Николай Тохтуев — сын кузнеца села Бым (Бымский завод) Кунгурского уезда Пермской губернии. Его отца Василия Тохтуева в 1906 году, когда Николаю было три года, избрали в Первую Государственную думу. Василий Тохтуев дружил с будущим основателем Белогорского монастыря Василием (Коноплёвым) — впоследствии архимандритом Варлаамом.
В 1916 г. Николай Тохтуев окончил двухклассное училище в Быме; в 1917 г. поступил в училище псаломщиков при Архиерейском доме в Перми. Рядом с заводом Бым находился монастырь Белая Гора, куда вся семья ходила по воскресеньям и в праздники. Николаю с детства полюбилась церковная служба, он стал петь в церковном хоре. Существует предположение, что примерно между 1916 и 1917 гг. он был послушником в Белогорском монастыре.
В 1919 г. он поступил в Пермской духовной семинарии, и в том же году был назначен псаломщиком в Свято-Троицкую церковь с. Ашапа. Когда Николай Тохтуев учился на втором курсе, семинарию закрыли.
В 1922 году женился, в том же году рукоположен в сан диакона к Свято-Троицкой церкви села Ашапа.
В 1923 г. направлен служить в Петропавловскую церковь села Уинского; в 1924 г. — переведен в Николаевскую церковь в селе Кыласове. В это время по всей округе пошла слава о мощном красивом голосе о. Николая. Говорили, что такого баса не было ни у одного из диаконов Кунгура и Перми. В 1925 г. по приглашению владыки Кунгурского и Пермского Аркадия (Ершова) семья Тохтуевых переехала в г. Кунгур. С 26 января 1925 г. служил в Успенский кафедральный собор г. Кунгура. 25 марта 1926 г. возведен в сан протодиакона. В один из дней 1931 г. Николая Тохтуева вдруг вызвали в ОГПУ, ознакомили с показаниями против него, а затем предложили стать осведомителем. В противном случае пригрозили арестом. Подписку протодиакон дал, и его отпустили. Однако никаких донесений в ОГПУ от него так и не поступило. Очевидно, он не избежал бы ответственности за уклонение от такого «сотрудничества», но здесь помогло другое несчастье. Его отца Василия в 1931 г. лишили избирательных прав как бывшего члена Государственной думы, и двоих его сыновей отправили в тыловое ополчение. Протодиакона Николая послали в г. Екатеринбург (в то время — Свердловск), где в 1931–1932 гг. он с товарищами по несчастью в каторжных условиях работал на стройках.
В декабре 1932 г. ОГПУ заводит дело по факту «активной антисоветской деятельности», которая заключается якобы в том, что некоторые священнослужители и миряне предсказывают «скорую гибель советской власти, кончину мира, пришествие Страшного суда», а также распространяют «святые письма».
19 января 1933 г. был арестован, содержался в кунгурском арестном доме. Проходил по групповому «делу священнослужителей и мирян Кунгурского р-на Уральской обл. 1933 г.»
В камеру, рассчитанную на десять человек, фактически поместили пятьдесят. Находясь в таких тяжелейших условиях, Николай Тохтуев, тем не менее, не ослабевал духом и твёрдо отвечал следователям на допросах, что он является убежденным верующим человеком и верит, что будет приход на землю антихриста, второе пришествие Христа, Страшный суд и кончина мира: «Но сроков этой кончины мира я не устанавливал и не предсказывал. Разного рода "священные письма" я не распространял... Разговоров о кончине мира я... не имел... Существование советской власти несовместимо с религией и моими убеждениями, так как советская власть проповедует атеизм, безверие. Несовместимы с моими убеждениями как служителя культа и проводимые советской властью мероприятия».
На вопрос следователя о том, давал ли протодиакон подписку о сотрудничестве, он ответил: «В 1931 году я давал органам ОГПУ подписку о сотрудничестве в качестве секретного агента по освещению контрреволюционной деятельности церковников и духовенства, но я не только не выполнял эту подписку, а сам вел антисоветскую деятельность. С советской властью я считаюсь и признаю её постольку, поскольку это не вредит вере. От дальнейших показаний отказываюсь».
28 мая 1933 г. особое совещание при Коллегии ОГПУ обвинило Николая Тохтуева в «участии в церковно-монархической контрреволюционной организации» и приговорило к трём годам «вольной высылки» на Урал. Однако в кунгурском арестном доме протодиакон заболел тифом, и исполнение приговора было отложено. Он проболел целый месяц, потом были осложнения после болезни. О нём как будто забыли. В ноябре 1933 г. вместо того, чтобы ехать в ссылку, Николай Тохтуев с женой и четырьмя детьми уезжает в Москву. Из Москвы синодальным решением направлен в Калугу. Вместе с семьей (четверо малолетних сыновей) переехал к знакомому владыке Калужскому Димитрию, но не смог прописаться в Калуге, и архиерей направил его служить в область. В конце 1933 г. он оказывается в Калужской области и служит диаконом в храме поселка Угода (ныне город Жуков).
В 1935 г. переехал в Наро-Фоминск. В Наро-Фоминском благочинии он служит сначала в одном, затем в другом храме, но в январе 1938 г. получает сообщение от верных людей о скором аресте. Второпях его семья и он сам уезжают, не захватив почти никаких вещей. C 18 января 1938 г. — штатный диакон в храме Космы и Дамиана в пос. Болшеве (ныне в черте г. Королева).Имел прекрасные музыкальные способности — абсолютный слух и красивый голос — высокий бас. Он брал уроки по постановке голоса, и небезуспешно: голос у него был прекрасно поставлен. Даже далекие от церкви люди приходили его послушать. Известно, что в этот период жизни Николай Тохтуев брал уроки пения у руководителя ансамбля песни и пляски Александра Александрова. Протодиакону предлагали стать певцом в этом ансамбле, звали даже в Большой театр, но он совершенствовал свои вокальные данные исключительно для того, чтобы служить литургию.
У о. Николая в семье к 1940 г. было семеро детей. В декабре 1939 г. в Мытищинском районе было арестовано несколько человек, все православные верующие. Среди них находился Тимофей Князев, прихожанин косьмодамианской церкви. С этим человеком Николай Тохтуев был знаком и даже как-то раз ездил с ним к одному священнику по такому спорному вопросу: есть ли грех в том, чтобы голосовать на выборах в местный совет? Сам протодиакон был уверен, что греха в этом нет, однако Тимофей Князев считал по-другому. Священник, к которому они оба приехали (о. Сергий, служил в церкви с. Воловникова, в Клинском районе), сослался на тексты из Священного Писания и сказал, что верующим людям голосовать не запрещается. Впрочем, малограмотного прихожанина это, похоже, не убедило. На допросах в НКВД Тимофей Князев признался, что говорил «везде среди лиц, которые меня окружали, и среди которых я вращался... что в Евангелии написано: будет положено начертание на правую руку или на лоб (чело), что нельзя будет никому ни купить, ни продать, кто будет иметь это клеймо... Вот мы в силу таких религиозных размышлений и объявили себя не гражданами СССР, отказались от трудовых книжек, не стали ставить на паспорта фотокарточки и отказались от законов, существующих в СССР».
Через некоторое время после ареста Тимофея Князева, 26 апреля 1940 г., в Страстную неделю, в дом протодиакона Николая постучался человек в штатском и показал повестку в Мытищинское отделение УНКВД. О. Николай наскоро собрался, его посадили в машину, стоявшую метрах в пятидесяти от дома, и увезли. Допрос состоялся сразу же по приезде и длился до утра.
Следователь спросил о Тимофее Князеве, и о. Николай ответил, что знал об «антисоветских» высказываниях прихожанина, но сознательно не доводил их до сведения советской власти. (Из протокола допроса: «Значит, вы прикрывали его?» — «Да, это так»). Следователь спрашивал и о том, был ли протодиакон когда-либо под следствием. Вначале Николай Тохтуев отрицал факт своего ареста, но затем признал его и сказал, что готов понести наказание за уклонение от ссылки. И вновь ему предложили выбор — или восемь лет лагерей, или «сотрудничество» по выявлению всех «антисоветски настроенных» лиц. Протодиакон, вспомнив о скорой Пасхе и подумав о возможности встретить праздник с семьёй, дал обязательства, выполнять которые не собирался. Его отпустили до понедельника, 29 апреля. В этот день он собрал сумку со всем необходимым, простился с семьёй и предупредил старосту храма, что богослужение он пропустит, так как из НКВД, вероятно, уже не вернётся. Сразу же после явки он написал краткое заявление об отказе от сотрудничества: «Товарищ начальник, я отказываюсь от подписки и давал её лишь потому, чтобы мне была возможность встретить Пасху и проститься с семьёй. По моим религиозным убеждениям и по сану не могу быть предателем даже злейшего моего врага...». Эту бумагу он вручил начальнику Мытищинского отделения УНКВД. Тот, прочитав заявление, всё же предложил протодиакону ещё немного подумать и отпустил его домой. Но Николай Тохтуев остался твёрд в своих убеждениях и написал повторное обращение: «Гражданин начальник! Разрешите мне объясниться с Вами письменно. Я говорить много не умею по своей необразованности. Что вы от меня требуете, то я сделать не могу. — Это мое последнее и окончательное решение. Большинство из нас идет на такое дело, чтобы спасти себя, а ближнего своего погубить, — мне же такая жизнь не нужна. Я хочу быть чистым пред Богом и людьми, ибо, когда совесть чиста, то человек бывает спокойный, а когда не чиста, то он не может нигде найти себе покоя, а совесть у каждого человека есть, только она грязными делами заглушается, а потому я не могу быть таким, каким Вы бы хотели... Вы мне обещаете восемь лет — за что же? За то, что я дал жизнь детям? Их у меня семь человек, и один другого меньше. Старший сын двенадцати лет перешел в 6-й класс, второй сын десяти лет перешел в 4-й класс, третий сын восьми лет перешел во 2-й класс, четвертый сын шести лет, пятый сын четырех лет, шестая дочь двух лет и седьмому только еще два месяца; жена больная, не может взять ребенка — так ей скорчил руки ревматизм и сердце болит. Советское государство приветствует и дает награду за многосемейность, а вы мне в награду восемь лет концлагеря пообещали — за что? Какой я преступник? Только одно преступление, что служу в церкви, но это законом пока не запрещено. Если я не могу быть агентом по своему убеждению, то это совершенно не доказывает, что я противник власти... Хотя я и семейный человек, но ради того, чтобы быть чистым пред Богом, я оставляю семью ради Него... Разве не трудно мне оставить... семью в восемь человек и ни одного трудоспособного? Но меня подкрепляет и ободряет дух мой Тот, ради Которого я пойду страдать, и я уверен в том, что Он меня до последнего моего вздоха не оставит, если я Ему буду верен, а отчет мы все должны дать, как жили мы на земле... Вот вы говорите, что мы обманываем народ, одурманиваем и прочие безумные глаголы, — а можете ли вы об этом определенно сказать, когда, может, и церковных книг не брали в руки и не читали их и не углублялись в христианскую веру, а судите поверхностно, что, мол, у нас написано в газетах и книгах, то верно, а что за тысячу лет написано было до Христа и про Него, что Он будет и так-то поживет, и такой-то смертью умрет и воскреснет (это за тысячу лет пророками было написано и уже сбылось), так это, по-вашему, неверно. Или вот, скажем, радио передает за тысячи верст без проволоки, — как это остаются слова в эфире и передаются, а весь человек куда-то девается, исчезает? Нет, он никогда не исчезнет и никуда не девается, умрет, истлеет и потом воскреснет в лучшем виде, как зерно, брошенное в землю... Вот уже двадцать три года существует советская власть, и я ничем не проявлял себя враждебным по отношению к ней, был всегда лояльным, исполняя все распоряжения власти, налоги всегда выплачивал исправно, дети мои учатся в советской школе, и вся моя вина лишь в том, что, будучи убежденным христианином, я твердо держусь своих убеждений и не хочу входить в сделку со своей совестью... И вам не могу услужить, как вы хотите, и перед Богом кривить душой. Так я и хочу очиститься страданиями, которые будут от вас возложены на меня, и я их приму с любовью. Потому что я знаю, что заслужил их. Вы нас считаете врагами, потому что мы веруем в Бога, а мы считаем вас врагами за то, что вы не верите в Бога. Но если рассмотреть глубже и по-христиански, то вы нам не враги, а спасители наши — вы загоняете нас в Царство Небесное, а мы того понять не хотим, мы, как упорные быки, увильнуть хотим от страданий: ведь Бог же дал нам такую власть, чтобы она очищала нас, ведь мы, как говорится, заелись... Разве так Христос заповедовал нам жить? — да нет, и сто раз нет, и поэтому нужно стегать нас, и пуще стегать, чтобы мы опомнились. Если мы сами не можем... то Бог так устроил, что вы насильно нас тащите в Царство славы, и поэтому нужно вас только благодарить».
Ордер на арест был выписан 4 июля 1940 г. Согласно ему, протодиакон Николай Тохтуев обвинялся в том, что «являясь враждебно настроенным к существующему в СССР политическому строю, был тесно связан с отдельными участниками группы... существовавшей в Мытищинском районе, Князевым и другими (арестованы в 1939 году и осуждены в 1940-м)... Зная об открытых высказываниях Князевым... антисоветских настроений, Тохтуев укрывал его и не довёл об этом до сведения органов советской власти...».
В ночь с 5-го на 6-е июля 1940 г. Николай Тохтуев был арестован. Его заключили во внутреннюю тюрьму УНКВД Москвы и Московской области на Малой Лубянке и сразу же допросили.
Его спрашивали о личных убеждениях, и арестованный не скрывал, что «верит всему, что написано в Священном Писании», а людей, которые помогают советской власти разоблачать «контрреволюционно настроенные элементы», он считает «агентами-предателями». Николай Тохтуев сказал открыто, что сам он таким не будет ни при какой власти: «ни при советской, ни при царской, ни при фашистской».
Матушке один раз удалось увидеться с мужем, пока он был на Лубянке. Больше они не встречались. В тюрьме он написал письмо начальству: «Шесть месяцев был в ужасающих условиях: в подвальном помещении, где можно было поместить 10 человек, нас было 50 человек, сырость, духота, табак, вши заедали, дышать невозможно и ходили по-очереди на [неразборчиво] дышать..., многие из нас умерли».
25 июля следствие по делу Николая Тохтуева было окончено. 2 сентября 1940 г. Особое совещание при НКВД приговорило протодиакона к 8 годам заключения в исправительно-трудовом лагере, и он был отправлен в Севжелдорлаг в Коми АССР.
Последнее письмо он прислал родным из поселка Кожвы под Воркутой в начале 1943 г. Скончался 17 мая 1943 г. в заключении, в Печорлаге, и был погребён в безвестной могиле.
