Самым большим успехом года я считаю данные опроса ФОМ: 22% покупателей книг отдают предпочтение современной литературе, современным авторам («Известия», 16.12.2005). Если я ничего не путаю, в прошлые годы (опрос «Левада-центра») количество покупателей данной книжной продукции не превышало 6%. Правда, этот успех омрачен новостью плохой: покупает произведения художественной литературы только треть россиян («Известия», там же). Остальные две трети? О них опрос умалчивает: то ли они читают ранее купленные книги, то ли вообще не читают художественной литературы.
Крупный успех ожидал современную русскую литературу в этом году во Франции, где Россия была почетным гостем весенней Парижской книжной ярмарки: за несколько дней было продано 16 тысяч книг (художественной литературы), как на русском языке, так и на французском; по всему Парижу в книжных магазинах шли выступления; издатели и переводчики заключили новые контракты.
Были и утраты. Безвременные. Ушли: Татьяна Бек, Александр Чудаков, Владимир Топоров, Михаил Гаспаров, Елизар Мелетинский. Светлая память поэту, прозаику, крупнейшим отечественным филологам. Филология осиротела.
Кто же пришел? Молодые уже разочарованы новыми юными — теми, кто дебютировал в «Дебюте» (см. первополосную, грустную весьма, заметку Льва Пирогова о разочаровывающих результатах конкурса — «Танец маленьких лебедей» в «НГ-Exlibris», 8.12.2005). Сравнительно новое имя сравнительно «молодого» Дениса Гуцко выделило из прочих жюри «Русского Букера», при скандальном демарше председателя Василия Аксенова, задавшего победителю оскорбительный в своем роде вопрос — а как называется ваше произведение?
Праздник был для Гуцко испорчен. Но ведь и Аксенову решение жюри испортило праздник… В этом году созрел неплохой литературный урожай на скандалы и интриги, заполнившие литературный быт. В итоге получаем шатания и разброд — в несуществующем как единое литературном сообществе. Но изумляет не это. Изумляет гнев и досада, с которой одни опровергают других. Как будто речь идет не меньше, чем о жизни и смерти, о которых Пастернак хотел поговорить со Сталиным. Просто клочки летят по закоулочкам. Nothing personal — это не про нас сказано. У нас именно personal. В одном месте я прочитала про себя определение «барыня» («НГ-Exlibris»), в другом — прочла, не веря глазам своим, вопрос: что будет, если убьют мою дочь («День литературы»). Вот и говори о сообществе. Ничего личного? Нет, здесь, в России, именно личное и превалирует — при оценке, при аргументации, при оргвыводах. Такая у нас в этом году была литературная полемика.
При мысли об итогах года вспоминается старик Хоттабыч с его неувядаемой во времени идеей снабдить каждого футбольного игрока на поле отдельным мячом. Чем дальше дробится и расслаивается социум, тем разнообразнее становятся характеристики авторов, импонирующих каждому кругу (а то и кружку). Грубо говоря, если у Жуковки есть своя Оксана Робски с тремя (уже!) романами (и выход каждого из сочинений — последним по счету у рублевской ударницы пера стал любовный роман — сопровождается праздником в своей деревне) и фотографический отчет о презентации немедленно помещают дешевенькие глянцы, — то не надо отказывать остальным местам компактного проживания в своих писателях.
Под местом обитания я разумею, конечно же, не прописку, а определенную «отзывчивую среду», предназначенную именно для распространения однородных вкусов — начиная с марки машин и заканчивая литературным брендом. В Жуковке читать Дарью Донцову, может, и будут, но никому не признаются: потому что массовая Донцова есть чтение для бедных, для людей, которые ездят в метро и электричках.
Кстати, никто не замечал, что женевско-лозаннской электричкой широко пользуются отнюдь не бедные слои населения? А у нес сесть в электричку или спуститься в метро — знак социального падения. Потому что там ездят в общественном транспорте для удобства, а у нас — от бедности. Отсюда — и пробки на дорогах: буду добираться часами, но в метро не спущусь.
Так и с чтением. Верее, его знаковостью. Скажи мне, что ты читаешь (или не читаешь вовсе), и я пойму твой ежегодный доход.
У каждой книги — своя цель, своя «мишень» в широко понимаемой читательской аудитории. И чем дальше, тем отчетливее разделяются книгоиздательские потоки: так называемая модная книга для тех, кто считает себя (не обязательно — является) обладателем вкусов, характерных для нынешнего света (Владимир Сорокин, Виктор Пелевин, Б. Акунин, Оксана Робски — сюда же), народная книга (Донцова, Маринина, Устинова), качественная беллетристика для среднего читателя (Людмила Улицкая и в этом году победитель в данной номинации, как и активнейший и плодовитый, претендующий еще и на роль идеолога Юрий Поляков, читаемый хотя в ином, чем Улицкая, кругу, но аналогичным по годовому доходу читателем; литература маргинально-экстремальных запросов (Александр Проханов, Эдуард Лимонов), политфикшн и политфэнтэзи телеведущих, пошедших в литературу (Владимир Соловьев, «Евангелие от Соловьева», Сергей Доренко, «2008») — все это, понятное дело, широко рекламируется: ясно, что зачем, для кого и как сделано.
Но за пределами этой литературы, имеющей безусловную поддержку СМИ, когда каждое новое сочинение вне зависимости от степени его нелепости, бездарности или, наоборот, талантливости мгновенно гарнируется аннотациями, интервью и предваряющими фрагментами-заманками, существует целое поле, где метет поземка, воют волки, мышкуют лисы, спят какие-то там почки, пробегают тени умерших, а то и поют ангелы весьма странными голосами, и все это вместо: прожекторов и интервьюеров; где сочиняют и даже выпускают книги, предназначенные не для искусственного успеха. Успех — это уж как получится, либо-либо; успех, чаще всего отложенный, — это факт их появления, а не факт покупки. И такие книги в этом году вышли; и были написаны те, что выйдут в году следующем. Вне календарей и расписаний они сочинялись — вне итогов и премиальных сюжетов они и выйдут. А дальше уж как получится. Книга прозы Михаила Шишкина «Венерин волос», книга стихов Марии Степановой «Физиология и малая история» — из их числа. Что совсем любопытно: а премии-то они — получили! Забавно, что писатели из тех, о ком я говорила выше, при всей их успешности чувствуют себя обездоленными — и жаждут признания другой среды, общения в ином кругу. Так, Александр Проханов, возведенный газетой «Газета» к духовной силе аж самого Александра Солженицына (Надежда Кеворкова, «Бесы нашего времени» — 13.12.2005: «На поверку этот человек оказался из когорты избранных, кто не изменил себе, пока менялись режимы, не стал тенью и отражением чужих идей <…> Как немногие в стране, он ушел в духовную оппозицию»), на самом деле восторженно отзывается о высоколобой книжной ярмарке «Non/fiction» с ее совсем иной, чем прохановское окружение (газета «Завтра»), публикой. Проханов думает об изысканных интеллектуалах («Известия», 16.12.2005). А интеллектуалы? О чем думают они, продвигая Проханова в дамки?
После объявления о создании премии «Большая книга», самой крупной (кроме государственной) среди прочих, карта литературного неба не изменилась, но изменилась карта неба премиального. (Моя дочь, преподающая в одном из университетов неподалеку от Нью-Йорка, повела своих студентов на художественную выставку «Russia!» в музей Гуггенхайма; а после экскурсии спросила: какие картины им понравились? «Большие», ответили молодые американцы, которым Маша целый семестр объясняла тонкости поэтики и оттенки мыслей в эссеистике Иосифа Бродского.) Появились в этом году и новые крупные премии «Поэт» (первый лауреат — Александр Кушнер), объявлена крупная новая премия по детской литературе «Заветная мечта». Наибольшие споры вызвала «Большая книга». Премия, по всей видимости, должна достаться чему-то совсем среднему: среднего качества, удовлетворяющего среднему вкусу (таков неизбежный математический итог голосования «сотней» жюри по рейтинговой системе). Буду рада ошибиться. Но боюсь, так и получится. Но дело не в лауреате, том или ином, вопрос в экономике премии, в ее прагматике — опять мимо пролетели те деньги, которые могли бы всерьез поспособствовать развитию русской словесности, создавать программы для некоммерческой прозы и поэзии, помогать издательствам, тщательно отбирающим свои проекты и изобретающим новые, и вообще — хотя бы в целях сохранения высокого имиджа русской литературы (Russia!) продвинуть к публике те книги, которые без притязаний на успех продолжают вырабатывать само вещество поэзии и прозы, ранее все-таки, хотя и не без ошибок, определявшееся безвременно почившей «григорьевкой». Надо всегда помнить, что модными, отмеченными публикой, были Бенедиктов, а не Лермонтов, Потапенко, а не Чехов, Симонов, а не Пастернак.
