Только-только коллега Гриценко написал про то, что «беспокоившая значительную часть экономически активных граждан проблема курса доллара и рублевой инфляции, кажется, разрешается сама собой, без всякого государственного вмешательства», как буквально в тот же день (а заметка, безусловно, писалась накануне) курс доллара в России упал до восьмилетнего минимума. Что в свою очередь не только не успокоило экономически активных граждан России, но повергло в шок всех остальных, имеющих как долларовые, так и рублевые накопления. А также и тех, кто не имел ни тех, ни других накоплений, но вынужден по одному факту рождения оставаться активными участниками денежных взаимоотношений на российском рынке. Ибо рынок у нас очень странный – ценовая шкала на товары самого широкого потребления всегда привязывается к той валюте, к какой удобно монополисту.
Простой пример: вот СТРИМ – орудие труда журналиста, - всегда номинировался в долларах и, соответственно, дешевел вместе с курсом. А тут – «для нашего с вами удобства» и в соответствии с решениями партии «Единая Россия» – привязался к рублю и дешеветь не только не перестал, но, наоборот, слегка приподнялся, откусывая из потребительской корзины кусок тем более жирный, что зарплаты у офисного планктона по-прежнему номинируются в долларах. Мелочь, но неприятно.
И не в том тут расстройство, что экономические прогнозы в России всегда каким-то странным образом опровергаются жизнью. В действительности, у коллеги Гриценко имелись все ученые основания для закрепления тезиса. Накануне Интерфакс сообщил, что «Россия в январе-июле 2007 года увеличила импорт товаров из стран дальнего зарубежья на 49,8% по сравнению с аналогичным периодом прошлого года - до $85,634 млрд», что, собственно, и должно происходить, когда страна – ведущий экспортер энергоресурсов, а в стране скапливается иностранная валюта.
И хотя вряд ли это придется по вкусу отечественному производителю (а что ему по вкусу?), в этой ситуации иностранные товары должны как бы вступать в химическую реакцию нейтрализации с избытком денежной массой, что, с одной стороны, должно делать рынок более богатым на предложение и разогревать сферу услуг. С другой стороны, наполнять общественным смыслом сам безостановочный процесс перекачки нефти за границу.
Ибо в обмен на нефть мы – если б мы были солидарным обществом и свободными участниками свободного рынка – вполне могли бы получать технологии, средства производства, готовые бизнесы, да и просто товары прямо из американского или же европейского супермаркета, поскольку они по нынешним ценам уже выходят дешевле, чем в «Перекрестке», а качеством много лучше. И однако ж, как мы только что выяснили, этих факторов оказывается явно недостаточно - доллар (как и вся корзинка валют) все равно упал до восьмилетнего уровня, притом, что одновременно с этим продолжилась инфляция и рублевая.
Казалось бы, ну и черт с ними – с владельцами валютных счетов, которых, по всей видимости, меньшинство и которые являются никем иными, как получателями нефтяной ренты. Ведь последняя - почти единственный источник нынешнего имперского преуспевания России, выражающегося как в бурном строительстве небоскребов, так и в богатом парке личных автомобилей чиновников. Именно она, эта рента, растекается по многим социальным капиллярам, попадая подчас даже к тем, кто о нефти не имеет никакого представления, питая так же и различного рода сервисы, соответствующие интересам данной социальной группы.
ГИБДТ и автомойка, к примеру, в список этих сервисов попадают, а СМИ нуворишам не очень нужны, вот доходы тут и упали. Проблема, однако, в том, что данная ситуация (в целом, а не только в сфере денежного обращения) не является экономически объективной, а, скорее, проекцией определенной политической воли. Или, вернее, проекцией некой суммирующей политических воль, исходящих из социальной корпорации, получившей рычаги власти и рекламирующей себя в качестве доминантной созидательной политической силы.
«В КНР экономические достижения являются продуктом авторитарной политики, и Запад это (с некоторым удивлением) признает, хотя и не считает такую модель правильной. В России же все наоборот: авторитарная система есть следствие определенного типа экономического развития – сырьевая экономика порождает стремление к централизации политической и ресурсной базы», - в свою очередь с некоторым ошеломлением подмечает Федор Лукьянов.
Ведь о чем нам, на самом деле, говорит ревальвация? Не столько о росте ВВП, сколько о нежелании этой корпорации брать на себя обязательства, порожденные статусом доминирующей силы. Национальная валюта укрепляется потому, что государство не платит по реально предъявленным счетам. То ли страховой медицины, то ли долга перед пенсионными поколениями, то ли программы "Экономическое и социальное развитие Дальнего востока и Забайкалья на период до 2013 года". В ней власть предержащая намеривается раз и навсегда решить проблему, «поставить точку в спорах о судьбе региона», создав… 70 тысяч рабочих мест. В то время как сопредельный Китай может – если позволят обстоятельства - создать там миллионы рабочих мест.
О чем говорит нам быстрое обесценивание валют – доллара и евро, идущее как бы даже с опережением по отношению к ситуациям в странах, где эти валюты родные? Не столько о физическом избытке этих валют в России, сколько о недостаточной экономической и человеческой проницаемости различного рода стенок между Россией и Западом и попытками полицейского зарегулирования потоков.
Полицейскими методами (возьмем хотя бы законодательное табу на публичное упоминание доллара и евро) нас загоняют как бы в сумеречную рублевую зону, которая будит в памяти нехорошие воспоминания. И хотя сегодня она многим кажется привлекательно стабильной (бывает, что у барина и крепостным хорошо живется), однако кто может поручиться, что завтра (сценарий девальвации рубля время от времени дискутируется) она не станет одним из факторов, обуславливающих новый государственный произвол?
