Жара уже стала политической жизнью, потому что выяснилось сразу же несколько неприятных моментов. 1. Осенний урожай… сгорит. 2. Следствие из первого. Осенью поднимутся цены на хлеб и связанные с ним продукты для бедных, как, например, пельмени, макароны. 3. Ускорится проклятая инфляция, а социальное напряжение возрастет. 4.Следствие из 1-3, направление модернизации, по всей видимости, не задевает сельское хозяйство. В стране, которая испещрена сетью рек (в 1993 году был проведен эксперимент, удалось на лодке добраться от Комсомольска–на-Амуре до Москвы, причем, сухопутный пробег составлял всего 120 км), хронически не хватает оросительных систем, все работает на авось, в надежде на дождь. 5.Следствие из 1-4, ни фермерское буржуазное хозяйство, ни капиталистические колхозы не имеют в необходимом количестве специального с/х оборудования, индустрия консервирования продуктов питания работает на неудовлетворительном уровне. Уже сегодня ясно: скот забьют (нечем кормить), мясо пропадет, новое когда-то еще уродиться. 6. Современная климатология (а это уже институты, ученые, ЭВМ) неадекватно современному государству. Во-первых, она загодя не предупредила о жаре, а во-вторых, государственное планирование даже и в мысли не имело возможность опираться на сопутствующие системы прогнозирования.
Вывод: даже в условиях де-факто катастрофической ситуации, управленческая элита занимается тем, что ей привычно - скрывается в отпусках. Президент модернизирует что угодно, только ни с/х. Внешнюю политику, закон о ФСБ, Сколково, Олимпиаду… про с/х ни слова. Реальная российская экономика работает по принципу: Бог дал – Бог взял. Бог дал нефть и фондовые спекуляции. Но сегодня Он взял урожай.
***
Региональная политика отметилась смещением со своего поста практически несменяемого регионального диктатора – М.Рахимова, и гипотетическим переходом контроля над башкирскими нефтяными полями (российский Техас) к московско-питерским кланам. Сам по себе, этот процесс мог бы считаться политическим прогрессом, поскольку центральная власть (как говорит она сама, единственный европеец в России) по всеобщему убеждению более цивилизованный политический игрок, нежели нацкадры имперской глубинки. Процедура подбора преемника почти демократическая: правящая партия подобрала четырех (!) кандидатов – что почти альтернативные выборы, окончательное решение принимается в процессе консультаций с Администрацией президента – что почти политическая дискуссия. Если бы…
…все это так же и не напоминало переворот в какой-нибудь Латинской Америке на манер, скажем, фильма «Коммандос». Ведь, как писали СМИ, демократическую процедуру, предварял десант спецназа из Москвы, исключительно ради мирности процесса. Публичности предаются так же и договоренности неприкосновенности уходящих крестных отцов. Сам Рахимов законодательно получает неприкосновенность - свою и своей семьи, его сын – Урал – остается со своими миллиардами за границей.
То есть демократическая процедура (альтернатива, дискуссия) лишь камуфлирует все более закрепляющуюся в российской реальной политике мафиозную традицию.
В связи с чем возникает только один вопрос: а региональные кланы так и будут сдавать свои позиции со страху и за взятку, превращая питерско-московских в богатейших людей планеты? Или все же кто-нибудь из глубинных царьков, подпираемый толпой более бедных родственников, начнет наконец оказывать настоящее сопротивления? Ведь очевидно, что неперераспределенные нефтяные поля скоро закончатся, но не кончится в России жажда обогащения за чужой счет.
К тому же, если верить классикам российского госстроительства, империализм (высшая наблюдаемая концентрация власти и капитала) характерен прежде всего тем, что несет в себе вирусы будущей социальной революции… А вот как это все дальше пойдет – вопрос политологии.
***
Если уж разговор случайно зашел о революции, то уместно коснуться лекции Майкла Урбана.
На прошедшей неделе этот известный профессор из Америки (у меня, прочем, сложилось впечатление, что торчит он в основном здесь – не в Америке, а в «Единой России», среди плигиных и фадеевых), прочитал в Общественной палате лекцию на странную тему: «Событие, которое помнят, но не чтут: последняя российская революция (имеется ввиду 1991-й год. – С.М.)в сознании политической элиты».
Что он хотел сказать нового, важного – я так не понял, время от времени впадая в дремоту на мягком кресле ОП. Слева от меня сидел Плигин, а еще через кресло – Чуров. То, что они «помнят, но не чтут 1991-й год», лично я в этом не сомневался без всякого Урбана.Урбан бы еще Путина об этом спросил! Поэтому смысл дискурса получался абсурден.
Урбан – им: вы не чтите. Они – Урбану: да, мы не чтим.
В результате от вопросов зала и ответов американского профессора (на все Урбан отвечал так: «Я – иностранец и мыслю, как иностранец, sorry»), мне хотелось провалиться под землю со стыда. И за Урбана, и за зал.
Действительно, зрелище развесившего уши зала, чтоб послушать у иностранца, что именно у них произошло в 1991-ом году, - ну ни маразм ли? А Урбан… что – Урбан? Настоящий американец, рослый, красивый, но занимался бы лучше бейсболом. Выкатывать с понтом исследование, представляющее из себя куцый опросный лист приблизительно тридцати лично ему знакомых респондентов, которым он задавал странные вопросы на не волнующую их тему, получая еще более странные ответы, - вряд ли есть политология.
НАУЧНОЕ ПОЛИТОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАНИЕ из черного ящика социологии вылезало же такое: «оценки великой российской трансформации до сих пор расходятся не только в знаке (плюс- минус), но и в сути…» В этом месте точно хочется вставить какое-нибудь не очень приличное междометие.
В конце я еще поймал за локоть Вяч.Игрунова (существует фотография - Игрунов и Урбан на отдыхе). Чего ж, - говорю, - ты до сих пор не можешь дать оценку великой российской трансформации? Ну…, - замялся директор Института гуманитарно-политических исследований, - это же не обо мне речь.- Я – а о ком? Это о начальниках. То что в демократической революции начальники демократов совсем не держали в уме демократию, - великое американское открытие, - говорит Игрунов серьезно.
