Мы не прерываем своих дел, мы не отвлекаемся на шум. То ли цоканье женских каблучков под окном в переулок, то ли стучит клавиатура компьютера пишущей машинкой, то ли затворы передергивают.
Мы бежим, как бежали, потому что никакая мирная жизнь не нарушилась. Ее просто не было. Все нормально.
Да, есть признаки жизни: больше становится супермаркетов и нефть дорожает. И никакие египетские казни перед строем не испортят радостных реляций. Но все это дым.
Нет и не было никакой стабильности. Мы в зоне глубочайшей фрустрации. Мы давно там.
Маленькие лопоухие обезьянки сидят по углам, глядя округлившимися глазами в середину. Что там?
В одной когда-то уважаемой газете написано: "С 1 по 3 сентября в России погибли сотни людей. Большинство из них - дети. Власть, общества, страна - абстрактные слова. Отвечает каждый из нас".
Да почему же, Господи, абстрактные слова! Вот она природа этой фрустрации, вот он торчит гнилой морковкой древний ужас!
Да не абстрактные это слова, а вполне конкретные. И они могут подразумевать действующих лиц. Людей, команды, сообщества. А “каждый из нас” - это что-то из арсенала мертвых неискренних заклинаний, намотанных на парализующее чувство вины. И отвечать неплохо бы хотя бы за свои поступки.
Можно жить частной жизнью и во время войны. Любой ужас может стать нормой. Мы в зоне глубочайшей фрустрации, потому что потерпели поражение и не смогли признать его. Мы не смогли присвоить себе прошлое, и в нас сидят непомерные исторические комплексы. Согласие на стабильность, на такой сорт иллюзии сразу рождает веру в любого идола.
Это цена за право не участвовать ни в каком общем действии. За исключение из общества, страны и власти. За эмиграцию.
За право на действие другая цена – исторический и человеческий реализм. Понимание, что мы находимся в ситуации большого исторического минимума и полураспаде.
И тогда-то, может быть, мы откроем глаза и увидим, что в центре никто не танцует, а сидит такая же лопоухая обезьяна и скребет твердым когтем камень пола и мерзнет.
