Главным событием понедельника был фильм Бертрана Бонелло "Дом терпимости" (в оригинале - L’Apollonide, название публичного дома). Место действия - парижский бордель, время действия: конец позапрошлого - начало прошлого века. Нарративность ослаблена за счет детальной фиксации повседневного быта борделя, правил, установленных в нем бандершей (Ноэми Львовски), наблюдений за девушками, их проблемами и трагедиями - Жюли (Жасмин Тринка), проститутки, благодарно принимающей ухаживания и деньги престарелого покровителя (Жак Ноло); Мадлен (Алис Барно), изуродованная знакомым клиентом, которому она доверяла (клиент вырезает на ее лице - отсылка к Гюго - вечную улыбку), и т.д., всего 12 штук проституток.
Втянув публику в повседневность борделя, в конце Бонелло, по мнению Стефани Зачарек, "делает серьезную ошибку, подрывая доверие зрителей совершенно ненужным моментом графического хоррора и насилия". Критик из "Российской газеты" порицает Бонелло за то, что тот не читал "Яму" Куприна, иначе не говорил бы, что "обычно проституток в искусстве видят как бы похотливыми глазами мужчин, а взгляды самих проституток мало кого интересовали". На самом деле автор мог снимать и говорить одно, а получиться совсем другое, но тут вообще неважно, кого не читал Бонелло. Бонелло зато наверняка читал Мопассана и Золя, а набор тем в "топосе проституции" - см. исследование А. Жолковского - универсален, и русская классика мало что к нему добавила; дискурс практически не изменился от Достоевского и до "Дневников тайской проститутки" Стивена Лизера (Diary of a Thai Escort, 2008; последнее из написанного, что читал я).
Другое дело, что публичный дом - слишком банально для Бонелло, автора "Порнографа" и изощренного "Тиресия", и в Каннах он тут же стал аутсайдером, провалившись на низшие места в рейтингах.
"Гавр" Аки Каурисмяки показался легким, светлым, тонким и изящным, даже чересчур (критику Питеру Брэдшоу из Guardian.Co.Uk потребовалось громоздкое сравнение движения сюжета с "маленьким жокеем на сильной лошади", видимо, чтобы уравновесить изящество), и на фоне смерти, борделей, педофилии и катастроф очень понравился в Каннах. По мнению Алексея Медведева ("Московские новости"), "Гавр" - "самое приятное впечатление фестиваля" "более веселого и светлого (в самом хорошем смысле этого слова) фильма мировое кино не видало уже давно". Сам режиссер, которому недавно исполнилось 54 года, на пресс-конференции связал распирающую его нежность с возрастом.
Гавр - это портовый город на севере Франции, где живет нищий, но гордый Марсель, неудавшийся писатель, ставший уличным чистильщиком обуви. Когда жена попадает в больницу, он начинает опекать малолетнего африканского нелегального эмигранта из Габона (бывшая французская колония в Центральной Африке, чтобы покончить с языковым барьером). Мальчику нужно спастись от депортации, переправиться в Лондон к матери, и Марсель, а потом и весь город ему начинает помогать, и даже инспектор Моне (Жан-Пьер Дарруссен) изменяет амплуа злого копа. Единственный в фильме безусловный подлец - стукач, которого играет Жан-Пьер Лео, - не может изменить ход дел, неминуемо ведущий к победе добра. Впрочем, как отмечает Антон Долин, "волшебный хеппи-энд построен на нарочито неправдоподобных обстоятельствах, которые однозначно указывают на способность режиссера признать подлинное положение дел. В его мире не без добрых людей, и, хотя зло не будет наказано (так далеко идеализм режиссера не простирается), ему не удастся и восторжествовать".
Другой передышкой на фоне "вульгарного гламура этого фестиваля" Эндрю О'Хехиру из Salon.Com показался "Ханезу" Наоми Кавасе (Naomi Kawase) - "спокойный созерцательный фильм, ценный скорее фиксацией ритмов природного мира и циклов истории, нежели сюжетом, персонажами или яркими кинематографическими приемами". Действие - "гипнотическая смесь пейзажей, романтического треугольника, японской мифологии и семейной археологии" - происходит в японской деревне Асука (на родине режиссера). Сама Кавасе шутила, что люди в ее фильмах играют вспомогательную роль; романтический треугольник, состоящий из патлатого скульптора Такуми (Тохта Комицу), замужней Кайоко (Хако Ошима) и ее мужа Тетсуи (Тетсуя Акикава), - стаффажные персонажи на фоне деревни, окрестностей, раскопок старинного японского города и "магического реализма" по-японски.
В среду состоялось событие, которого ждали все, - премьера "Меланхолии" - фильма-катастрофы, или апокалиптики по-триеровски. Меланхолия - это название гигантской красной планеты, которая изменила орбиту и устремилась к Земле, чтобы ее снести с лица Вселенной. Перед лицом смерти (почти по Толстому) теряют значение фальшивые и условные буржуазные ритуалы - свадьба Жюстины (Кирстен Данст) и Майкла (Александр Скарсгард); практичная и трезвомыслящая сестра Жюстин Клэр (Шарлотта Гинзбург), в доме которой идет вечеринка, теряет самообладание. Кино еще предстоит пересмотреть, потому что в Каннах этого почти ни у кого не получилось; первая и едва ли не единственная блиц-попытка вписать его в контекст поэтики Триера принадлежит Антону Долину, демонстративно сосредоточившемуся на творчестве. Внимание остальных от фильма отвлек поток сознания Триера на пресс-конференции - о нацизме, евреях ("Я не за вторую мировую и не против евреев. Я очень хорошо отношусь к еврееям. Ну, не очень хорошо, учитывая, что Израиль - это геморрой. Но все-таки, как бы это сказать... Ок, я - нацист") и Адольфе Гитлере ("Он не был, что называется, хорошим парнем, но я многое в нем понимаю и симпатизирую ему, да, чуть-чуть").
Аргентина, слишком долго не признававшая Холокост, не смолчала первой: аргентинская компания DC из-за "неприемлемых заявлений", "оскорбительных для евреев и всего человечества", отказалась от дистрибуции "Меланхолии" в странах Южного конуса (Аргентина, Бразилия, Парагвай, Уругвай и Чили). Кирстен Данст, сидевшая на прессухе рядом с Триером, предсказала, что тот вырыл себе глубокую яму. На следующий же день последовали официальные санкции (режиссер был объявлен на Каннском фестивале персоной нон-грата), а режиссер Клод Лелуш, одобривший решение руководства фестиваля, в интервью AFR говорил о Триере исключительно в прошедшем времени, как о покойнике: "Это печально, потому что он совершил кинематографическое самоубийство, а ведь снимал очень хорошие фильмы".
Кто-то (Кирилл Разлогов, например) воспринял это как рекламу фильма, и если бы это был не Триер, а кто-нибудь еще, другого объяснения и не потребовалось бы. Впрочем, со стороны кажется, Триер почувствовал, что стал режиссером слишком для многих и начал отсекать публику искусственными способами, в убыток себе. Обещаниями снять порно с Кирстен Данст и Шарлоттой Гинзбург вызвать культурный шок не удалось (во-первых, этому намерению уже лет 10, во-вторых, Zentropa успешно сняла несколько порнух, в т.ч., "Розовую тюрьму" Лизбет Люнгхофт в декорациях "Танцующей в темноте", в-третьих, шокировать этим - анахронизм), а надписью "FUCK" на фалангах пальцев удалось вызвать лишь подозрение в слабоумии, поэтому он высказался так, чтобы наверняка.
Первым официальным извинениям никто не поверил (в определении "записной провокатор, поддавшийся на провокацию", - слишком много тавтологии), а дальнейших разъяснений ("Я имел в виду, что мне нравится Гитлер в бункере, строящий планы. А не то, что делал Гитлер") и фрондерства ("Я даже немного горд, что мне присвоили имя персона нон-грата. Думаю, семья должна гордиться мной") уже никто не слушал. (Сразу вспомнилось, как после выхода "Антихриста" в 2009-м, два ведущих отечественных кинокритика Юрий Гладильщиков и Алексей Медведев затеяли спор, в котором решали, на какую полку товароведам сети магазинов "Мир" надлежит поставить "Антихриста": дурак Триер или провокатор? серьезно он или стебется?)
Даже если бы он разделся голым и стал ржать по-лошадиному, в Каннах-2011 это сошло бы за соврарт, все бы сказали: "Вот ржет крупный современный режиссер", и никто бы Ларса фон Триера не тронул. Он в очередной раз попытался найти, на что надавить так, чтобы запищало, и нашел.
"Кожа, в которой я живу" (La piel que habito) Педро Альмодовара, показанная в четверг, - адаптация романа французского писателя Тьери Жонка "Тарантул" (Thierry Jonquet, Tarantula). Сам Альмодовар определил жанр как фильм ужасов, но "без испугов и воплей". Сюжет о пластическом хирурге д-ре Ледгарде (Антонио Бандерас), пытающемся на живом материале (Вере, роль ее исполнила Елена Анайя) создать новую кожу, не чувствующую боли, которая могла бы спасти жизнь его жене, погибшей несколько лет назад в автокатастрофе, - развивается в новую историю Франкенштейна, схешированную с мифом о Пигмалионе. Без спойлеров обошелся Дэвид Гриттен (The Telegraph): "как обычно у Альмодовара, прошлое объясняет настоящее, а в лабиринте сюжета предусмотрены несколько окольных путей, которые в конце концов плавно совмещаются и приводят к кульминации".
Слово "Холокост" стало звучать как изощренное ругательство, с которым надо поаккуратнее. Первый англоязычный фильм Паоло Соррентино «Должно быть, это здесь» (This Must Be The Place - строчка из песни Talking Heads) воспринимался критиками не иначе как в контексте триеровской эскапады. У Соррентино и Умберто Контарелло (авторы сценария) рокер-пенсионер (Шон Пенн), узнав о смерти отца, с которым 30 лет не общался, плывет из Ирландии в Нью-Йорк Сити, и там выясняет, что отец всю жизнь пытался найти своего палача из Освенцима; сын берется закончить его дело. Тодд МакКарти в статье для Reuters счел, что, втыкая в сценарий Холокост, Соррентино создает себе проблему: в результате и Холокост опошляется (trivializes), и качество фильма страдает от претензий. (Возможно, критику вспомнился не только фашиствующий Триер, но и "Способный ученик" Стивена Кинга.) Если Джей Стоун (Vancouver Sun) тихо сублимировал (назвав героя Шона Пенна "причудливой версией несчастной героини триеровского фильма, хотя в "Должно быть, это здесь" вместо конца света смесь истории мести со стилизованным путешествием через Америку, где ... нацист отсиживается в трейлерах на заснеженной равнине, в полном одиночестве"), то, к примеру, Кэтрин Шорд (Guardian) показала всю замусоренность своего мозга. Мария Кувшинова отметила, что на пресс-конференции по фильму "никто так и не решился задать вопрос о нацистах".
