделивший регион с компактным проживанием гагаузов правами автономии. И сегодня большая часть политических сил Гагауз-Ери не выступает за полную независимость (исключение - Народный фронт спасения Гагаузии). Вместе с тем среди гагаузских политиков и общественных деятелей существует консенсус относительно необходимости расширения автономии Гагауз-Ери. По мнению президента ПМР Игоря Смирнова, получение Гагаузией хотя бы урезанной автономии было бы невозможно без «самопровозглашения» 1990 года.
Но, пожалуй, рекордсменом по количеству самопровозглашенных образований стал российский Северный Кавказ. В ноябре 1990 года на Севере Дагестана (крупнейшей по территории и населению северокавказской республики) была провозглашена Казачье-Ногайская Республика в составе РСФСР. Тогда же в ноябре 1990 года на Втором Съезде Кумыкского национального движения была принята Декларация о самоопределении кумыкского народа (самый многочисленный тюркский этнос в Дагестане). Этот документ провозгласил создание Кумыкской республики. В январе 1991 года был даже сформирован Милли Маджлис (Национальный парламент) этой республики в составе 125 человек. В сентябре 1991 года на Первом общенациональном съезде лезгин была принята Декларация о восстановлении государственности Лезгинского народа и провозглашении Республики Лезгистан. Тогда же был избран Лезгинский национальный Совет (высший представительный орган) этого этнонационального движения.
17 ноября 1991 года на втором заседании Съезда балкарского народа была провозглашена Республика Балкария в составе РСФСР. Второй попыткой провозгласить Республику Балкария в качестве отдельного субъекта (вне состава Кабардино-Балкарии) стало четвертое заседание Съезда балкарского народа 17 ноября 1996 года. Тогда же был избран и высший орган самопровозглашенной Балкарии - Государственный Совет. В декабре 1991 года Первый съезд кабардинского народа принял решение о «восстановлении государственности Кабарды» и избрал Национальный Совет Кабардинского народа, который был объявлен его «высшим органом власти».
На территории Карачаево- Черкесии было в 1991 году провозглашено 5 (!) республик. В июле 1991 года Чрезвычайный съезд карачаевского народа принял Декларацию о государственном суверенитете Республики Карачай и создал Временный комитет по восстановлению карачаевской государственности. Вслед за карачаевцами вопрос о самоопределении поставили казаки. По словам атамана Баталпашинского отдела Всекубанского казачьего войска Павла Запорожца, это был ответ казачьего населения на «парад суверенитетов периода распада Советского Союза». Летом 1991 года казачьи активисты провели референдум в местах компактного проживания русского населения о создании Казачьей республики. 64,8 % участников высказались положительно, отвечая на данный вопрос. 10 августа 1991 года была провозглашена Баталпашинская республика. А через неделю 17 августа 1991 года - Зеленчукско-Урупская республика. Осенью 1991 года абазины и черкесы (адыгские этнические группы) также внесли свой вклад в «парад суверенитетов»: в сентябре 1991 года была провозглашена Республика Абаза, а в октябре 1991 года - Черкесская Республика. При этом Урупско-Зеленчукская республика просуществовала почти полгода в режиме двоевластия (атаманская власть и власть de jure Карачаево-Черкесской республики).
В 1993 году Азербайджан помимо армянского сепаратизма столкнулся с сепаратизмом талышским (талыши- ираноязычный народ, проживающий на Юге Азербайджана). В июне 1993 года в Ленкорани была провозглашена Талыш-Муганская Республика во главе с полковником азербайджанской армии Аликрамом Гумбатовым. Однако этот опыт не удался, в августе 1993 года Гумбатов был арестован, после чего началась маргинализация талышского политического движения.
Гораздо больше времени просуществовала самопровозглашенная Чеченская Республика Ичкерия. В 1991 по 1994 гг. и в 1996-1999 гг. предпринимались попытки построить Чеченское государство де-факто. Однако и в первом, и во втором случаях опыт государственного строительства завершился провалом. Вместо государственных институтов в Чечне существовала федерация «полевых командиров».
В отличие от самопровозглашенных образований, обозначенных выше, де-факто государства постоветского пространства (НКР, ПМР, Абхазия и Южная Осетия) смогли выстроить свои институты власти. Во всех четырех случаях они избежали превращения государства в федерацию «полевых командиров» (хотя такие угрозы в разной степени присутствовали везде), смогли консолидировать власть и установить суверенитет над определенной территорией, а также обеспечить функционирование выборных процедур. Не все де-факто государства могут похвастать свободой и демократией (в Приднестровье и в Южной Осетии авторитарные тенденции сильнее, нежели в Абхазии и в Нагорном Карабахе). Однако и здесь возможно сравнение с аналогичными тенденциями в «материнских государствах». Нередко далеко не в пользу последних.
Если говорить о европейской и американской литературе, то практически для всех исследований по данной теме характерен «геополитический детерминизм». Социально-политическая ситуация в Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье и Нагорном Карабахе анализируется прежде всего в контексте геополитической конкуренции России и США, России и Европейского Союза, а также НАТО и РФ. Внутренняя динамика в государствах де-факто остается вне поля зрения экспертов. По справедливому замечанию британского политолога Лоренса Броерса, ситуация в этих образованиях долгие годы рассматривалась на Западе всего лишь как следствие этнополитических конфликтов начала 1990-х гг. (которые сегодня принято называть «замороженными»). «В результате де-факто государства региона редко рассматриваются Западом через призму понятий переходного периода и демократизации, которая применяется по отношению к государствам де-юре. Вместо того, чтобы видеть в этих образованиях самостоятельную политическую среду, де-факто государства воспринимаются только в контексте их взаимодействия с внешними игроками и мирными процессами». Отсюда и принятый в европейской и американской политологической литературе термин для обозначения де-факто государств Евразии: “breakaway republics” или “separatist states” (т.е. «отошедшие» республики или «сепаратистские государства»). Таким образом, имманентно предполагается, что «ушедшие» республики в перспективе могут «вернуться». При этом такое возвращение рассматривается, как «разрешение этнополитического конфликта». Фактически восстановление территориальной целостности Грузии, Азербайджана и Молдовы отождествляется с урегулированием конфликтов. Следствием подобного подхода стало рассмотрение всех внутриполитических процессов в Абхазии, Южной Осетии, ПМР и НКР как явления «временного», «ненастоящего», которое будет ликвидировано в тот самый момент, когда ныне существующий статус-кво будет нарушен, а статус «спорных земель», напротив, - определен.
Однако такое «окончательное определение» не кажется нам перспективой ближайшего будущего. Армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха перешел из военной фазы в «замороженную» в мае 1994 года, грузино-абхазская война (продолжавшаяся 14 месяцев) завершилась в октябре 1993 года, а грузино–юго-осетинское противостояние прекратилось в июне 1992 года. Что же касается Левого берега Днестра, то противостояние между Кишиневом и Тирасполем, самое кратковременное (весна-лето 1992 года) среди постсоветских конфликтов было остановлено в июле 1992 года. Таким образом, уже около 15 лет в «остуженных» горячих точках СНГ продолжается политическая, социально-экономическая и культурная жизнь. Люди в Цхинвали, Тирасполе, Сухуми и в Степанакерте не просто выживают, но занимаются бизнесом, некоммерческой деятельностью, формируют собственные органы власти и управления. Выборные процедуры являются неотъемлемой частью политического процесса в де-факто государствах. Для этих образований демократизация посредством выборов - это не политическая абстракция, а эффективный инструмент для придания своим требованиям независимости большего веса. И самое главное, пожалуй, - это признание такого «nonstate state» его непризнанными согражданами с «незавидной судьбой».
В этой связи использование вновь предложенного (точнее извлеченного с политического склада) термина «республика с отложенным статусом» кажется нам также не вполне корректным. Это - внешняя атрибуция, но не определение сущности явления де-факто образований. Это фиксация того, что определенный конфликт пока не разрешен, есть территория с непонятным статусом. Принятие такого подхода также не позволяет увидеть внутреннюю среду и внутриполитическую динамику образований, не признанных мировым сообществом.
В этой связи наиболее оптимальным нам использование понятия «государства де-факто». Оно позволяет увидеть, во-первых, некую основу для понимания жизнеспособности подобных образований, во-вторых, посмотреть на них не только как на инструменты (России, Армении или Украины, если говорить о ПМР), но и как на отдельных политических и социально-экономических субъектов. Слабость экономики, бедность или политический инфантилизм элиты - не основания для того, чтобы эту субъектность отрицать. Что же касается криминала и серых схем, то, безусловно, все это присутствует и вряд ли может не играть серьезной роли в условиях, когда блокада и отказ в праве на существование являются главными инструментами в политике по отношению к этим образованиям. Однако указание на наличие криминала не описывает всей сложной гаммы политических и экономических явлений в де-факто образованиях. Есть ли в Абхазии криминал? Безусловно. Но не страсть к наживе, а гибель двух тысяч абхазов в войне с Грузией (при довоенной численности этого этноса в 93 тыс. чел), а также участие в конфликте 80% мужского населения грузинской общины дают силы и легитимность ее непризнанным лидерам. А «международная изоляция лишь способствует формированию осадного менталитета», как справедливо отмечает Том де Ваал.
Таким образом, значимым фактором разрешения конфликтов на постсоветском пространстве является адекватное понимание причин возникновения и живучести де-факто государств, а также преодоление завесы молчания вокруг них. Это намного важнее, чем ускоренное признание их де-юре.
