Сегодня на Пушке митинг – не обычная встреча (meeting), а именно политический митинг, несколько лукаво названный акцией «в защиту демократии и против произвола». Псой Короленко в достаточно эстетически завершенном виде показал, что идти на подобные мероприятия стоит только если «дух митинга, его эстетика, идеально отвечает моей личности, моему экзистенциальному импульсу, предельному интересу, глубине существования… Скорее всего, он будет несанкционированным». А я вот пойду на вполне санкционированный - притом не слишком любя «митинговую стихию», которая эстетически совершенно не "отвечает моей личности".
Упоминает Псой Галактионович, правда, вполне пользительные мероприятия, которые не были санкционированы (хотя и там мало кто был, как нацболы, в эстетически родной стихии): «Несколько «сумасшедших» диссидентов приносят на Красную площадь лозунг ‘За нашу и вашу свободу’». Но эти люди, нисколько не пытаясь умалить ими содеянное, были не первыми и не последними, кто выходил без санкции. Еще в 1956 году состоялась демонстрация в Ленинграде. И уже в горбачевские времена был не только сиропчик разрешенных акций, на которые власть не обращала внимания.
Перед вроде бы слабосогласованным (тогда системы разрешения по сути еще не было) митингом начала 1989 молодых студентов инструктировали: документы брать обязательно, записные книжки – ни в коем случае. Плакаты, чтобы их – вместе с переносчиками – не изъяли по дороге, обвязывались вокруг свитера – под курткой. Доставать и разворачивать лучше было уже в толпе. Тогда, впрочем, обошлось достаточно мирно. А вот 30 октября того же года – в День политзаключенного – демонстрантам пришлось познакомиться со стройными рядами ОМОНа, экспированного щитами, шлемами и дубинками, которые работали на улицах и в переулках: вытесняли, наступали, немного разваливались, когда возникала возможность догнать кого-нибудь и избить. Делали это по-разному. Подходя к идущей или бегущей колонне сзади, старались
Глаза у ОМОНовцев были странные. Говорили, что перед митингами их чем-то накачивают – не возьмусь судить насчет психотропных веществ, но идеологически они были настолько обработаны, что детей, держащих свечи (в память о погибших), били прямо по пальцам – горящие свечи в тот день почему-то особенно раздражали. Когда какой-то совсем ретивый молодчик слишком сильно углубился в толпу, разя совершенно безоружных людей направо и налево, один идейный толстовец, можно сказать – абсолютный непротивленец – его просто завалил и оставил самого подниматься – в не слишком приспособленной для этого экипировке это было так же сложно, как жукам, оказавшимся на спине. И не испытывал по этому поводу ни малейшего раскаяния.
Ничуть не безопаснее оказалась попытка 12 марта 1990 года отметить годовщину Февральской революции. Сбор был на Маяковке (ныне – Триумфальная пл.). Слишком понятных персонажей хватали прямо на выходе из метро. Новодворской при этом разбили очки (вероятно, чтобы ей труднее было целиться в охранников правопорядка). Людей оказалось довольно много. Из мегафонов – требования разойтись. Проходы в центр перекрыты. Заранее задержанных повезли в Бутырский суд – надо идти к нему, то есть сначала по Тверской. В горлышке перехода к узкой части улицы ОМОН вылавливает из толпы людей, в руках которых флаги или даже маленькие флажки. На этот раз почему-то больше всего бесил именно триколор.
Дальше отловленных сажали в автобусы с ОМОНом (то есть ОМОН сидел, занимая все кресла, а два или три смутьяна, ехавшие внутри, конечно, стояли). Отделение милиции на Петровке, где задержанным без особого разбора рекомендуют размахивать такими флагами и ходить на демонстрации "где-нибудь в Палестине". Потом – Бутырский суд. Слухи были верны – Валерия Ильинична и правда здесь. Давно привыкшая к этому зданию (несанкционированные митинги Демсоюза начались еще в 1986), она спокойно пьет сок, загодя заготовленный еще одним схваченным на подходах. На суд – в специальные комнаты, где кроме судьи красуются еще два свидетеля противоправных акций – милиционера или сотрудника в штатском. «Вы выкрикивали призывы к неподчинению властям, не разошлись, когда этого требовали, и размахивали флагом. Распишитесь, что ознакомлены с обвинением и пишите объяснения». И никакой откровенно не работающий голос не помогает убедить, что уж выкрикивать-то обвиняемому было бы весьма затруднительно.
К чему все это? Сегодняшний митинг вроде бы разрешен, проводится парламентской партией «Яблоко», к которой присоединилась другая парламентская партия – СПС, а еще международно-признанные правозащитные организации.
А вот к чему: 30 октября проводилось еще одно разрешенное мероприятие – у Соловецкого камня, в Москве – к Дню памяти жертв политических репрессий – так теперь государство называет День политзаключенных. И вот на этом самом мероприятии не дали слово Анатолию Чубайсу, пришедшему не как глава РАО «ЕЭС», а как лидер СПС. Хотел он сказать о том, как актуальна сейчас борьба тех людей. Почему не дали выступить? Объяснение прозвучало простое: организаторы договорились с московскими властями, что не будет выражения политических позиций. Это в День-то политзаключенного?! Меня мало интересует расследование того, кто именно согласился на данное пожелание. Важнее правильно воспринять этот урок на будущее: жестко следить за появлением подобного рода требований или пожеланий, не идти в настолько принципиальных вопросах на уступки. Если в связи с этим местные власти откажутся участвовать в проведении акций – тем лучше. Данный праздник имеет к ним, в лучшем случае, сугубо косвенное отношение. Если же будут давать официальные отказы – придется вспомнить старый опыт и проводить День политзаключенных несанкционированно.
То же с сегодняшним митиногом: я не знаю, что тут сработало – самоцензура или пожелания властей, но официальной темой его не стало ни требование отставки руководства Генпрокуратуры и силового окружения президента, ни указание на вполне конкретные политические репрессии, как это уже было в советские времена, выдаваемые за уголовщину.
Совершенно не факт, что митинги на эту тему будут разрешать слишком долго. Особенно – с прямо обозначенной темой. Так, что и тут кому-то может понадобиться старый опыт, а политикам – серьезное мужество для продолжения борьбы.
Что же до массовых разрешенных митингов, о которых вспоминает Псой Галактионович, то и они свою роль сыграли. Именно там – за несколько дней до начала Съезда народных депутатов – «широкие массы» впервые увидели и услышали Сахарова. Количества, собиравшиеся в Лужниках, не могли психологически не давить на власть.
Конечно, аналитики сидят везде и могут что-то прогнозировать - в том числе и общественную реакцию. Но я, в отличие от Короленко, вовсе не уверен в их особой интеллектуальной силе. Во всяком случае, если такие люди подсказали Путину мысль о том, что именно миллионы Ходорковского обеспечивают деятельность в его защиту политиков и журналистов или, скажем, правозащитников.
Впрочем, и сильные аналитики должны иметь материал для анализа. Иначе это будет напоминать известное жалостливое пожелание Наины Ельциной журналистам – не мерзнуть и идти домой – завтра, мол, все и так прочитают в газетах. Чтобы аналитики заметили реакцию общества, она должна проявляться.
Почему я иду на митинг?
Может быть, потому, что сам призывал либеральные партии два месяца назад поскорее переходить именно к таким массовым мероприятиям, массовому разъяснению того, что у нас происходит, а также выражал желание, чтобы они отложили замечательную и очень продуктивную дискуссию о том, быть реформам более либеральными или более социальными, до лучших времен. А пока – ни в коем случае не объединяясь – прекратили бы борьбу друг против друга и в необходимых случаях сотрудничали бы.
Участие гражданина в управлении государством через выборы – замечательная возможность. Но, во-первых, эти выборы происходят не каждый день, а, во-вторых, заставить многих людей прийти на участки только и может понимание того, что страна стоит перед каким-то реальным выбором. И в ситуации, когда независимых от государства федеральных каналов просто не осталось, приходится заменять столь мощное средство информирования системой из всех остальных медиа-ресурсов – начиная с печатных изданий и кончая походами от двери к двери. И митинги здесь будут далеко не лишними.
Псой Короленко совершенно прав: политические репрессии начались отнюдь не сейчас – были и комсомолки, и НБП, и многое другое. Скажу больше, режим управляемой демократии стал складываться отнюдь не при нынешнем президенте. Психологически очень комфортно противопоставлять Путина Ельцину, но это историческая неправда – достаточно отчетливые элементы управляемой демократии появились еще тогда. Достаточно вспомнить и Октябрь 1993, и созданный примерно тогда же квазипартийный механизм управления через «партии власти». Антилиберальная истерия началась никак не позже 1998 г., а задание срочно отыскать национальную идею - еще раньше - в 1996.
Но сейчас есть ощущение некоторого качественного скачка, возвращения к ситуации, когда делаемое от имени твоей страны вызывает попеременно то стыд, то злобу: опять эти уроды мешаются под ногами, снова может быть потеряно лет 20 и достаточно много людей – а мир меняется, и каждый раз нагонять его все труднее и труднее.
Псой Короленко призывает не пытаться в рамках одного действия достичь нескольких целей – или влияние на власть, или выражение собственной позиции, или… Но почему? Разве мы не пьем чай и потому, что нам приятно это делать, и потому, что организму нужна жидкость?
Другой вопрос, что надо учесть опыт политических акций последних лет – так, чтобы выражение гражданской позиции происходило в формах, достаточно эффективных, чтобы повлиять и на власть, и на остальных сограждан, а попытки влияния не противоречили бы гражданской позиции.
