В середине девяностых, еще в бытность в аспирантуре, я работала в архиве Андрея Сахарова. Сортировала документы, подшивала в папочки, делала описи, заполняла карточки на персоналий. Но при общей неспособности к архивному делу я продержалась там около двух лет – уж очень увлекательными оказались история диссидентского движения, жизнеописания его героев, позволивших себе величайшую роскошь – жить как свободные люди в мире несвободы - и плативших сполна за столь неслыханную экстравагантность.
Мои родители – обычные служащие, представители того, что называлось «советская интеллигенция», люди по-человечески глубоко порядочные, вроде бы жили в то же самое время, но как-то совсем по-другому. Мысль о том, чтобы выплеснуть внутреннюю свободу за пределы собственной кухни, не приходила им в голову. Они знали, что есть где-то рядом безумцы, которые что-то подписывают, выходят на какие-то митинги, но в подробности не вдавались и разве что пожимали плечами: зачем биться головой в каменную стену, напрашиваться на неприятности? Тем более – растут дети, требует огромных сил ежедневная борьба с бытом… А в качестве отдушины – публикации в «Новом мире». Ахматова и Гумилев в самиздате - тонкая желтоватая бумага, пятая копия, смазанная печать. Возможность собраться с друзьями и за стаканом вина поругать осточертевшую, но абсолютно незыблемую власть. Иногда – чудо из чудес – шанс выбраться на «закрытый» кинопросмотр и посмотреть какой-нибудь несоветский, «глубокий» фильм, почувствовав себя частью некого совсем «эксклюзивного» круга, которому можно то, что простому народу никак нельзя. У такой жизни много ограничений, но она неплоха, совсем неплоха…
И когда в другую эпоху, за чаем – уже не пахнувшим веником, и даже не со слоном на упаковке, а английским, из красной жестянки – я, двадцатитрехлетняя, развлекала уже совсем немолодую маму историями из жизни диссидентов, она изумленно качала головой. «Но мама, это же все твои ровесники! Ты правда ничего про это не знала?» - «Не до того было. Ты же помнишь, как я крутилась. Больница, суточные дежурства, и дальше -достать, приготовить, постирать, убраться... Но у нас была хорошая семья. А если бы мы с отцом играли в такие игры, ты можешь себе представить, как бы вы росли, что бы у вас было за детство? Да разве мы могли себе такое позволить?».
К тому времени я благополучно переросла юношеский максимализм и не спешила выступать с пламенными тирадами. В конце концов, есть боги и герои, а есть просто люди. И мои родители были просто людьми. Им хотелось нормально жить - и кто же их осудит. Но хорошо, что бывают герои… И еще лучше то, что благодаря этим героям, почти мифическим персонажам, о которых теперь можно прочесть в книжках, мое поколение не стоит перед подобным выбором. Мы просто живем как свободные люди, не замечая своей свободы и ничем за нее не расплачиваясь. И будем так жить всегда…
*****
Оказалось – не всегда. Хотя поверить в это получилось не сразу. Помню «первую ласточку», обратившую мое внимание на происходящее. Подходил к концу 2003 год. Я работала директором той самой Московской Хельсинкской группы, на которую восемью годами ранее составляла архивные справки. Ничего героического, видит Бог, в этой деятельности не было. Обычная работа гуманитария – исследования, текстописание, редактура, издательский цикл, плюс куча ненавистной «административки».
Правда, к тому времени я уже вовсю ездила в Чечню. Но это – отдельный кусок жизни. Личный выбор, что-то сродни военной журналистике. Вообще, одно дело – зона вооруженного, пусть и непризнанного, конфликта, другое – вся страна. Там, конечно, опасно, но это очень понятная угроза, просчитываемый фактор риска…
А здесь в Москве - независимого телевидения уже нет, но публиковать свои материалы можно, есть газеты, Интернет, возможность проводить пресс-конференции, работать с ООН и Советом Европы. Власть, безусловно, неприятная, с отчетливыми авторитарными замашками, но не людоедская, в конце концов. И главное – нет страха, люди не боятся, не понижают голоса. Можно свободно работать, говорить и писать. В общем, думалось тогда примерно так.
Но осенью арестовали Ходорковского. Еще через месяц в несколько дружественных организаций «пришли». ФСБшники, по рассказам коллег, вели себя вежливо, настаивали, что речь идет просто о разговоре. Но ведь – пришли…
Как на грех, именно в это время мне надо было дней на десять уехать за границу. Поездка была рабочая, заранее распланированная, и отказаться от нее не представлялось возможным. Председатель Хельсинкской группы, Людмила Алексеева, тоже была в разъездах. Основательно помучившись мыслями о том, что наши сотрудники останутся одни встречать гостей из спецслужб, перед своей командировкой я собрала весь штат МХГ и стала читать лекцию на тему, «что делать, когда к нам придут». Лекция сводилась, в основном, к тому, чтобы никто с «пришельцами» не разговаривал, ни на какие вопросы не отвечал, ни в коем случае не соглашался зайти «куда надо» для неформальной беседы и твердил ровно одно – начальство в командировке, вернется тогда-то и ответит на все вопросы, а без начальства – никак, мы тут люди подневольные, примус починяем и ничего знать не знаем… Подбираясь к концу своего монолога, я подумала, как же славно, что архивная работа дала мне возможность ознакомиться с рядом инструкций на предмет того, как вести себя с гэбистами, вот и пригодились эти познания… И даже замолчала на секунду, неожиданно совсем по-новому увидев привычную комнату для совещаний. Что же это получается? Это я говорю слова, которым место в исторических книжках и архивных папках, но не в нашей жизни, не в наше время неотъемлемой свободы? Значит, то, что было историей, в какой-то степени становится сегодняшней реальностью?
*****
«Первую ласточку» всегда помнишь отчетливо. Последующие подобные события – размываются, смешиваются в однородный неприятный фон.
Вот, информационное пространство сворачивается окончательно. Переключение каналов телевизора становится совсем бессмысленным занятием – кажется, будто смотришь одну и ту же программу.
Отдельным блоком – кошмар Беслана и последовавшие за ним рассуждения президента о том, что мы окружены врагами и должны объединиться перед лицом угрозы. При этом очевидно, что враги – не столько террористы, сколько Запад. Дальнейшее развитие этой идеи сотрудниками президентской администрации происходит в таком ключе: те, кто говорят, что не любят Путина, на самом деле ненавидят Россию, они – пятая колонна, они работают в интересах сил, стремящихся разрушить наше государство…
События на Украине, в Грузии, в Киргизии и охватившая Кремль паранойя «цветных» революций. Путинские слова о том, что он не допустит финансирования из-за рубежа общественных организаций, занимающихся «политической деятельностью». Что такое «политическая деятельность» - остается не проясненным, но очевидно, что это любое оппонирование власти, которое может быть для нее (или казаться ей) потенциально опасным.
Что еще?
Создание Общественной Палаты как представительного органа гражданского общества, в который вошли самые достойные, – в первую очередь, Алла Пугачева, Зураб Церетели и Алина Кабаева – и культивирование лояльных власти общественников: есть правильные общественные организации, они за нас и вокруг нас, а есть неправильные – они получают западные деньги и работают против России.
Закон об общественных организациях, дающий государству способы без особого труда и временных затрат прикрыть любую независимую, неугодную структуру…
И, как апофеоз, последовавший вслед за подписанием закона президентом, - «шпионский скандал», якобы доказавший, что российские общественные организации финансируются иностранной (в данном случае британской) разведкой, а значит, работают именно на нее.
*****
Можно уже подвести некоторые итоги «скандала с камнем».
На данный момент известно о двенадцати правозащитных организациях, живших на деньги этого специального контролируемого британскими спецслужбами Фонда глобальных возможностей. Среди них - и пресловутая Московская Хельсинкская группа, и Центр развития демократии и прав человека, и Нижегородский Комитет против пыток (это ж надо, благодаря шпионским деньгам достиг в своей провинции такого профессионализма, что только что через Европейский суд урвал у государства российского четверть миллиона евро в пользу некого Михеева, которого сотрудники нашей родной милиции запытали до такого состояния, что он из окошка прыгнул и на всю жизнь парализованным остался, – государство, что ли, виновато, если у некоторых нервы слабые…).
Все эти организации обещают серьезно проверить – все делается в интересах национальной безопасности, главный ФСБшник Патрушев встречается с главным единороссом Грызловым, и Государственная Дума взывает к бдительности, делает заявление о неприемлемости финансирования наших гражданских структур из заграницы.
«Иностранные спецслужбы совсем обнаглели!.. На западные деньги нашего гражданского общества не построишь!.. Есть такая поговорка: «Кто платит, тот и музыку заказывает!» - объясняет по телевидению и без того разгневанным народным массам полковник ФСБ депутат Гришанков.
Путин со своей стороны подчеркивает, что теперь, когда связь иностранной разведки с рядом общественных организаций налицо, совершенно очевидно, почему был так необходим новый закон, вокруг которого разворачивалась столь бурная дискуссия.
Буквально через пару дней после того, как выплыла «правда про правозащитников и шпионов», моя подруга и коллега поздним вечером ехала в такси. Водителю она явно приглянулась, и он попытался разговорить симпатичную девушку. «А как зовут? А сколько лет, ну, если не секрет, конечно? Да, что Вы! А я думал 25! Больше никак не дашь! А где работает такая женщина, приятная во всех отношениях?» Услышав, что в правозащитной организации, бедняга видимо напрягся, крепко схватился за руль, помолчал с минуту, а потом произнес: «Вы бы, это, таких вещей-то не говорили… Ну, ладно, я – человек порядочный. А другой на моем месте мог бы из машины высадить, не посмотрел бы, что ночь на дворе! Вы бы ушли оттуда, а? Зачем это Вам? У нас этих правозащитников не любят. Вот по телевизору говорили, что они все шпионы. Эта Ваша Алексеева из Хельсинкской группы твердит, что не брала шпионских денег, но все же знают, что брала! Зачем Вам такая работа. Опасно это, нехорошо! А пока не ушли – хотя бы людям не рассказывайте, где работаете». Подруга живо жестикулирует. Мы разводим руками, смеемся… Особенно умиляет, каким гордым выглядел водитель, когда довез-таки свою неблагонадежную пассажирку до дома – мол, другой бы на его месте, а он, вот, не испугался…
Шпионы, разведка, неблагонадежность… В разгар скандала вокруг правозащитников и разведчиков, отправляя по электронной почте какую-то свою старую статью политическому секретарю злосчастного британского посольства, невольно ловлю себя на мысли, чем это может отлиться моему маленькому экспертному центру, кстати, тоже живущему на западные деньги … Смешно и стыдно. Одно едва уловимое движение пальца, нажатие на иконку «отправить сообщение» неожиданно приобретает характер чуть ли не гражданского подвига или, по крайней мере, акта реализации собственной свободы.
*****
На той же самой неделе в Страсбурге проходила очередная сессия Парламентской Ассамблеи Совета Европы. Я поехала туда на один день – послушать дискуссию по ситуации с правами человека в Чечне и встретиться с несколькими сотрудниками аппарата и членами Ассамблеи. Ну да, занималась своей обычной работой: говорила с ними, делилась информацией, что-то рекомендовала – т.е. подрывала престиж своей родины на международной арене и действовала супротив национальных интересов...
Помимо прочего, меня попросили сделать пятиминутное сообщение для группы по правам человека Комитета по правовым вопросам ПАСЕ о том, как может отразиться на положении российских гражданских организаций новый закон, регулирующий деятельность общественных объединений, и пресловутая шпионская сага. На все про все у меня было пять минут.
Почти сразу за мной взяла слово присутствовавшая на заседании российская парламентская дама Наталия Нарочницкая (консервативный православный публицист и член фракции «Родина»). Снисходительно улыбаясь аккуратно подкрашенными губами, она поблагодарила «гостью Комитета за информацию о том, что российские правозащитные организации обеспокоены сложившейся ситуацией», после чего пояснила, что для таких опасений нет оснований.
Нарочницкая говорила о том, что она сама была одним из двигателей того самого закона, а у нее, между прочем, есть своя общественная организация, которая, кстати, публикует ряд материалов «оппозиционного толка», и если бы новый закон хоть в какой-то степени угрожал неправительственным организациями, неужели она, будучи руководителем одной из них, стала бы его продвигать? Ораторша кокетливо взмахнула ресницами, развела руками: «Можете мне поверить, организациям, которые не нарушали закон, совершенно нечего бояться.» И пояснила, что если какие-то правозащитные группы и проверят, то что в этом страшного для тех, кто ни в чем не виновен? Вот сама она ни к чему криминальному непричастна, и ничего, как можно видеть, не боится…
Для европейских парламентариев, членов Ассамблеи, такая аргументация, похоже, пока не звучит убедительно. И в принятой 25 января «Резолюции о нарушениях прав человека в Чечне в аспекте ответственности Комитета Министров Совета Европы перед ПАСЕ» даже появился параграф: «Ассамблея выражает озабоченность тем, что недавно принятый закон о правовом статусе гражданских организаций не удовлетворяет стандартам Совета Европы. Ассамблея также озабочена сообщениями об административном и судебном преследовании некоторых неправительственных организаций».
Но озабоченность ПАСЕ никак не повлияет на то, что с мая Россия встанет во главе Совета Европы (да, конечно, речь идет в большой степени о бюрократической ротации, но все же это является легитимацией РФ как демократического государства, респектабельного члена европейской семьи). А у нас общество легко принимает на веру утверждения о том, что настоящим, правильным, полезным общественникам ничто не угрожает. Может, со временем к этому склонятся и европейцы. Ведь, действительно, есть о чем задуматься – такая приятная дама, руководитель независимой организации, а одновременно и в российском парламенте заседает, причем в оппозиционной партии, и даже в делегацию России в ПАСЕ включена. Значит, все это возможно, а те, у кого неприятности, наверное, отчасти получили их по делу… Но пока Ассамблея все же озабочена «преследованием некоторых неправительственных организаций»…
*****
Когда-то, работая в архиве, я многое узнала про то, как ведутся политические процессы. И видит Бог, ни на секунду не сомневалась, что все это – часть истории, одно из многих явлений, которые моим ровесникам никогда не увидеть. Но всего через несколько дней, 3 февраля, в Нижнем Новгороде суд Советского района вынесет приговор по делу Станислава Дмитриевского, обвиняемого в возбуждении национальной вражды с использованием СМИ и своего служебного положения (главного редактора средства массовой информации). В крохотной газетенке, у которой весь тираж сосьавляет около трех тысяч экземпляров, Дмитриевский, руководящий общественной организацией с названием «Общество российско-чеченской дружбы», опубликовал обращение Аслана Масхадова к Европарламенту и Ахмеда Закаева – к российскому народу, два достаточно «проходных» политических документа лидеров чеченских сепаратистов.
Можно по-разному относиться к идее чеченского сепаратизма, по-разному оценивать полнотекстовую публикацию заявлений Масхадова и Закаева, но вроде бы мы свободны получать информацию, думать, говорить. И то, что Дмитриевского судят за появление в его газетке этих текстов, которые клеймят российское государство, но не содержат никаких ненавистнических высказываний в отношении русских и говорят о необходимости мира (неважно, искренне или неискренне!), – кажется почти нереальным.
Прокуратуре не удалось найти свидетелей, которые бы подтвердили, что их национальное достоинство было унижено публикациями в газете "Право-защита". И все обвинение построено на заключении эксперта-лингвиста, усмотревшего возбуждение ненависти к русскому народу в том, что Масхадов указывает на уникальность народа чеченского, а стремление унизить русский народ - в том, что в словосочетании «путинский режим» слово «путинский» написано с маленькой буквы. Ну, наличие умысла очевидно: Дмитриевский не отрицает, что печатал эти материалы осознанно, считал необходимым ознакомить с ними российских читателей, во многом разделяет позицию сепаратистов…
Я приезжала на этот процесс пару недель назад, и все было немного похоже на сон. Небольшой зальчик, заполненный преимущественно знакомыми обвиняемого из Нижнего и Москвы. Они понимают, что ничего не могут изменить, но пытаются поддержать «мученика свободы слова» в отчаянной ситуации.
Гособвинитель - молодая, яркая женщина, страстно рассуждающая про сложный климат в стране, остроту проблемы возбуждения расовой, этнической и религиозной ненависти, недавнюю резню в синагоге, про то, как сегодня особенно опасны призывы к ненависти, особенно в СМИ. Про то, что Дмитриевский превратил суд в «сцену для выражения своих политических взглядов», про то, что прокуратура не сомневается в качестве проведенной лингвистической экспертизы, а исправление нераскаявшегося Дмитриевского возможно лишь в изоляции от общества, на которое он, используя свое служебное положение, столь пагубно влияет… Когда судья отклоняет очередное ходатайство защиты, обвинительница на мгновение совсем по-детски показывает адвокатам розовый язычок – вот, как мы вас уели!
Судья Бондаренко в отглаженной мантии, импозантный пожилой мужчина с аккуратно подстриженными седеющими усами, от процесса, очевидно, устал и мечтает, чтобы этот груз свалился с него побыстрее. Он корректен, блюдет процедуру, а Дмитриевского, то и дело просящего слова, выслушивает с едва скрываемым снисходительным раздражением, как в школе слушают чрезмерно настойчивых старшеклассников. Так в конце восьмидесятых нас слушали наши учителя: «Что, деточка, ты опять хочешь выступить? Помолчал бы, лучше… Ну ладно, если настаиваешь…».
Обвиняемый – лет сорока отроду, с глазами жаждущего справедливости подростка, в жизни мухи не обидевший, искренне верящий в эту самую российско-чеченскую дружбу, бросивший археологические изыскания и создавший свою маленькую, до недавних пор почти никому не известную организацию, чтобы показать чеченцам: русские - это не только военные, они разные, некоторые хотят помочь, хотят, чтобы закончилась война… Он до сих пор верит, что ему удастся что-то доказать, воззвать к совести судьи, гражданской и человеческой. К каждому заседанию он готовится часами, днями, пишет речи, подбирает неоспоримые, с его точки зрения, аргументы. Он поминутно вскакивает, шелестит бумажками, одергивает пиджак, роняет ручку, рассыпает содержимое карманов. Он радуется приезду толпы москвичей, тому, что не один, все-таки не совсем один. А большинство приехавших, говоря, что все обойдется, надеются только на одно – что срок дадут условный, ведь представить этого борца за справедливость на зоне невозможно, просто уму не постижимо.
Результат процесса предрешен, хотя нам пока и не известен. От Дмитриевского ничего не зависит. Он - просто подопытный кролик в работе государственной машине по дискредитации и уничтожению независимых общественных организаций. Его выбрали из многих потому, что такие эксперименты в провинции проводить удобнее, чем в Москве (меньше шума, меньше публичности), а сам он в Нижнем фигура непопулярная, – еще бы, «чеченолюб», даже хуже, сторонник сепаратизма! – и на его защиту мобилизуются немногие. Более уязвимой, удобной фигуры просто невозможно найти. И когда его осудят, можно будет сказать: "Правозащитники-то на западные деньги национальную вражду разжигают и сеют экстремизм". И его история может послужить неплохим уроком для слишком бойких, на его примере можно отработать определенные приемы, отследить реакцию в стране и за рубежом, внести необходимые корректировки и создать оптимальную модель для более широкого применения.
Но, сидя в зале суда, понимаешь одно: ты присутствуешь на политическом процессе. Ты оказался в ситуации, которая должна была остаться где-то в прошлом и на страницах книг, но выползла наружу и незаметно стала частью твоей жизни. И думаешь об одном: "Если этого человека сейчас посадят, что ты будешь делать?" Что мы все будем делать?