Полит.Ру запускает новый проект – цикл бесед на Бутовском полигоне. О людях, которых там убили, да и не только там, о нашей, общей с ними истории, и о том, что мы могли бы этим людям сказать. Герой первого выпуска – граф Юрий Олсуфьев, великий русский реставратор. Ведущий рубрики – Иван Давыдов.
Я сначала хочу обозначить несколько вопросов, несколько тем, о которых мы собираемся дальше говорить. Вот я стаю в одном из самых страшных для русской истории мест. Это Бутовский полигон. Здесь за пару лет убили – просто так взяли и убили – больше двадцати тысяч человек. Некоторых – многих – мы знаем поименно, большинство все-таки не знаем. На самом деле, даже не знаем, сколько всего здесь убитых. Возможно, больше – когда исследователи вскрывали расстрельные рвы, они увидели, как плотно лежат расстрелянные, и посчитали, что если так вот, рационально подходить к вопросу утилизации трупов, если трамбовать как следует, то на тех же площадях можно поместить раза в два больше людей. Бывших людей. Мертвых людей.
Страшное место, да. Знаете, есть в русской истории такие важные для нее всполохи, что ли, взрывы самоистребления. Мы сейчас буквально в эпицентре одного из таких взрывов. И здесь даже воздух особый. Он тяжелый, я физически ощущаю эту тяжесть.
Но – и в этом парадокс, здесь то как раз, о чем поговорить хочется – еще здесь есть особенный какой-то свет. Словно бы все эти жертвы, все убиенные не проиграли, а победили. Выиграли что-то такое, что нужно не им, а нам. Что мы еще можем – мы все время теряем время, упускаем, много уже потеряли – но все равно еще можем увидеть, взять, и что-то в себе изменить. Что-то такое благодаря их жертве, их победе сделать со страной и с собой.
Вот именно об этом я и хочу поговорить. Понять, приблизиться, посоветоваться – с живыми, которые смотрят, и с мертвыми, которые здесь. В своей земле, на своей земле. Я хочу разобраться с природой этого странного парадокса. И смотреть мы будем через судьбы людей, которых здесь убили.
Когда современный читатель погружается в жития раннехристианских мучеников, его поражает, во-первых, избыточная, я бы даже, извините, сказал, декоративная садистичность текстов, историй, которые про святых рассказывают. Ошеломляет весь этот бесконечный поток зверств. Но во-вторых, поражает еще и светлый воздух, которым эти тексты пропитаны. Костры пылают, святых режут на части тупыми пилами, жарят на углях, варят в масле, они же ликуют.
Это легко понять, тут простая логика – святые идут в жизнь вечную, они победители, навсегда победители, а их палачи – проигравшие. Но – по крайней мере, мне так кажется, — что тут мало одной только логики. Современный человек, даже если в нем есть что-то вроде крупиц веры, уже не способен этот настрой почувствовать. Можно понять, почему так выстроен текст, «что нам хочет сказать автор» — если переходить на язык школьной училки. Наверное. Но совершенно невозможно почувствовать этот настрой, принять его реальность.
Здесь, рядом с нами, — больше трехсот новомучеников, церковных иерархов, священников, монахов, монахинь, мирян, казненных за веру. Некоторые из них сознательно выстраивали жизнь как подвиг, некоторые просто верили, ходили в церковь, исповедовали Христа, не потому, что это был подвиг, а потому что они жизни своей по-другому не мыслили. Ели-пили-спали-дышали-исповедовали Христа. Все они теперь святые, и в той – в древней и вечной христианской логике – как Христовы воины выиграли свою битву.
Но здесь, рядом с нами, — еще тысячи и тысячи людей, которых тоже убили. Знаменитых и незнаменитых, и тех, от кого даже имени не осталось. У Полит.Ру был проект про новомучеников, можно посмотреть в их лица, можно и нужно прочесть их биографии.
Извините, я думаю на ходу, мне непросто собирать свои мысли. На таком поле – трудная жатва.
Все эти убитые – вот что я хочу, наверное, сказать, — все, кто здесь, и кто не здесь, кого накрыло этими самоистребляющими взрывами истории, — они могут стать нашими собеседниками. Сегодня и сейчас. Они все могут сказать нам что-то важное.
Здесь лежит граф Юрий Олсуфьев, например. Потомок знатнейшего рода, большой ученый, один из величайших знатоков древнерусской иконописи, один из тех, кто заново учил русских людей понимать красоту иконописи. И научил. Ну, тех, кому это было надо. Хотя стойте, эту часть рассказа следует начать по-другому.
Все, естественно, знают икону Андрея Рублева «Троица». Это шедевр – я вот лично знаком с несколькими людьми, которых именно столкновение с «Троицей» заставило задуматься о древнерусском искусстве, и полюбить его, и пытаться понять. Но это больше, чем шедевр, больше, чем произведение искусства, больше, чем икона, простите мне такие слова. Это символ в ряду символов, вещь, которая обозначает Россию – как Пушкин, как Толстой, как Достоевский, как силуэт кремлевской башни, как профиль, извините, Ленина, как олимпийский мишка, водка, матрешка и балалайка, — ну и можно продолжать ряд прекрасных или чудовищных вещей и фамилий, которые могут быть знаком России. Она не только явление культуры – она еще и часть поп-культуры, и часть национального мифа, идеальный экслибрис для толстой книги с названием «Россия». И кажется, что она была всегда.
Но ведь нет, она была не всегда. Когда я задумываюсь об этом, я буквально впадаю в ступор. Многие поколения русских людей, паломники, приходившие в Троицу к Сергию, — вообще не знали, какая она. Они видели роскошный, богатый оклад, но даже если оклад снять – они увидели бы аляповатую икону девятнадцатого века, совершенно унылую и безликую. Настоящую профессиональную реставрацию осуществили, вернули нам этот свет, эти мягкие краски, эту возможность ощутить присутствие чего-то такого, что больше, чем человек, только в 1918 году. Работали лучшие тогдашние реставраторы, замечательные ученые, а руководил всем как раз граф Юрий Александрович Олсуфьев.
Отдельный момент, который тоже заставляет изумиться: время. Храмы рушат, иконы жгут на площадях, и в то же время создается специальная комиссия по спасению древнерусских памятников, и эти люди, энтузиасты, подвижники, много всего спасают, находят. Помните, наверное, иконы звенигородского чина – три совершенно удивительных, возрожденческого уровня вещи из Третьяковки? Их долго приписывали Рублеву, сейчас, вроде, считают, что это все-таки не Рублев, но они от этого менее прекрасными не становятся. Вот их тоже тогда нашли, по легенде, — на колокольне, в куче мусора и под слоем голубиного помета, куда причт сносил старые, слишком уж потемневшие доски…
Итак, Олсуфьев. Спокойная карьера ученого, книги, прочие достижения. Щусевский храм на Куликовом поле, шедевр модерна, строился, например, под его присмотром. Потом – революция, но он не бежит, и не потому, конечно, что возможности такой нет. Просто решил остаться. Сделал выбор. Перебрался в Сергиев Посад (в честь большевика Владимира Загорского, который Вольф Лубоцкий, город переименуют только в тридцатых), начал работать в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры, даже одно время возглавлял эту комиссию. Потом работал там же в музее. Спасал то, что любил и ценность чего понимал.
Посадили, выпустили. Продолжал работать, реставрировал, писал статьи, его травили за эти статьи. Но он не просто делал свое дело, он пытался спорить с новыми властями, доказывая им важность своего дела. Имел невообразимую для нас смелость – я бы даже сказал, в хорошем смысле, наглость – защищаться.
Понимал ли он, чем все это с неизбежностью кончится? Я думаю, отлично понимал. Но с дороги не сворачивал. После Лавры работал в Москве, снова реставрировал иконы.
Вот на тебя едет каток. Он тебя раздавит. Это очевидно. Бежать уже некуда. И можно впасть в отчаяние, клясть судьбу и себя оплакивать. А можно продолжать делать свое дело. Едет, да, но ведь не доехал пока.
В ночь с 23 на 24 января 1938 года Юрия Олсуфьева арестовали, 7 марта тройка НКВД приговорила его к высшей мере за распространение антисоветских слухов, 14 марта его убили здесь. Вот, он где-то здесь лежит.
Тут прямо-таки – если вспомнить, с чего мы начали разговор, — напрашивается плоский оптимистический финал: достойная жизнь, великие дела, палачей его никто и никогда добрым словом не вспомнит, а его дела останутся, и даже если с «Троицей» вдруг что-то случится – ну, знаете, какие теперь вещи творятся, - все равно мы видели, какая она, и никто этого уже не сможет, как в интернете пишут, развидеть…
Кстати, об оптимизме. Сказал, что палачей добрым словом никто не помянет, и задумался, — чего это я? Найдутся люди, находятся люди.
Но понятно же, что тут дело вообще в другом. Вот есть история – про человека, про людей, которые умели врастать в культуру, в историю, которые были как мост между прошлым и будущим, которые становились частью будущего и частью вечного. И так делали свое дело, что смерть – страшная, трагическая, безвинная, — на фоне этого вечного оказывается только второстепенным эпизодом. Может быть, в этом их победа.
Ладно, на сегодня так, но мы продолжим искать ответы. Обещаю, следующие выпуски будут покороче, здесь пришлось сказать вводные слова.
