Искусство принадлежит народу? Быть может. Я готов согласиться с этой рискованной гипотезой, если кто-нибудь объяснит, что такое «народ». Совокупность населения страны? Или только всех граждан, исключая экспатов, гастарбайтеров и нелегалов? Сочтем ли мы частью «народа» младенцев, не имеющих еще никаких не только эстетических пристрастий, но даже и притязаний на то, чтобы оным искусством обладать? Или, скажем, тех, кто к прекрасному равнодушен – и даже враждебен? Если же под «народом» подразумевается горстка ценителей изящного, профессионалов, аматеров-коллекционеров, профессоров истории искусства и студентов соответствующих учебных заведений, то в таком случае слово «принадлежит» обрастает зловещими коннотациями совершенно прагматического свойства, осложненными, к тому же, юридическими обертонами. Им – принадлежит. Кому -- что, но что-то кому-то явно принадлежит.
Вопрос, которым задался автор этих строк, вовсе не праздный. Времена большевиков, загонявших представителей пролетариата и трудового крестьянства в Эрмитаж, прошли безвозвратно – рискну сказать, к некоторому сожалению. Впрочем. что было, то было, прошлого не вернуть, целлюлитные красавицы на картинах старых мастеров уже не вызывают прежнего благоговения профанов; разве что кто-то бросит реплику о непомерной цене этой вот мазни, либо неизвестно как оказавшиеся в музее девахи обсудят преимущества фитнесса, лифтинга, эпиляции и прочих достижений постиндустриального общества. На первый взгляд, статус искусства в современном западном мире не изменился, оно по-прежнему считается абсолютной ценностью, которую надо защищать, сохранять, покупать и выставлять. Другое дело, что эта ценность не покоится более на фундаменте Религии или Нации и объяснить ее важность нынче очень сложно – особенно непосвященному; оттого те, кто поставлен просвещать народ (которому и принадлежит искусство), ссылаются обычно на весь круг положительно окрашенных понятий, связанных с магическим нынче словом Культура. Культура сама по себе, как выражение чего-то главного в человеческом обществе, не подверженного коррозии религиозных крайностей, жестокости классовой борьбы и сомнительных хоровых песен национализма. Понятие этой самой «культуры» настолько широко, неопределенно, что сегодня ей можно назвать абсолютно все вокруг нас. Причем не только хорошее, но и плохое; в последнем случае злокозненность феномена вытесняется на обочину, принадлежность к «культуре» (в ее подразделениях, именуемых «субкультурой») может легитимировать любую, самую отвратительную вещь. Об этом написаны сотни тысяч страниц – о том, как, к примеру, для мультикультурной эпохи даже каннибалы не являются просто «людоедами», нет, их можно описать как «представителей уникальной культуры антропофагов, находящейся под угрозой исчезновения». Поясню: я не намерен в очередной, стотысячный раз улюлюкать над комичным порой мультикультурализмом (предложите что-нибудь получше! Тогда поулюлюкаем вместе). Нет, имеет место всего лишь попытка разобраться – кому же принадлежит искусство и к кому апеллируют те, кто действительно так считает.
В Лондоне – сразу две выставки, кураторы которых явно обращаются к самым широким массам. В Национальной галерее – «Наука живописи», в старой Тейт – Rude Britannia (точно перевести довольно сложно, так как название играет со знаменитым слоганом Rule Britannia, слово же rude переводится как «грубый», имея порой и сексуальный оттенок. То есть, Британия грубая и непристойная в одно и то же время). Выставки разные; прежде всего потому, что первая плохая, вторая -- довольно интересная. В Национальной галерее посетителям рассказывают всеобщую историю заблуждений относительно авторства, содержания и художественной ценности некоторых -- даже многих -- старых картин. Всесильная наука стоит на страже объективного знания, счищает наслоения с бесценных холстов, убирает присоседившиеся к шедеврам сюжеты, разоблачает сознательных мошенников, наивных коллекционеров и корыстных мистификаторов. Для наглядности представлены не только сами объекты заблуждений донаучного века, артефакты, но и объясняющие тексты, диаграммы, фото и так далее. Выставка сделана с благими намерениями, однако оставляет чувство тяжкого недоумения. Пояснительные тексты явно адресованы людям, которые не смогли (будем снисходительны – по разным, в том числе и финансовым, семейным и психологическим обстоятельствам) закончить среднюю школу. На этих табличках специально выделены слова, значение которых, по мысли кураторов, слабо известно зрителям. Среди них не только «дендрохронология», но и «животный клей», «рентген», «копия», «оригинал» и так далее. Отсюда вполне уместный вопрос: а на кого рассчитана эта выставка, показывающая как, например, одна картина Ботичелли оказалась действительно картиной Ботичелли, другая – бездарной мазней той же эпохи? Не нужно ли тогда объяснить, кто таков Ботичелли, почему этот артефакт – хороший, а вот этот – плохой? Если человек не знает разницы между понятиями «копия» и «оригинал», пойдет ли он вообще на эту выставку?
То, что получилось в Национальной галерее, есть следствие сосуществования в современном западном сознании двух идей. Первая – старая, просветительская, идущая от Бэкона и энциклопедистов; если знание – сила, то офисный планктон должен ходить на выставки, чтобы стать сильнее. Став сильнее, офисный планктон укрепит демократическое общество. Укрепившись, демократическое общество распространит идею демократии на весь мир. Аминь. Вторая идея – идея позитивистского профессионального знания. Факты должны быть выявлены с помощью Науки и помещены в положенное им по иерархии место. Наука есть занятие, не терпящее дилетантизма, ее делают настоящие специалисты. Кто будет спорить, не так ли? В случае нашей выставки, к этим двум идеям добавляется третья – идея Искусства, Принадлежащего Народу. Народ должен знать правду, как его одурачивали в отношении Искусства – до тех пор, пока в игру не вступила Наука. Но объяснить все это надо по-быстрому и на доступном каждому читателю таблоидов языке. Вот какими умышленными булыжниками вымощен хайвэй западной демократии в ад.
Что же до Rude Britannia, то здесь все гораздо честнее -- нет, не честнее, а здравомысленнее. Это выставка британской сатиры, чаще всего – политической. Англия, кажется, была пионером промышленного производства народного зубоскальства по любому поводу. В XVIII веке местные карикатуристы большими тиражами распродавали свои отпечатанные издевки над (прости, Господи) монархом, министрами, местными пьяницами и континентальными нравами. Чуть позже особенно стало доставаться французам и ирландцам, первым – за Наполеона, вторым – за вечное ребельянство. И так до сегодняшнего дня – до замечательного коллажа, на котором Тони Блэр стоит с Калашниковым в руках, на голове чайник, через картинку надпись Make Tea Not War. Представленное в Тейт зубоскальство – действительно грубоватое, если не сказать грубое, кое-где непристойное (на выставке есть специальный зальчик, где можно полюбоваться шутками над сексуальными повадками правителей и подданных Соединенного Королевства), некоторые из экспонатов и вовсе стоит назвать шедеврами жанра. Скажем, знаменитые нравоучительные гравюры Хогарта, особенно «Улица джина» и «Улица пива». Как вы догадываетесь, на первой из улиц, там где пьют одну только можжевеловую, все плохо, худосочно и обреченно, на второй, пенной – толстопузо, весело и умилительно. Нынешний профессиональный посетитель выставок, интеллигентный читатель Guardian в роговых очках, любитель потягивать джин-тоник на культурной тусовке, вегетарианец, борец за здоровый экологически ответственный образ жизни вряд ли должным образом воспримет мораль века Сэмюэля Джонсона и Генри Филдинга.
«Вот искусство, которое по-настоящему принадлежит народу!» – скажете вы. И ошибетесь. Это искусство давно уже отпринадлежало кому-либо, сейчас над ним царствуют специалисты-историки, которые в Тейт попытались немногословно откомментировать каждый из забытых политических и прочих сюжетов, стоящих за тем или иным образчиком фирменного британского зубоскальства. Вышло это у них лучше, чем у коллег из Национальной галереи; по крайней мере, пояснений таким словам, как «Наполеон», «француз» или даже «сатира» в сопроводительных текстах там нет. Любопытная получилась выставка – сходить и тут же забыть, о чем она.
См. также другие тексты автора:
