Что может сказать номинатор лауреата, лицо в высшей степени заинтересованное, пристрастное, к тому же еще и обогатившееся (победитель и номинатор делят между собой 10 тысяч премиальных в соотношении 7:3) о результатах премии «Национальный бестселлер»? Что они восхитительны и не подлежат обсуждению?
Да нет, скорее, что неожиданны. Ведь выбор жюри не имеет ни малейшего отношения ни к идеологии «Нацбеста», вроде бы ориентированного на открытие новых имен и создание бестселлеров, ни к его нервной, подернутой аурой скандальности репутации. У каждого из пяти остальных финалистов шансов на победу было как будто больше - будь то Олег Зайончковский с его тихой, ясной и очень русской (в лучшем смысле «национальной») прозой, Оксана Робски, Татьяна Москвина, Дмитрий Быков, судя по рейтингам продаж написавшие реальные бестселлеры, тем более молодой писатель Захар Прилепин, автор гиперреалистической прозы о чеченской войне – ведь для таких как он, начинающих талантливых авторов, премия и создавалась.
В результате выиграл роман, который национальным бестселлером не станет никогда. Для массовых тиражей он слишком сложен устроен, интеллектуально изощрен и требует от читателя такой внутренней работы, на которую способен заведомо узкий круг ценителей литературы. Но очевидно, что ни телеведущей Светлане Конеген, ни режиссеру Кириллу Серебренникову, ни отцу Андрею Кураеву, ни писателю Виктору Пелевину, дружно проголосовавшим за Шишкина (критик Александр Гаврилов отдал свой голос Олегу Зайончковскому, а дизайнер Андрей Дмитриев – Дмитрию Быкову) дела не было до политики «Нацбеста», и они вынули из многослойного длинного «национальныйбестселлер» самое сладкое – best. Выбрав действительно лучший текст.
Итак, «Венерин волос». Разветвляющиеся сюжетные линии, из которых ни одна не завершена. Плывущие в тихом танце – толмач, переводчик собеседований швейцарских властей с его бывшими соотечественниками, взыскующими политического убежища в стране сыров и гор, певица и красавица Изабелла Юрьева, рассказывающая о детстве, влюбленностях, любви, успехе, множестве значимых и мелких эпизодах своей буквально столетней жизни. Бесконечные истории без начала и конца о том, как директор детского дома насилует воспитанников, как опускают в русской тюрьме, как воюют в Чечне, как кто-то любил, кто-то предавал, убивал, ждал, ходил на экскурсию в музей, а там статуи молча разглядывали картины, как рисовал в туалете нелюбимую учительницу с усами и огромными сиськами. О вечном городе Риме, о королевском городе Париже, о персидском походе царя Кира, который был описан Ксенофонтом в его знаменитом "Анабасисе" (греч.восхождение), о равноапостольном Кирилле, который сочинил кириллицу, о гражданской войне, которая… О. Временами Шишкин пишет на пределе читательских возможностей, потому что в отличие от многих (всех?) сегодняшних авторов никуда не торопится. Даже по сравнению со «Взятием Измаила» «Венерин волос» – медленное, очень медленное повествование.
А все оттого, что дело здесь никак не в сюжетной занимательности, тем более не в том, что, с кем и при каких обстоятельствах произошло, но лишь в том, как участники событий рассказывают о случившемся. «Мы есть то, что мы говорим. Свежеструганая судьба набита никому не нужными людьми, как ковчег, все остальное — хлябь. Мы станем тем, что будет занесено в протокол. Словами. Поймите, Божья мысль о реке есть сама река». Человек – это то, что он о себе рассказывает. И чем подробнее его рассказ, тем правдивей. Только слово узаконивает бывшее и прописывает его в вечности. «То есть наша жизнь и есть тот самый рассказ, потому что надо все не только подробно рассказать, но и показать, чтобы было понятно — ведь важна каждая мелочь, брякающая в кармане, каждое проглоченное ветром слово, каждое молчание».
«Венерин волос» - роман разрастающегося, все поглощающего слова, великий роман о речи и языке, который в руках мастера мягок и послушен, как глина, творит любую реальность, всегда намного более оглушительную и достоверную, чем то, что происходило на самом деле. Хотя бы потому что язык намного информативнее фактов - Белла в своих дневниках почти ничего не сообщает нам о вершащихся вокруг революциях, войнах, однако стремительно меняющийся дискурс ее воспоминаний оказывается красноречивей любых исторических пояснений.
Зазор между словом и фактом, реальностью и ее переводом на человеческий и есть очаг внутренней напряженности романа.
Парень на допросе рассказывает жуткую историю о том, как чеченцы убивали его мать и брата, но вскоре обнаруживается, что рассказчик - не из Чечни, а из Литвы и пересказал слышанное от другого. Но так ли уж это важно – кто истинный герой истории? Главное, она рассказана. Роман завершается "космическим" по широте дыхания, предсмертным монологом Беллы, которой вдруг кажется, будто она рожает – мальчик? Девочка? А мы-то знаем, что перед смертью с ней случилось физиологическое происшествие совсем иного рода. Но неважно и это, роды все равно состоялись, столетняя старуха разрешилась от бремени, Божья мысль о реке есть сама река.
В "Венерином волосе" Шишкин демонстрирует свободное владение любой формой человеческой речи и стилевых техник - еще в большей степени, чем то было во "Взятии Измаила", тем более во вполне монологическом романе "Всех ожидает одна ночь". И профессия главного, биографически близкого автору героя избрана в "Венерином волосе", конечно, сознательно; толмачество, предполагающее знание разных языков - метафора всеведения, внутренней широты героя, которому внятно все: "и дар божественных видений", "и острый галльский смысл,/И сумрачный германский гений"... Недаром толмач во что бы то ни стало хочет разыскать гробницу равноапостольного Кирилла, создавшего кириллицу, буквы, из которых и сложилась его вселенная. Ведь только потому, что мир может быть рассказан, он волшебный. Он непредсказуемый и странный, и все в нем происходит одновременно.
"Крест на макушке церкви был привязан цепями, чтобы не улетел. (...) На рынке в аквариумах для рыбок продавали малосольные огурцы. Небритый кавказец протирал яблоки грязной тряпкой. В школе проходили Гоголя. Молодой учитель объяснял, что побег носа — это побег от смерти, а его возвращение есть возврат к естественному порядку жизни и умирания. Влюбленные ехали в автобусе зачать себе ребенка, прижимались друг к другу в толкучке и вместе со всеми пассажирами приплясывали на задней площадке — потом, дома, она, замерев с пахучей кофемолкой в руках, подумала: “Господи, как просто быть счастливой!” — а он открывал банку сардин, наматывая крышку на ключ, будто заводил этот мир, как часы".
"Венерин волос" завершается свободно льющейся речью Беллы, построенной по тому же принципу, что и процитированный выше отрывок, когда все сочетается со всем и ничто ни с чем сходится, в сущности же, роман заканчивается ничем, фиговым листочком, потому что он в полном соответствии со своей жанровой природой, лишь модель жизни. В финале Шишкин дает нам и подсказку: "Венерин волос" (adiantum capillus veneris) - комнатное растение, папоротник, "бог жизни". По поводу этой последней автор пребывает в таком непритворном удивлении, что похоже, действительно искренне не понимает, чем именно все это закончится. «Венерин Волос» - еще один шаг в восхождении к разгадке, которой, возможно, нет.
