Виталий Лейбин о том, почему мы так быстро смирились с обыденностью военных конфликтов, и почему конец все же близок
Общество, воспитанное на позднесоветском пацифизме, борьбе за мир (а потом еще и на ценностях каждой индивидуальной жизни и прочей мирной нормальности) привыкло к регулярности и обычности войны.
Но эта привычка противоречива, в ней есть открытая рана. Сознательно или подсознательно люди знают, что война уже не может быть, как в древности, обычным, социально одобряемым средством для достижения коллективных целей. Если только не погибнут цивилизация и культура, если еще не апокалипсис, чего исключать, конечно, нельзя.
Но пока цивилизация жива, для ведения войн организованным сторонам конфликтов приходится насиловать (фундаментально антивоенное) сознание собственного населения, чтобы хотя бы отчасти нормализовать войну. Именно поэтому война в ареале развитого мира оправдывается только необходимостью - экстренной самозащитой, защитой угнетаемых, борьбой с абсолютным злом.
Как шутили в советское время, “войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня от камня не останется”. Действительно, в лицемерной действительности большинства развитых стран войны как бы нет. Зато есть множество всего, напоминающего войны, - от гуманитарных интервенций до антитеррористических и специальных операций.
Советский анекдот высмеивал лицемерие, несоответствие официальной идеологии неприятия любой войны как средства разрешения конфликтов (это зафиксировано в уставе ООН и использовалось в идеологиях стран-победителей после Второй Мировой) практике - войны никогда не прекращались.
Период относительного мира в Европе с 1945 по 1991 годы очень важен, но исторически короток и не исключал войн за пределами континента, в том числе, с участием европейских стран. А уж вне этого периода войны в Европе были всегда. Чарльз Тилли в книге “Принуждение, капитал и европейские государства. 990–1992 гг.” показывает, что сама современная государственность возникла в котле непрерывных войн: “В пределах выгод и трудностей, которые возникали на поле межгосударственного соперничества, именно процессы изъятия ресурсов и борьбы по поводу средств ведения войн сформировали основные структуры государственности”.
Впрочем, этот тезис у Тилли не является, конечно, оправданием или практической рекомендацией войн как средства. Выгоды (технологические и социальные инновации), полученные от войны, почти никогда не совпадают с выгодами, которые имели в виду ее стороны, начиная и ведя войны. Более того, эти выгоды далеко не всегда достаются победителям. Выгоды от войны - это выгоды “от противного”: военные вызовы требовали предельного напряжения и экстраординарной технологической и социальной изобретательности, которые впоследствии становились конкурентными преимуществами государств, будучи использованными уже по другому поводу.
Тилли приводит пример Франции XVII века и возникновения новой и прогрессивной модели государства - регулярной бюрократии. Не идея или (несуществовавший ни у кого) план построения абсолютизма сделали регулярное государство, а военные вызовы и фронда на местах. Они вынудили кардинала Ришелье отправить в регионы своих посланцев для сбора налогов, и именно это ноу-хау создало впоследствии регулярное чиновничество и стало образцом абсолютистского государства для всех остальных.
Война подобна стихийному бедствию. Кто спасся, тот имеет шанс на эволюционный рывок благодаря технологиями и мышлению, развившимся в борьбе.
С точки зрения такой рефлексии опыта европейских войн, не бывает иных разумных целей у войны, кроме как выжить в ней (что часто означает - не начинать или, если начал, то закончить, как только это будет возможно) и постараться использовать в мирное время то, что позволило выжить.
Тем не менее, как мы обсуждали в прошлых текстах (см. “Когда военная пропаганда бьет по своим”) механика войны - не рациональна. Современные войны построены на мощнейших массовых эмоциях, которые не позволяют их игнорировать даже тем, кто не впал в панику или истерику, а старается следовать каким-то целесообразным стратегиям.
Отсюда появляются ложные рационализации – рассуждения, выглядящие как разумные, но необходимые не для поиска истины (или правильного, эффективного решения), а для мобилизации своих и демобилизации противников средствами коммуникации (идеологии, информационные, когнитивные войны и т.п.). Но то, что срабатывает для идейной мобилизации, мешает разуму. Эти ложные цели нередко приводят к поражениям - и моральным (человеческим, потери личной цельности), и на поле боя.
Например, Израиль не мог не ответить на атаку ХАМАС, это вопрос выживания. Но его будущее зависит не только от мощности ответа и предельности моральной мобилизации (она очень высока), но и от самоограничений в применении ответного насилия, от того, в какой мере этим ответом будет руководить разум, а в какой массовые эмоции мести. Чаще всего в войнах, увы, разум вынужден отступать - политики зависимы от массовых эмоций. Этот же тезис виден и в обсуждении российской операции на Украине. Эмоциональность ток-шоу тем больше, чем сложнее найти рациональные цели операции. На фоне эмоций перестало быть редкостью даже обсуждение ядерного удара по противникам, что увеличивает вероятность такой никому не нужной катастрофы.
Интересно, что в современных войнах используются не только технические средства разных эпох (беспилотники не отменили кувалды), но и идеологические средства разной степени запыленности. (Здесь я цитирую тезис психолога и антрополога Ольги Лобач, озвученный на одном из наших семинаров - новейшие войны эклектичны, они состоят из войн всех прошлых эпох.) Поэтому для того, чтобы видеть и отметать ложные (и практически негодные) тезисы и концепции, полезно обращаться к истории войн.
Коллективное военное помешательство - религиозные и идеологические войны массовых обществ - довольно недавнее изобретение человечества.
Древние воины, очевидно, воспринимали военного противника не как абсолютное зло, а как объект охоты - ничего личного, никакого внутреннего раскола, отравления ненавистью или идеологемами самооправдания. В этом смысле они были невинны. Правда, мы не можем в этом удостовериться - непонятно, что именно думали люди дописьменной культуры. Но это, кстати, и сейчас встречается на войне в среде профессионалов, сохранивших здравый рассудок, - есть судьба и долг, а эмоции ни при чем.
Когда человечество начало мыслить и писать о войнах, стало понятно, что тогда воспринималось, как шаг развития. Платон и Аристотель различали войну (πόλεμος) и распрю (στάσις). “Война с варварами всегда оправдана; более того, в ней реализуется природная справедливость, поскольку она позволяет пленить и поработить «тех людей, которые, будучи от природы предназначенными к подчинению, не желают подчиняться». Через понятие раздора или распри, στάσις, описываются конфликты между греческими полисами. Они сравниваются с хворью, поразившей Элладу” (Это цитата из книги Арсения Куманькова “Философия войны: краткий очерк истории”, необходимой для каждого кто интересуется темой).
Античные авторы, с одной стороны, оправдывают войны вовне с людьми “по природе” созданными быть рабами, а с другой - пытаются ограничить войны между своими определенными правилами. Варвары, согласно Аристотелю, естественные рабы, не потому что они плохие, а потому что так мир устроен.
Этот слой мышления о войнах сохраняется и в современных военных идеологиях развитых (“цивилизованных”) стран. Но вместо того, чтобы объявлять врагов «людьми второго сорта», принято описывать враждебные страны как не соответствующие критериям цивилизованности. В развитых странах войны в этой картине мира отсутствуют или должны быть ограничены, цена жизни там высока. В остальном мире войны бушуют как раньше или еще сильнее с учетом поставок вооружения из развитых стран.
Этот снобизм цивилизации по отношению к варварам делает и современные войны бесконечными и безнадежными - нельзя иметь прочный мир с тем, кого считаешь отсталым и диким, антропологически не равным.
В понятиях Аристотеля имеет огромное значение то, что рабство противопоставляется свободе именно посредством войны. Военное ремесло тысячелетиями было единственной доступной человеку практикой реализации политической свободы: не воюешь - не гражданин, а, возможно, и раб, физически раб. В этом ключевая причина войн - нежелание подчиняться, которое в современном мире принадлежит не отдельным правящим сословиям, а всем. При этом войны все еще пытаются вести как раньше, как будто целый народ можно подчинить подобно древним зависимым сословиям, для которых войны - не их дело. Современные войны - это дело всех, по крайней мере, в этом механика войн.
Современные люди считают, что они равны и свободны, и это не провернуть назад.
Понимание войны в Европе радикально изменило христианство - и утверждением равенства людей перед Богом, и изначальным своим пацифизмом. Так Тертуллиан в трактате «Об идолопоклонстве» объясняет запрет для христиан участвовать в войнах: “…хоть к Иоанну и приходили солдаты, и приняли они некую форму благочестия, а центурион так даже уверовал, но всю последующую воинскую службу Господь упразднил, разоружив Петра”. После того, как христианство стало религией Римской империи, полный пацифизм был пересмотрен под давлением самой жизни. Блаженный Августин и другие богословы построили теорию справедливой войны, имея в виду ограничить войны христианской империи христианской моралью - войнами за веру. Воевать христианам стало можно и должно, но за божеские цели и справедливо. Но, конечно, эпоха крестовых походов и священных войн отличалась еще большей дикостью и насилием, чем античная. И понятно, почему - идея справедливой войны стала ее моральным оправданием, если враг - это предельное религиозное зло, то все позволено. Воевать в принципе нельзя, заповедь “не убий” абсолютна, но если это святая война против воплощенного зла, то можно. Такая двойственность отношения европейской культуры к войнам, конечно, всегда увеличивала жестокость, возрастающую на лицемерии: враг тем более злобен, что тебя самого провоцирует на зло.
Отсюда неизбывная рана любого человека, верующего или неверующего, но человека европейской, а значит в корне христианской культуры перед лицом войны. Надо стараться не воевать, но если перед тобой абсолютное зло, то не воевать нельзя. Это парадокс разрешим лично (как тяжелый долг), корпоративно (внутри рыцарской морали), но как массовая эмоция приводит к не меньшей, если не к большей жестокости. В борьбе с самим дьяволом (как бы) все позволено. Священные войны вернулись в современность с Крестового похода против коммунизма, но на самом деле еще раньше. Идеологические войны ХХ века были тоже священными, хоть и нерелигиозными.
Вестфальский мир, концерт держав классической эпохи XVII-XVIII веков, счастливо (но временно) прекратил религиозные войны в Европе. Здравый смысл, рационализм, признание холодных государственных интересов и суверенитета, права государств на войну снизили уровень насилия и жестокости внутри континента в сравнении с религиозными войнами. Но не в колониях, где были не священные войны, а войны-охоты против туземцев, и, кстати, произошло рождение новой эпохи рабства. Варвары были по-прежнему - рабы, но в пределах цивилизации было допущено право на ограниченную правилами войну. Рациональное признание интересов друг друга дало Европе уникальные полтора века ускоренного развития.
Один из авторов Утрехтского мирного договора 1713 года, Генри Сент-Джон Болингброк писал: «…с того момента как образовались две великие державы — Франция и Австрия — и, как следствие этого, между ними возникло соперничество, интересы их соседей заключались в том, чтобы бороться с сильнейшей и наиболее активной и заключать союз и дружбу с более слабой. Отсюда — концепция равновесия сил в Европе, на котором покоятся безопасность и спокойствие всех». Лидеры менялись, но баланс сохранялся.
К этому идеалу все время возвращается Россия в провальном диалоге с западными странами, что не вызывает понимания там, поскольку Россия с их точки зрения на стороне варварства, за пределами концерта цивилизованных держав. Потому что Западный мир вернулся в область священной интерпретации войны - баланс интересов циничен, только борьба со злом оправдывает войну. Логика баланса терпит крах не в первый раз.
Холодный баланс циничных суверенных интересов был разрушен массовым призывом, впервые примененным Наполеоном, с тех пор массовые идеологии (включая в первую очередь национализмы) стали ключевым ресурсом войны, инструментом всеобщей мобилизации, невозможной без массового морального чувства.
Рене Жирар в “Завершить Клаузевица” говорит: “Это хорошо отметил Вольтер в “Кандиде”. В самом начале повествования нашему герою предлагают вступить в прусскую армию. Для этого рекрутирующий сержант угощает его выпивкой. В этом месте я обычно говорю студентам: “Вас тут ничего не смущает? Король не может просто так взять и забрать Кандида в армию. Чтобы получить от него подпись, сержанты вынуждены его напоить. Поголовный призыв на военную службу в ту эпоху был, таким образом, невозможен. Это чудесное право мобилизации было изобретено только демократией!” Только граждане вслед за массовой эмоцией, гражданской верой, могут бесплатно пойти воевать. В современном мире, кстати, обе логики совмещены, предельная моральная мобилизация дополняется, но не отменяется деньгами.
В результате того, что войны перестали быть сословными, делом военных и королей, и стали делом всех народов, европейская цивилизация чуть было не уничтожила себя и мир в Первой и Второй Мировых войнах. Ужаса (и эффекта от изобретения атомного оружия) хватило на короткий и счастливый мир на континенте во времена Холодной войны. Биполярный мир отчасти повторял, но еще более короткое время, “концерт держав”, то есть равновесие сил, за которым стороны придирчиво следили.
Войны были вытеснены на периферию, за пределы Первого и Второго мира, и их пытались ограничить. Но одновременно глобальным стали и такие европейские изобретения, как национализм и массовый призыв. Тот же исламизм - это не древняя традиция, а проекция европейского массового призыва и тотальной идеологии на исламскую культуру. Как и национализмы, он был силовым аргументом в Холодной войне, где воодушевленные массы играли роль вышедшего из-под контроля инструмента (как бен Ладен из войны с СССР в Афганистане).
Бывшие союзники и враги, тем не менее, все же имели консенсус - что настоящее предельное зло, нацизм был совместно уничтожен, поэтому войну друг с другом они реализовали до холодной, в ней был элемент священной борьбы, но ее эмоциональный пафос был снижен разрядкой. Это консенсус разрушен, его больше нет.
А вот нацизм как раз есть - в форме крайне правых идеологий и в форме возвращения к идее расовой войны - к антихристианской и антиевропейской идее о том, что противник - не ровня, он по природе существо более низкого сорта.
Нацизм не был уничтожен, потому что он и не был локализован в Германии, как ради самоуспокоения могли врать себе победители. Он был логичным следствием массового национализма как главного европейского изобретения для всеобщей мобилизации, продолжением колониализма (войны-охоты) и деления людей на сорта, помноженного на новые промышленные способы убийства. Но пока была иллюзия общей победы и рефлекс на поиски балансов, мир держался.
Разрушение мировых балансов в результате краха СССР привело к тому, что и священные войны, и нацизм вернулись.
Мы видим совмещение логики - враг в современных войнах и предельное зло, и при этом низшее существо, объект охоты, блицкрига. Эскалация священного чувства приводит к параличу здравого смысла. Даже если политики сами не охвачены чувством ненависти к врагу, то все равно они вынуждены манипулировать этим чувством, потому что оно - ресурс власти и его основание. Но чаще они и сами теряют рациональность тем сильнее, чем сильнее массовые эмоции, которыми они манипулируют, - тот, кто пытается манипулировать другими неизменно обманывает себя.
И здесь двойная и исторически уникальная опасность новейших войн. С одной стороны, вернулась логика священных войн, борьба с абсолютным злом, неизменно порождающая новое зло. Это тип войн практически неостановим, а их эскалация практически неизбежна. Чтобы просто заморозить такие войны, надо бежать в два раза быстрее, чем их вести.
При этом попытка опереться на национальные интересы (вернуться в логику Вестфальского мира) тоже не рациональна. Чувство национального превосходства, эгоистических национальных интересов делает врага не только злом, но и низшим существом (носителем низшей, “искусственной”, испорченной культуры), и поэтому враг - законный объект охоты. Эта логика возвращает не к концерту держав, а к войнам древности или колониальным войнам, но при этом с ядерным оружием и в условиях, когда мир освоен, технологически и идейно, рабство уже никому нельзя навязать и ни один народ, надеюсь, нельзя полностью уничтожить.
Современные военные идеологии пусты и противоречивы, это перемолотый идейный мусорный ящик прошлых эпох. Священные войны и нацизм вернулись и поженились. Но при этом, современный человек в душе точно знает, что и то, и другое - вранье. Поэтому если мир не погибнет, то будут найдены новые способы мышления о войнах и их ограничениях.