«Проклятие 2. Аншлаг, Аншлаг» -- так выглядит пятая ссылка, которую «Яндекс» вылавливает из бездн Интернета после набора слова «Аншлаг». Оказывается, речь идет о японском фильме ужасов. Про то, как телевизионщики проникли в дом с привидениями и жестоко за это поплатились. Разумеется, автор рецензии не мог не связать в последних строках название фильма и популярной в народе программы: первый не страшен настолько, что становится смешно, вторая не смешна настолько, что становится страшно…
Этот риторический ход неслучаен: «Аншлаг» стал символом национального отупения, низкопробного юмора и, по определению министра обороны Сергея Иванова, «пошлятины» на телевидении. В ответ аншлаговское сообщество репрезентирует себя как дружную семью любимых народом эстрадных артистов: теплая «семейственность» – постоянный мотив интервью, статей и записей концертов. Например: «…Светлана Рожкова стала более приметной для широкого зрителя после того, как "вошла" в известный юмористический клан и стала членом "аншлаговской" семьи. Как раз нынешняя её гастрольная программа идет под девизом "Теперь я из "Аншлага"». А вот соответствующие визуальные ряды: главные шутники страны сидят за огромным столом с едой и шампанским и показывают друг другу (и народу) смешное, в том числе и пародии на самих себя. Во время трансляции концерта камера обязательно демонстрирует, как «семья» из-за кулис дружно смеется над выступлением «своего». Тем же, у кого высокие рейтинги программы вызывают недоумение, камеры услужливо предоставляют крупные планы хохочущих до слез зрителей, приодетых по случаю встречи со своим праздником. Как предварил на фестивале «Умора-2005» выступление артиста ведущий, "как увидим Дроботенку, бьемся головой об стенку, с Дроботенкой все хохочем, Дроботенку сильно хочем" (хохот и аплодисменты в зале)…
Если сказать, что этот юмор «тупой, плоский, идиотский», -- дальше говорить будет снова нечего, разве что требовать запретить неинтеллигентный рогот на ТВ, а лучше сразу в РФ. Зато эпитет «дурацкий», произнесенный без эмоций, прямо указывает на его природу: дурак – ключевая фигура народной смеховой культуры.
Со времен Средневековья «дурацкий мир» – это карнавально-пародийная стихия, порождающая всеобщее оглупление. Основной посыл: все дураки, а самый большой дурак – тот, кто не знает, что он дурак: например, на древнерусском лубке изображены два придурка и подпись: «Трое нас тобою смешных блажных дураков». Аншлаговский зритель с помощью аншлаговских артистов приобщается к построению подобного мира: в качестве придурков выступают и богатые, и бедные, и депутаты, и военные, и американские «они», и русские «мы». «Новый русский» говорит: «Какой еще коврик для мышки? Ты мне еще тапочки для тараканов предложи!», прапорщик рифмует «Я, я… ухо от свинья!», пьяный генерал предупреждает, что при виде женщины солдаты становятся «полными идиотами, годными идти лишь в депутаты», новобранец моржует в ванне и просится «в морские десанты, с парашютом чтоб», женщина мечтает выйти замуж за «слепого, глухонемого капитана дальнего плавания» и т.д.
Михаил Бахтин, реконструируя эстетику средневекового карнавала, писал, что карнавальная пародия подчинена логике перемещения «верха» и «низа», лица и зада. Отсюда – обилие мотивов испражнения, обжорства, совокупления, родов – то есть всего, что связано в культуре с «телесным низом». Аншлаговский юмор вполне наследует этой схеме в пародиях. Например, пародирует рекламу зубной щетки: «Эта щетка проникает в самые труднодоступные места. А у меня там зубов нет…» . Или стирального порошка имени Верки Сердючки: «Вы испугались? Тогда вам надо менять белье. Вам надо менять белье? Тогда мы идем к вам…». Артист говорит «песня Членинтано» -- и зал рукоплещет от радости узнавания метафоры. Чтобы вызвать дружный хохот, достаточно повернуться к зрителям задом и показать прореху в штанах, сквозь которую продуманно виднеются трусы в цветочек. Или изобразить распевки оперного артиста, перемежая пение гласных на знакомые мелодии всхлипами, сморканием и неприличными звуками, как делает это в своем номере Юрий Гальцев.
Это не тот род смеха, что, по словам В. Набокова, «убивает тиранов», -- это смех, избавляющий от страха неизвестного будущего путем оглупления настоящего. Еще один мотив средневековой смеховой традиции – смеховое приобщение к абсурдному миру нищеты, беспробудного пьянства и хаоса. В древнерусской «Азбуке о голом и небогатом человеке» герой причитает: «Аз есмь наг и убог, голоден и холоден, съести нечаво. Бог душу мою ведаеть, что нету у меня ни полушки за душою. Ведаить весь мир, что взять мне неглде и купить не на что» -- и т.д., от аза до ижицы. Подобный монолог от лица современного российского «маленького человека» читает Ян Арлазоров: денег у его героя нет, жена ушла, пошел в душ – выключили свет и отключили воду, схватил какую-то тряпку, чтобы вытереться – оказалась половая, зуб болит, по ТВ показывают кошмар, во всем доме нет веревки, чтобы повеситься. Он кладет на зуб анальгин, и мир меняется: жена ушла – так вернется же не раньше, чем через неделю, по телевизору сплошные кошмары – так не дома же… Зал хохочет, как и над фразой «одна светлая полоса в жизни – и та от плавок».
По мысли Бахтина, смысл карнавальной смеховой стихии амбивалентен: официальная культура с ее иерархией, сословными традициями и значимыми смыслами «снижается» не ради уничтожения, а ради обновления. По сути, это форма проживания официально принятой картины мира – через ее абсурдизацию: зад не отменяет лицо, а указывает на его существование как на норму. Это значит, что темы и персонажи, вновь и вновь смешащие аншлаговского зрителя, -- это срез современной массовой культуры, модель «официально принятой» картины мира. Именно поэтому пародии на рекламу легко сменяются рекламными блоками, пародии на эстраду не мешают включать в «праздничный концерт» выступление поп-артистов (например, на «Уморе-2005» выступала группа «Иванушки International») – можно даже предположить, что зрители, хохочущие над пародией на песни Газманова (типа «Не скакал казак через скакалку»), как раз и заполняют залы на его концертах.
Кроме представителей поп-эстрады и рекламных персонажей, популярны военные, чиновники, милиционеры, «маленькие люди». «Русские» показываются в основном как бесшабашные пьяницы и удалые авантюристы. В одном из монологов на «Уморе-2005» появляется «чужой» -- приезжий из Африки. От его лица артист читает с акцентом монолог: «Милиционеры спрашивают все время пра писку… Дураки какие-то…я показываю…Хочу назад в Зимбабву… Стою, плачу возле дерева… подходит мужик: «Здорово, маугли, домой хочешь? Давай, подсажу»…». Обязательная тема каждой программы -- «женская», в большинстве монологов отсылающая к патриархальной семье как норме: женщина мечтает о замужестве, говорит о родах, детях, свекрови. Например, Аркадий Инин читает собственный текст, в котором муж выполняет роль жены, т.к. беременный мужчина -- это и есть мечта «эмансипации и феминизации» («Я один…слегка подташнивает…жена с подругами пьет где-то пиво…»). Все это, к радости героя монолога, оказывается дурным сном – «уж лучше в магазин за картошкой».
В целом, подобный анализ неутешителен: «Аншлаг» вкупе с рядом политиков, чиновников, продюсеров, режиссеров и ведущих ток-шоу утверждает как массовую норму ксенофобное, гомофобное, военизированное и националистическое общество потребителей рекламных продуктов и эстрадного кича. А общество, похоже, согласно быть каким угодно, лишь бы его избавили – хотя бы виртуально -- от страха перед неизвестностью и нищетой.
Значит ли все выше сказанное, что со времен Средневековья ничего не изменилось? Во-первых, в «Аншлаге», в отличие от средневековых пародий, отсутствует фигура шутовского короля – есть в государстве фигуры, на которые надевать шутовской колпак не положено. Во-вторых, у нас на дворе не Средневековье, у нас ХХ1 век и есть телевидение. Медиа-формат основательно меняет природу карнавала. Теперь к нему можно приобщиться в семейном или индивидуальном порядке прямо в глубинах своего теплого домашнего гнезда – и артист, показанный крупным планом, будет кривляться только для тебя, и зритель, показанный также, будет хохотать, как твой сосед. Это виртуальное единение и образует виртуальное «мы», которое принято называть «народом» и без всяких перед ним комплексов говорить от его имени, одновременно сетуя на его скудоумие и бескультурье.
