Как только убили Анну Политковскую, посыпались версии. Как из рога изобилия – вернее, как из поганого мешка. Журналисты и аналитики машинально берут след или делают вид, что берут. И это скорее «информационное общество» с его правилами, чем традиционное русское «Кто виноват?». Не только путины-соколовы и прочие переводители стрелок с их тошнотворными комментариями «кому выгодно», но и люди, пережившие смерть Анны по-человечески и болезненно, как Вадим Речкалов в «МК», суетятся с предположениями – будто не о чем помолчать у гроба, будто поспешное перечисление и отбрасывание версий имеет какой-нибудь смысл.
Речкалов, опираясь на формальную логику, перебирает версии, отбрасывает одну за другой, загибает пальцы: «Нет, убили не эти». Потому что невыгодно. Можно подумать, что убивают непременно строго рационально и с выгодой. Что, кроме мотивов «остановить публикацию», «помешать разоблачению» и т.п. нет таких вещей, как старые счеты, застарелая ненависть и ненависть свежая? Убивают не из-за повода, а по причине. И еще по принципу «а шоб не булО». В соответствии с этим принципом ломают носы людям и рубят хвосты кошкам, убивают бродяг и темнокожих студентов.
Случай Речкалова не частный – он связан с засильем псевдорационализма и часто мелочной аналитики, считающей соломинки, но не бревна; проявление подхода, часто уподобляющего журналистику плохому детективу.
Кроме логики и аналитических процедур люди обладают еще и интуицией. Интуиция, как и в других схожих ситуациях (например, не раскрытое и полузабытое убийство о. Александра Меня), точно указывает, откуда ветер дует. Ветер, приносящий ублюдков с саперными лопатками и пистолетами «неизвестной системы», знаком давно. Многие люди радуются (см. Интернет) и многие скорбят. Те, кто радуются, – косвенные заказчики. Такая вот нетрудная и даже банальная версия, которая все объясняет; в то же время любые расследования могут выяснить лишь детали. Я не говорю, что убийц искать не надо. Я просто полагаю, что не следует измельчать вопрос.
Просто на самом деле есть… ну, наверное, три или четыре России. Одна, и самая большая, пребывает в гражданском анабиозе. «К добру и злу постыдно равнодушны…». Впрочем, дело не в стыде – люди как люди, не хочется обижать. Есть Россия властная и Россия фашистская. Это, строго говоря, не одно и то же, но именно в вопросе о трудах и смерти Анны Политковской их, кажется, можно, с известной долей условности и обобщения, объединить. И есть третья, небольшая Россия, одним из символов которой была убитая.
Определить эту Россию – «либеральная», «демократическая», «правозащитная» – не берусь: все не то, совершенно не то, определения избитые, обесцвеченные и теряющие смысл, да еще ассоциации с одноименными партиями и движениями… Но это Россия, состоящая из людей, определенным образом относящихся к старому ГУЛАГу и сравнительно новому Чернокозово, к совсем новым выходкам против грузин; помнящих и 1937-й, и «Норд-Ост». Люди, у каждого из которых есть свой (и одновременно общий) «пепел Клааса». Теперь им подсыпали новую крупную горсть.
Между Россиями номер 2 и 3 продолжается, как я полагаю, гражданская война – не в узко политическом, конечно, смысле. Одна из сторон время от времени стреляет. И у «третьей» России одни свежим шрамом больше.
В средневековой Скандинавии, как известно, был широко распространен обычай кровной мести. У него была одна интересная особенность, на которую ссылаются как на характерную черту архаического общества. Иногда убивали не врага и не самого близкого к нему по крови родственника. Для мести избирали родственника или друга, самого близкого и дорогого сердцу, даже если он не имел отношения к конфликту, ставшему причиной мести. Такого избранника и клали на жертвенник обычая и ненависти. Непосредственного обидчика мечом не трогали, но загоняли в него колючую занозу, которую не скоро вынешь.
Мне кажется, что убийство Политковской имеет, в числе прочего, сходный смысл. Убийцы, кто бы они ни были, задели сразу многих. Всех, кто, при профессиональных и идейных расхождениях, дорожил тем же, чем она, и ненавидел то же, что она. Такие вот одиночные выстрелы, сходные с ковровой бомбардировкой.
Ее многие любили – больше, наверное, женщины, причем не «интеллектуалки» и не «активистки», просто жалостливые, которых пресловутый «пафос» не отпугивал, – и многие оплакивают. На это и рассчитывали: убивая одну, старались поразить многих. Преуспели.
И нечего так много спорить – «Кто виноват?». Ясно, кто, – не слепые. Важнее – «Что делать?» Не с убийцами, которых не найдут. С собой. С обществом. С со-обществом.
