Высокий уровень повседневной агрессии относится к числу тяжелейших проблем российской жизни. Об истоках этого роста агрессии и способах ее минимизации мы побеседовали с занимающимся многие годы исследованием этих проблем Сергеем Ениколоповым – заведующим отделом медицинской психологии Научного центра психического здоровья РАМН, заведующим кафедрой криминальной психологии Московского государственного психолого-педагогического университета. Ему приходилось работать с заключенными, проводить исследования на стыке психологии и криминологии. Интервью взял Дмитрий Ермольцев.
Много говорят о росте количества убийств в стране. Есть ли какая-то статистика по подросткам?
Точно сказать не могу, но процент убийств, совершаемых подростками, растет. В России происходит около 32 тысяч убийств в год и примерно столько же людей исчезает бесследно. И возраст убийц “уходит вниз”, они становятся моложе. Есть дети-убийцы, которые не достигли возраста уголовной ответственности, и был даже в Москве период, когда насчитывалось около 100 таких детей.
То есть Москва не является более благополучной, чем деревня, глухая провинция?
Наоборот, она становится все менее и менее благополучной. Нужно понимать разницу между нами и Западом. На Западе есть огромное количество маленьких городков и деревушек, где десятилетиями не было никаких убийств. Но у нас еще с советского времени нет такого города или села, где не было бы насильственных смертей. А в Америке огромное количество городков, где убийств не происходило 70-90 лет. Убийства концентрируются в больших городах, таких как Чикаго, Сан-Франциско. А в нашей стране распределено равномерно.
В чем причина?
Половина нашей страны прошла через лагеря. Мы криминализовали страну. Одни сидели по политическим статьям, другие по уголовным, но все в общем бараке. И при смешивании получился эффект чумного барака: все начинают заражаться общими болезнями. Одних положили с гриппом, других с аппендицитом, а в результате у всех чума. Криминализация началась с 1920-х годов, в 1930-е был апогей. Большая часть общества прошла через лагеря, и поэтому у нас спокойно относятся к преступности.
Вот, например, 1974 год, город Алексин – обыкновенный город в Тульской области. Там после школы сидели все мальчики – выпускники одной параллели. Все, кроме сыновей первого секретаря горкома и главврача городской больницы.
Нынешнее положение с этим хуже или лучше, чем в Союзе?
Хуже, конечно. В советское время была, правда, повальная криминализация, но, с другой стороны, альтернатива: вот, получишь образование и вырвешься из этой среды.
Делается ли сегодня что-нибудь для профилактики социально опасного поведения?
Нет. То есть микродействия, конечно, есть: организация психологической службы в местах лишения свободы, попытка создать школы для трудных подростков, причем не школы-тюрьмы, а именно школы. Потому что раньше в Москве их всех просто загоняли на Лосиный остров. Там находилась закрытая школа, где били, насиловали, сажали в карцер. Потом стало известно, что там происходит, был скандал, школу расформировали. Сейчас сделана попытка устроить нормальные школы для девиантных подростков.
Вы говорите об уменьшении уже существующего зла. А профилактика?
Профилактики нет.
Кто и как должен заниматься профилактикой насилия?
Государство, СМИ. Надо понимать, как человек обучается агрессии и для чего ее использует. Какова роль биологии и каков вклад социума. Люди рождаются с инстинктами. У одних они сильно выражены, у других слабо. С агрессией – то же самое. Потом, как и у животных, наступает период обучения, причем некоторые возраста более сенситивны к определенным видам обучения. Агрессии замечательно учатся с 7 до 11-12 лет. Одни обучаются хорошо, другие плохо. Параллельно человека учат сдерживать свою агрессию, и опять же одни учатся хорошо, а другие плохо. В результате человек знает, в какой ситуации можно проявить агрессию, а в какой нет. Одна из главных функций агрессии – снятие напряжения: выругался и успокоился. Некто приходит домой с дурацкой работы и разряжается на всех слабых: на жену, на детей, может на улице поймать слабого и избить. В одном месте чувствует себя ничтожным – в другом разряжается. И если говорить о профилактике такой агрессии, то было бы полезно объяснить телевизионщикам, что, если они хотят жить в тихой стране, надо показывать меньше убийств.
Но журналист должен доносить информацию о том, что действительно происходит, а не закрывать неприглядные вещи ширмой.
Никаких прикрытий, не дай Бог. Это еще хуже. Вопрос в том, как рассказывать. Можно показать 50 трупов, а можно, как в США 11-го сентября, не показать ни одного. Это было сознательное и негласное решение американских телекорпораций. Все нужно говорить, но не все нужно показывать. Можно сообщить о казни Саддама Хусейна, а можно показать ее с подробностями. Во втором случае садисты будут смотреть с удовольствием. Показывать расстрелы или сообщать о расстрелах. Запрет на показ должен касаться только фильмов с насилием. Если их трансляцию не уменьшить, агрессия будет расти. В новостных программах информация должна разумно подаваться и разумно комментироваться. У нас чрезвычайные ситуации обычно комментируют люди, которые просто не понимают, о чем говорят. Они же не берут на себя ответственность. Журналист должен научиться говорить о насилии так, чтобы, как врач – не навредить.
Когда человек просто слышит сообщение о каком-то насилии, он равнодушен. Но если он видит последствия насилия, может появиться сочувствие.
Только если его очень редко показывают. А если каждый день показывают Багдад, то будет не сочувствие, а привыкание. У нас по всем каналам идут криминальные хроники. Показывают убитого. В первый раз нормальная реакция зрителя – сопереживание, но во второй, в третий, в десятый… Привыкание снижает весь пафос сочувствия. В 1988-м году, когда произошло землетрясение в Армении, все сочувствовали. Вы не представляете, что творилось у представительства республики. Мне нужно было по делу, и я не мог пробиться – столько там было народу, причем не армян, а просто москвичей. И все предлагали помощь. Студенты убегали с занятий. У меня было несколько студентов, которых я увидел в Армении среди спасателей на разборе завалов. И это была нормальная реакция, так же как с Чернобылем. Сейчас может хоть полгорода провалиться, никто палец о палец не ударит. Ну, 10 человек, которые всегда помогали, они и кошкам больным пойдут помогать, и завалы разбирать. А другая часть общества пойдет посмотреть. Третья дождется вечера и будет смотреть по телевизору.
Но не цензура же нужна?
Цензура так же бездарна, как “не-цензура”. Американцы показали, что самый эффективный способ профилактики любого девиантного поведения подростков – сообщить им, для начала, каково действительное положение вещей. Например, что 60% 15-летних школьников еще не “трахаются”. Когда подросток это знает, он может не дергаться и не спешить на якобы уходящий поезд. Другое дело, если он думает, что все уже там, а он один отстал. А когда известно, что 40% уже, а 60% еще нет, то можно не торопиться, а самоопределяться более или менее спокойно.
Точно так же обстоит дело с наркотиками. Огромное количество антинаркотических телепередач либо ничего не дают, либо имеют обратный эффект. Когда мы включаем телевизор, то возникает впечатление, что все принимают наркотики. И у зрителя возникает мысль: “Что это я засиделся? Вся страна употребляет, а я нет”.
Как влияют на формирование агрессивных установок семья и школа?
Если брать старое время, дотелевизионную эпоху, то все было намного проще. Образцы поведения задавались, как правило, в семье, в непосредственном социальном окружении. Были значимые взрослые – обычно родители, дальше присоединялась школа. Школа присоединялась с большим весом в подростковый период. Для младших подростков более значимо общение со сверстниками: с кем в это время общаешься, те и влияют. Человек из интеллигентной среды мог оказаться в “плохой компании” и стать более агрессивным. Когда к этому присоединилось кино и тем более телевидение, мы переместились в еще одну среду, дающую образцы агрессии, среду, которую мы не можем контролировать по-настоящему. Люди, которые смотрят агрессивные фильмы, эмоционально более готовы к насилию либо воспринимают любые ваши действия как агрессивные. Но взрослому обучаться бессмысленно. Если человек до 16 лет не обучился агрессивному поведению, то и не обучится, его можно только слегка “подразогреть”.
Точно так же обучаются хорошим вещам, например, ненасилию. Пацифизм, как все хорошее, нужно показывать чаще, тогда будет эффект. Но дается этот эффект труднее и действует меньше времени. Плохие слова выучиваются с одного предъявления. С забора – и на всю жизнь; даже если вы ими не пользуетесь, вы их знаете. А какое-то заумное слово из научного лексикона – со второй-третьей попытки. То же самое с агрессией и миролюбием. С третьего-четвертого раза, но миролюбие также выучивается. И в этом смысле телевидение может и помогать.
Влияние родителей и сверстников тоже остается, но немножко уменьшается, потому что экран конкурирует очень мощно. Взрослые в школе по-разному влияют на разные возраста. Для младших школьников авторитет учителя еще достаточно велик. У подростков, даже младших, он теряется и начинают приобретать авторитет соученики. Тем хуже, если взрослые сами предлагают насильственные ценности. Когда учитель несправедлив, может применять вербальное или физическое насилие, он помогает формированию агрессии у ребенка.
