Свершилось. Наконец-то. Через несколько лет мы уже не увидим их на улицах Рима, Праги, Парижа – розоволицых, деловито бодреньких, голубоволосых. Они не будут ковылять по узким историческим уличкам, увешанные рюкзачками, фотоаппаратами, с бутылками воды, в черных очках, обязательно в светлых одеждах и белых кроссовках (или теннисных тапочках), громкие, милые, отвратительные в своем желании жить вечно, прекрасные в своем презрении к возрасту. Нас больше не тронет забота с которой младшие на несколько лет старички помогают старшим, как те, кто еще стоит на ногах, везут тех, кто уже не может передвигаться сам. Вместо них придут другие – все растущая армия молодых и не очень молодых лоботрясов, в грязноватых шмотках, с огромными рюкзачищами, огромными бутылками воды, толстенными путеводителями, на которых на разных языках выведено одно только слово «Европа», бессмысленные, озабоченные поисками вай-фая, чтобы писнуть мудацкое послание другу, зависающему в другом конце полусонного континента. Все они пока не делают ничего, все они готовятся к великим свершениям в сферах искусства, дизайна, кино, все они намерены написать великий керуакистый роман, но пока набираются впечатлений, впитывают в себя великую европейскую культуру, веселятся, попивают, покуривают, потрахиваются, почитывают и послушивают. К тридцати большинство из них уже будет сидеть в офисе и ждать, когда же, наконец, придет пенсия. Но дело в том, что она не придет.
В Испании обсуждают возможность отпускать людей на заслуженный отдых попозже, не в 65, как сейчас. Те же разговоры ведутся во всех европейских странах, и даже в России (учитывая разницу в пороговой цифре) – несмотря на то, что население Третьего Рима обычно не доживает даже до нынешнего срока, потому разговоры о том, во сколько уходить русскому человеку на пенсию, на которую, к тому же, невозможно прожить – чистая абстракция, в роде геометрии Лобачевского. Но вот в Западной (и, отчасти, Центральной) Европе все гораздо серьезнее. Социологи с готовностью сообщают: общество стареет, народ, стервец, стал жить все дольше и дольше, рожает все меньше и меньше, содержать такую массу престарелых бездельников становится все тяжелее. Пусть старички поработают! – принимают решения политики, опять-таки, руководствуясь гуманистическими соображениями. А что, им ведь скучно в шестьдесят пять на пенсии, после того, как они лет сорок отпахали; руки их так и тянутся к арифмометру (тьфу, к компьютеру), к станку, к бланку рецепта, к школьной табели. И совсем им не нужна ни пенсия (к чему она, когда можно тихо так ползать на службу и приносить домой честно заработанные оклады?), ни собственные дома (зачем немолодым людям эта пошлая роскошь? Есть ведь муниципальные квартирки, маленькие, уютные, соседи – за тонкой стенкой, всегда есть возможность всласть посоциализироваться), ни это дурацкое «свободное время» (что они будут делать? Лобзиком выпиливать? А телевизор можно и после работы посмотреть, не говоря уже о выходных). Чего тогда тратить деньги на этот полуотработанный человеческий материал, когда госбюджет трещит по всем швам, когда нужно срочно подкинуть деньжат демократическим правительствам Раджастана и Междуречья, несущим факел прогресса собственным (по недоразумению, зачем-то сопротивляющимся) народам? Ведь вправду, средств, уходящих на чудаков, которые в шестьдесят пять самым возмутительным образом мечтают зажить, наконец, своей жизнью, хватило бы на поддержку всех наших замечательных банков, (несправедливо) переживающих тяжелые времена! Наши банки – национальное достояние: достаточно взглянуть на то. какие красивые здания они построили для себя в наших городах. И вы предлагаете предать все это запустению? Из-за каких-то жалких трех-четырех лет жизни людей, которые и так уже оттрубили на этой земле шесть с половиной декад? Вы что, с ума сошли? Никогда!
Наступление на пенсионеров продолжится – и не стоит питать никаких иллюзий на сей счет. В конце концов, не так сложно ходить на работу, верно ведь? Времена западной тяжелой индустрии, этих всполохов огня, запаха серы, дымящих труб и 12-часового трудового дня давно ушли – нет, не в прошлое, а на территорию бывших колоний и полуколоний. А здесь улицы метут гастарбайтеры. Дома строят они же. Приезжие и их потомки постепенно принимаются лечить и учить. В компьютерах копаются тоже не потомки Бертрана Рассела и Пуанкаре. Так что остается мирно ходить в офис, в чудный светлый офис, с его гигантскими залами, похожими на вегетарианскую скотобойню, и тихо просиживать там положенные часы, обманывая корпоративные фильтры на порнуху, фейсбуки и прочие твиттеры. Чем не прекрасная старость? Я уже не говорю о социальной важности этого дела: общество вздохнет спокойно – старики не повиснут тяжким бременем на его натруженной шее.
Из этого европеец должен сделать важный экзистенциальный вывод. К чему тогда вообще работать и копить деньги на старость, когда старость не придет? То есть, она физически наступит когда-нибудь, но социально – только лет в семьдесят пять-восемьдесят. При всем уважении к современной медицине и здоровому образу жизни, приятности, которые сыпятся из заранее заготовленного рога изобилия на восьмидесятилетнего человека, выглядят несколько издевательски. Тогда стоит ли по-протестантски ежедневно заранее складывать в этот рог по чуть-чуть? Ради чего убивать собственную жизнь на сидение в богомерзком openspace, на разговоры с людьми, которых в нормальной жизни не подпустил бы к себе и на километр, на унижения ради так называемой «карьеры» (никто никогда не объяснит, что это такое)? Уничтожить собственные полвека, чтобы потом протянуть еще года три в компании дорогой сиделки? Так исчезает последняя мотивация европейца к труду.
Конечно, дело обстоит по-иному там, где перед каждым человеком маячит призрак голода, нищеты, истинного социального горя. Там труд является печальной необходимостью – собственно, как и всегда в истории человечества. Только западному человеку, который кичится своим трудолюбием, организованностью, эффективностью понадобилась идеологическая подпорка для того, чтобы заставить себя работать -- и судить другого по его труду. Протестантская этика, коммунистическая этика – просто очевидный обман, предназначенный для прирожденных лодырей, каковыми большинство людей и является. С коммунизмом все понятно – его сладчайшая идея заключается в том, что когда-нибудь наши потомки работать не будут вообще, трудиться заставят умные машины, а человеки примутся проводить время в приятных и необременительных занятиях искусствами, науками, спортом, а то и вообще в райском ничегонеделании. Что же до хваленой протестантской этики, то она полна противоречий. С одной стороны, кальвинистская идея предопределения, согласно которой богатство равняется праведности, а бедность – греху. То есть, не грешный человек беден (что было бы еще понятно), а бедный человек тем самым грешен. И где здесь труд? – спросим мы. Я уже не говорю о том, что в христианстве с грехом связан сам протестантский источник богатства – труд: не будем забывать при каких обстоятельствах наши прародители перешли от восхитительного безделия к тяжкому снисканию себе хлеба насущного.
Не нужно считать людей глупее, чем они есть на самом деле. Подрывая последний стимул к постоянной ежедневной квалифицированной работе – вполне естественное стремление в немолодом уже возрасте удалиться от дел и пожить в свое удовольствие – Европа обрекает себя на удел императорского Рима, граждане которого старались не осквернять трудом рук своих, предоставляя работать окружающим. Города, забитые бездельниками неопределенного возраста -- вот истинный Четвертый Рим, о котором и не помышлял инок Филофей. Круг замкнулся. Четвертый Рим так похож на Первый -- оттого Пятому не бывать.
См. также другие тексты автора:
