Восемьдесят лет тому назад в России, тогда Советской, был издан (М. ; Л.: ГИЗ) первый перевод книги Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка», сделанный с языка оригинала. К этому моменту ленинградское издательство «Прибой», стартовав в 1926, уже успело издать, да не один, а все четыре тома, но в переводе с языка тещиного – немецкого. Это примерно, как «Анна Каренина» в пересказе автора «Записок из мертвого дома». Смешно.
И высшей степени абсурдно. Что очень по-чешски, на самом-то деле, но только об этом не принято говорить на языке того самого оригинала. В современной Чехии вы не найдете ни одного памятника бравому солдату Швейку. В столице Праге нет музея Гашека и на Вацлавской площади, где прямо за воротник хватают зазевавшихся туристов русскоязычные гиды, никто, однако, не предложит прогулку по местам боевой и трудовой славы фельдкурата Каца или поручика Лукаша. Можно, конечно, без посторонней помощи добраться до пивной «У чаши» и там выпить с метрдотелем, который, собственно, героя знаменитой книги Швейка не любит, автора же, Ярослава Гашека и вовсе считает проходимцем. Это примерно, как профессиональный астронавт с врожденной клаустрофобией или подводник с неизлечимой водобоязнью. Смешно.
Но такова история этой страны и логика ее существования. Совершенно нелепая на первый взгляд. Да и на второй тоже.
Чехия – самый западный форпост славян в Европе. Рыбка, окруженная со всех сторон горами – и на немецком севере, и на австрийском юге, да и на словацком востоке все то же – возвышенность, водораздел. Естественная крепость. Одна из самых промышленно развитых стран континента в 30-х годах прошлого столетия. В решающем и определяющем всю последующую череду несчастий и катастроф сентябре 1938 тринадцать миллионов чехов могли противостоять семидесяти миллионам немцев, ни чем не хуже, чем три с небольшим миллиона финнов всем ста двадцати семи миллионам Сталина всего лишь год спустя. И надо было всего-то ничего. Чтобы Франция открыла, как требовал того трехсторонний договор, второй фронт, а Польша или Румыния позволили СССР беспрепятственно гнать войска и грузы через свою территорию. Но не вышло. Великое сопротивление, которое бы сделало чехов и словаков главной нацией 20-го столетия не состоялось. Мыслители и философы, стоявшие у истоков самого западного славянского государства в Европе, Масарик и Бенеш, не имели воли одного единственного маршала – Манергейма. Лишь увековеченное Гашеком безволие Балоуна и Марека. А, может быть, мудрость усвоивших уроки двадцатого века уже в семнадцатом? После непокоренных Гуса и Жижки. Задолго до французов с их маршалом Петеном. Раньше всех на старом континенте. В любом случае, нам, победителям, не понять. Утерлись. Сдались. Смешно.
Не очень. Потому, что этот самый 20-ый век – великий просветитель учит совсем другому - победитель не побеждает. Он всегда и заведомо проигрывает. Takes nothing. Несчастная Британия, страна такая же, как и мы, во всех смыслах победительница, не могла подняться из под этого своего национального триумфа лет тридцать. Так придавило. Большую сорока миллионную, со всеми ее доминионами и индустриальным северо-западом. Что же тогда говорить о чехах и словаках? Чтобы им оставила упущенная слава народа, спасшего Европу от «коричневой чумы»? Конечно, в 1938 вермахт еще был только концепцией, а не стальным кулаком, снесший польскую армию всего лишь через год невиданным доселе взаимодействием всех родов войск. Не было еще ничего такого в 1938. Нацистские танки глохли, вступая в присоединенную весной тридцать восьмого Австрию. Грузовики с солдатами катились назад. Полки выходили не к тем ориентирам. Летчики путали своих и чужих. Но и этого бы, недоделанного, хватила для долгого и кровавого конфликта. И не остались бы целехонькими заводы Шкода и пивоварни Пльзени. И Злата Прага пахла бы не кнедликами и капустой, а жареной человечиной. Это неприятный запах, особенно если ты сам чех или словак.
А так ничего. Уже почти четыре века со времен тридцатилетней войны все тот же самый, неизменный аромат. Пива и маринованных колбасок с луком. Такой неромантичный, приземленый, фикусный, для нас привыкших полной грудью вдыхать Магнитку или Днепрогэс. И человечину. Свою. Родную. Не смешно.
Да. Странные выводы напрашиваются из этого исторического унижения малого и братского народа. Самых западных славян в Европе. Место в первом томе истории не плата и не гарантия места во втором, вообще. В принципе. Как факта и исторической общности. Останови тогда, в 1938, храбрые чехи, - а ведь когда-то четыре крестовых похода отразили, - сидя в своей рыбке-крепости, еще те родственники Ильи Муромца, задержи братья всем миром немецкую гадину, наверное, еще быстрее пришла бы Европа к своему нынешнему вненациональному бытованию, но с чехами скорее в бронзе, чем во плоти. А так, как езда в горбатом «Запорожце». Час унижения, но и ты на пляже. Вместе со всеми. Стыдно признаться, а между тем и оспорить невозможно.
Отсюда, пожалуй, ощущение абсурдного, как естественного и даже практического, столь свойственное чехам. Спасительная, жизнеутверждающая философия, великого народа лишенного выхода к морю. И смешная. А иметь смех – национальным символом, главной опорой и спасением, в кругу орлов и львов с единорогами, да, кто же станет об этом песни петь? Трубить в рожок животворящий отбой, ставший если не гимном, то уж точно всеобщей колыбельной? Впитанный и усвоенный с молоком матери. Никто не станет. Как-то не удобно, да и, вообще, поймут не так, другие исторические общности к абсурдному восприятию действительности не склонные. Потому-то и нет в Чехии памятников, нелепому, как сама жизнь, бессмысленному, но непобедимому пораженцу, непреклонному Йозефу Швейку, солдату девяносто первого пехотного полка императорской и королевской армии Франца-Иосифа Первого.
Так уж устроен этот свет. Есть вещи, без которых не прожить вообще, не быть, но лучше, чтобы соседи об этом не догадывались. Только уролог и гробовщик.
А знаете ли, что пани Швейкова звала своего сына в детстве Пепик?
