Есть писатели, которых государство давно и надежно присвоило,- например, Пушкин или Шолохов; недавно абсурдную попытку огосударствленияпопытались совершить с Гоголем, сведя «Тараса Бульбу» к патриотическому лубку.Есть писатели антигосударственные, которых власть по традиции не любит икоторых сторонится, - таковы Салтыков-Щедрин и Герцен. Чехов – негосударственный,он в стороне, он не против государства и не за, он его просто игнорирует. Онодля него как бы не существует.
В 1899 г. Антон Павлович был пожалован Николаем II в дворянство и в кавалеры ордена Станислава 3-йстепени. Тем, кто это событие готовил, да и самому царю, наверное, казалось,что внуку крепостного мужика, пусть он уже и великий, известный на весь мирписатель, это будет очень лестно и приятно. Однако Высочайший указ был оставленЧеховым вообще без внимания, от нобилитации Чехов отказался, орден тоже неполучал. Причем дело тут не в том, что Чехов к этому времени перерос такиезнаки отличия – еще в середине 1880-х гг. в одном из рассказов он высказалсугубо ироническое отношения к таким побрякушкам. Забавно было бы представитьЧехова на каком-нибудь торжественном вручении, тараторящим слова благодарностилично Его Величеству и правительству за столь высокую оценку его скромноготруда на благо России…
Естественно, в советское время попытки«огосударствить» Чехова предпринимались постоянно: считалось, что если онигнорировал государство Александра III иНиколая II, то из этого можно вытянуть его образ как предтечисоветской власти. Образцовые фрагменты советского дискурса дают, например, «Энциклопедическийсловарь» 1955 г.и Корней Чуковский: «Его творчество проникнуто любовью к родине, верой вчеловека, страстной мечтой о счастье, красоте и творческом труде, о грядущейпобеде общественной справедливости» (Словарь); «Для советских людей, для людейнашей творческой, могучей эпохи, Чехов такой близкий, родной человек <…>Он всей своей обаятельной личностью стоит перед нами как ранний предтеча тогомногомиллионного племени советских людей, которые, перестраивая свою планетудля грядущего счастья, должны перестроить – и перестроят! – себя» (Чуковский, 1960 г.).
Известнареплика доктора Астрова (как подчеркнуто в пьесе, в момент произнесения этойфразы Астров пьян) из второго действия «Дяди Вани», ставшая популярнымафоризмом: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, имысли». Этим словам повезло особенно: в 1942 г. стало известно, что «формулу неразрывногоединства красоты и правды» внесла в свою записную книжку Зоя Космодемьянская, очем в книге 1946 г.написал знаменитый в свое время пропагандон В.Ермилов (Ермилов В.В. Чехов. М.,1946. С. 357). Это придало формуле Чехова идеологическую сверхценность, и отнынеафоризм навсегда был увязан с коммунистическим идеалом совершенного человека:«Разве эта формула не подходит для нас, кому доверено строить коммунизм?», -якобы говорила девушка, член бригады коммунистического труда, и ее словапереходили из монографии в монографию (Жежеленко В.П., Овчинников Н.Е., ШариповХ. Техника, труд и человек: Некоторые проблемы становления коммунистическоготруда. М.: Издательство ВПШ и АОН, 1963. С. 198).
В советское время идеологическая бетономешалкаработала, Чехова постоянно старались замуровать в железобетон и превратить вхорошо сохранившийся труп, модель умеренного критика царского режима, который вучебниках непосредственно предшествовал М.Горькому и пролетарскому периоду.
Посмертная судьба Чехова вообще очень сложная. Текстыего были доступны, в театрах ставили его пьесы, вроде бы все было благополучно,но сильнейшим искажениям подвергся его собственный образ. Главным исказителембыла сестра, Мария Павловна.
Как-то на на склоне лет ее потянули за язык, и старушка вдругприпомнила (наверняка в надежде, на то, что это никогда не будет опубликовано)несколько экзотических подробностей, касавшихся посещения Антоном Salon de Variétés, отнеся эти эпизоды к 1879– 1882 гг.: «Антон Павлович купил в буфете большого омара и прицепил его клацкану вместо цветка. Обступившим его девушкам он говорил, что этот омарсделан из коралла. В ложе он посадил к себе на колени девицу и громко говорилей: “Пусть весь свет видит, моя дорогая, как я тебя люблю”». Стоит заметить,что это фрагмент из воспоминаний жены племянника Марии Павловны, они впервыеопубликованы не в России, а на Украине, причем через 100 лет после смертиЧехова.
Но именно Мария Павловнасоздала и возглавила литературную полицию нравов, под руководством которойбезжалостно сжигались целые эпистолярии, из писем Антона, которые онапубликовала, Мария изымала слова и абзацы, зачерняя их или вырезая ножницами;тех, кто вспоминал о Чехове «неправильно» (Н.М.Ежов, брат Ал.П.Чехов)подвергали остракизму, компрометировали, наказывали неперепечатыванием. До сихпор не опубликованы ценнейшие письма к Чехову его многочисленныхкорреспонденток, хранящиеся в рукописном отделе бывшей Ленинской библиотеки.
Например, по поводу ценных воспоминаний брата АлександраПавловича Чехова (изданы в 1907 – 1908гг.), которые правдиво изображали отца Павла Егоровича форменным садистом,Мария Павловна, Главный Хранитель Образа, писала некоему Павлову (газетчику) в1916 году: «<…> Я прошу вас принять во внимание при оценке воспоминанийэтого периода, что наш старший брат Александр Павлович временами страдалалкоголизмом, и все эти воспоминания были написаны им во время этой болезни.Это был прекрасный человек с большими талантами, о котором сохранилась светлаяпамять в нашей семье, но то, что написано им во время болезни, должно подлежатьстрогой критике и иногда даже полному отрицанию». Потому закономерно, что и дневникАлександра Павловича, хранящийся в РГАЛИ, издан только в незначительныхотрывках.
Книга воспоминаний о Марии Павловне Чеховой и ее писембыла названа «Хозяйка чеховского дома» (1969) и это очень точно выражает сутьдела: половину ХХ века она была единоличной хозяйкой чеховского образа. Аскрывать-то было что.
Антон Чехов с первого курса университета, с первыхшагов мужской жизни приучал себя обращаться с женщинами как селадон, которыйрассчитывает на успех и имеет его. Медицинский студент Чехов – жизнерадостный румяный здоровяк огромного потем временам роста – 182 см,знаток женских внутренностей и любитель женского тела, изголодавшийсяпосетитель публичных домов знаменитого Соболева переулка (Москва) и иныхвеселых мест. Знакомство практически с любой женщиной завершается сексом,каждую понравившуюся удается «тарарахнуть» (термин Чехова из письма 1883 г.).
Великим писателем, разоблачителем мещанской психологиии национальным символом интеллигентности он станет потом, а пока в каждойженщине он видит «гетеру» и желает ею обладать. Все замешано на жизнерадостном,говоря по-современному, сексизме. Наиболее характерен рассказ 25-летнего Антона«Женщина с точки зрения пьяницы»: «Женщина до 16 лет — дистиллированная вода.16 лет — ланинская фруктовая. От 17 до 20 — шабли и шато д’икем. От 20 до 23 —токайское. От 23 до 26 — шампанское. 26 и 27 лет — мадера и херес. 28 — коньякс лимоном». 29 – 32 – ликеры, 32 – 35 – пиво, 35 – 40 – квас, от 40 до 100 лет– сивушное масло. Беспощадный мужской взгляд, классификация, объясняющая оценкии сюжеты всех сочинений Чехова, в том числе и поздних. В сущности, ментально оностался 25-летним, не постарел и не повзрослел. И, кстати, даже странно, чтофеминистки Чехова еще не разоблачили.
Когда Главный Хранитель Образа, сестра Мария очищалаоблик Антона от всяких «безумств», она, безусловно, учитывала, что российскомуобществу требовался писатель с личностью «интеллигента в пенсне», лишенного«брутальных» мужских качеств, идеализированного «друга женщин», изящного вовсех проявлениях своих чувств, лишенного агрессивности и «физиологическогоаппетита», т.е. почти асексуального, обаятельного, скромного, беззлобного,милого. И именно Чехову после смерти было суждено эту социальную роль (малосоответствовавшую его природным качествам) играть, потому что в созданномзаново идеальном Чехове «Россия полюбила себя» (выражение В.В.Розанова в статьек 50-летию Чехова).
Так что можно сказать, что маска Чехова была подобранаверно. Россия этого Чехова в маске полюбила, а все реальные подробности или нехотела знать, или сразу забыла. На них не было запроса. А.В.Амфитеатров в том же 1910 г. простодушно назвалЧехова «интимнейшим другом русской женщины», имея в виду тонкое знание женскойпсихологии, которое обнаружил Чехов-писатель. Однако, если знать детали бурнойсексуальной молодости Чехова-мужчины, то прозвучит эта аттестация весьмадвусмысленно.
Современный взгляд на Чехова сразу раздваивается навосприятие лица и маски, что придает особый интерес исследованиям и пикантностьобразу.
Один из биографических сюжетов, который Мария Павловнахотела бы навсегда вычеркнуть, - жуткое детство Антона.
Брат Александр воспоминал: «В обиходе же ПавлаЕгоровича оплеушины, подзатыльники и порка были явлением самым обыкновенным, ион широко применял эти исправительные меры и к собственным детям, и кхохлятам-лавочникам. Перед ним все трепетали и боялись его пуще огня».
Мемуарист Н.М.Ежов: «Сам Чехов, уже будучи увенчаннымПушкинской премией, говорил одному литератору: “Знаете, меня в детстве отец такпорол, что я до сих пор не могу забыть этого!” И голос писателя дрожал, такостры были его воспоминания. Брат Чехова, покойный художник Н.П.Чехов, тому желицу рассказывал следующее: “Наш отец с нами жестоко расправлялся. Розгами дралвсех, и Александра, и Антона, и меня – нещадно! К писаньям Антона и к моемурисованию он относился с досадой или с глумлением»
Вл.И.Немирович-Данченко (один из немногих, с кем Антонбыл на «ты») привел слова Чехова: «Знаешь, я никогда не мог простить отцу, чтоон меня в детстве сек».
А.И.Роскин: «Но иногда возвращения из гимназии былипыткой, самой ужасной, какую только пришлось испытать Антоше. Это были дни,когда он приносил домой на подпись отцу балльник – и в балльнике стояла двойка.Двойка означала домашнюю порку. Павлом Егорычем двигало непоколебимое, как бызастывшее убеждение в том, что он должен воспитывать детей так, как воспитывалиего самого. <…> Павел Егорыч едва ли подозревал, что, избивая Антошу, онподвергает его не обыкновенному отеческому внушению, а чудовищному истязанию».
В третьем и пятом классах гимназии Антон сидел по двагода, так что поводов для регулярных порок было предостаточно.
Садизм отца находил поддержку в религиозныхпостулатах, а религиозность – что делало ее совсем невыносимой – получаласадистское воплощение в принудительном и непрерывном церковном пении, картиныкоторого напоминают крепостной театр: «Тяжеленько приходилось бедному Антоше,только еще слагавшемуся мальчику, с неразвившейся еще грудью, с плоховатымслухом и с жиденьким голоском… Немало было пролито им слез на спевках и многодетского здорового сна отняли у него эти ночные, поздние спевки. <…> Еслиприходилось в большой праздник петь утреню, он будил детей в 2 и в 3 часа ночии, невзирая ни на какую погоду, вел их в церковь» (воспоминания братаАлександра).
Именно эти воспоминания сестра Мария пыталась«отменить», представляя Александра больным на голову.
Бурная сексуальная жизнь Антона имела две существенныеособенности: во-первых, связи кратковременные, во-вторых, они встраиваются втехнологию литературной работы.
Первый пункт связан с сексологическими представлениями1870 – 1880-х гг. Женщина провоцирует мужчину на бесконтрольную и длительнуютрату энергии, истощение физиологическое и творческое. Второго Антон боялсябольше всего, поскольку вполне сознательно и очень упорно шел к литературнойславе и достиг ее уже в 26 – 27 лет. При этом подразумевалось, что у женщин «животная природа»- тем больший страх такая «женщина-зверь» внушала. Особенно же, по мнениюкомпетентных экспертов, опасны были своим повышенным сладострастием русскиеженщины. В случае Чехова можно подозревать, что женофобия усилена сознаниемсобственной повышенной сексуальности как следствия чахотки, признаки которойзафиксированы уже в конце 1884 г., а «огонь-баба» является лишь «спусковым крючком».Женщина привлекает, возбуждает и пугает -- именно тем, что сильно возбуждает.
Тянется же Антон именно к«женщинам-внушающим-страх», активным сексуально. Причина скрыта в том, чтосадизм отца не мог пройти бесследно, и уже в борьбе с образом Отца (инеотделимой от него триадой детских мучений лавка – церковь – школа) Чеховперегружает все его негативные качества на «опасных женщин», которых надо и/илиможно бояться. При этом он старается – по примеру Захер-Мазоха (в чем изаключалось его эпохальное открытие, флагелляция как таковая была известна задолгодо Захер-Мазоха) – трансформировать отложившиеся в памяти унижение и боль внаслаждение, формируя мазохистскую установку.
Однако речь не идет опсихосексуальном расстройстве, о перверсии, ставящей оргазм в зависимость отфизических мучений/унижений со стороны полового партнера, как это описано уЗахер-Мазоха в романах и рассказах (Чехов вообще не был любителем радикальныхжестов, «рискующего поведения»); речь идет исключительно о мазохистскихэротических фантазмах, которые все же так или иначе управляют поведением(например, стратегией выбора и критериями оценки женщин, построением сюжета,выбором литературных прототипов, кодов и штампов), но без радикализмаполноценной перверсии. В результате возникает женофобия, сцепленная спродиктованной мазохистскими фантазмами тягой к «опасным женщинам», которыестрах стимулируют; отсюда и постоянно ощутимое присутствие этих тем, а также литературныхкодов Захер-Мазоха в художественном мире Чехова. Все это описано у Фрейда и егопоследователей, Чехов – классический пациент Фрейда.
Самые страстные женщины,способные испытывать оргазм, находились в публичных домах, поэтому Антон избардаков до определенного возраста буквально не вылезает. Сексологическиедоктрины того времени исключали женский орагзм из состава нормы («порядочная»,«приличная» женщина фригидна, «строга», асексуальна, пассивна, оргазмиспытывать не может, это удел «падших»), а нимфоманками называют женщин,фактически испытывающих всего лишь оргазм. Нимфоманки «приходят в конвульсиипри виде мужчины: черты лица их вытянуты, скорчены ужасным смехом, их глазасверкают, движения порывисты, члены трещат, звуки, вылетающие из воспаленнойгортани, то хриплы и глухи, то пронзительны и остры, как звуки металла». Такдоктор Дебе описал в 1870-е гг. оргазм, который считался аномалией. Но именно каномальным дамам с «треском членов» Антон Чехов и тянется.
Второй пункт связан стехнологией литературной работы. Чехов целенаправленно знакомился с дамами,имел с ними отношения во всем, так сказать, диапазоне, а потом всеподсмотренное и подслушанное превращал в текст. Даму же отправлял кудаподальше. Из этой беспощадной технологии и выросло великое знание женскойпсихологии, прославившее Чехова: «Душечка», «Ариадна», «Дама с собачкой», «Домс мезонином», «Анна на шее» - шедевры абсолютные. Здесь не только стиль, но и знаниеподлинное, добытое из самых недр; ничего придуманного, «постмодернистского».
Можно привести пример того,как пересекались пункт первый и пункт второй.
Больше всего Чехова-мужчинувозбуждал и Чехова-писателя притягивал безгранично эгоистический тип женщины,добивающийся полной сексуальной подчиненности жертвы. Черты этого типа оннаходил в Дуне Эфрос, ставшей героиней рассказа «Тина», в других женщинах.Сведения были собраны, отфильтрованы, каталогизированы, промодулированызахер-мазоховскими кодами и потом переданы героине «Шампанского» Наталье Петровне,хищной Ариадне, хищной Ольге Дмитриевне («Супруга»), Аркадиной. Примечательно,что Чехов отверг любовь Лики Мизиновой, ставшей прообразом Нины Заречной, нолегко пошел на короткий необременительный, как игра, роман с Яворской, котораяоказалась одним из прототипов Аркадиной. «Сезон страсти» с хищницей и «властнойгоспожой» Яворской, молодой женщиной (родившейся в 1871 году), был коротким(ноябрь 1893 – февраль 1894 г.)– чтобы не забрал много сил, энергии и денег, но «эстетичным» и познавательным.«Фурии пикантны», и потому Яворскаявозбуждала в Чехове «сразу наслаждение и отвращение». Сам Чехов, видимо, старался изображать Тригорина и пополнялобразы Ариадны и Аркадиной уникальными данными, получаемыми методом«включенного наблюдения», для чего хватило трех месяцев.
У Чехова, как и у Тригорина,все идет в дело, он реалист в высшем смысле, и любые переживания и наблюдения«снимаются» с себя и сразу обращаются в литературу. Для него это обычно:неизменный успех у женщин, близость с ними он провоцирует и после используетдля дела, как этнограф, живущий в изучаемом племени. Потом все – от«астрономки» Ольги Кундасовой, которая стала любовницей Антона в 1883 г. и оставалась ею втечение двадцати лет, до Лили Марковой, которую Антон лишил девственности, --получают справку о знакомстве и надежду попасть в какой-нибудь рассказ, пьесу ив целом в историю русской литературы в качестве лицензированных «спутницЧехова», а то и «адресатов его лирики». Для новых же рассказов, повестей и пьеснужны новые впечатления, тоже базирующиеся на постижении женской психологии, а,стало быть, на сексе, потому что без него удивляющего точностью и полнотойзнания о женском характере не будет. Не будет точности в деталях, которая такпоражает читательниц Чехова, не знающих о его образе жизни и его специфическом«жизнелюбии».
Так работал литературныйаппарат, именуемый «писатель Антон Чехов». Сестре Марии было что скрывать.
К этому остается сделать толькотри примечания. Во-первых, не все наблюдения Антона Павловича вошли в литературу.Например, это касается «брака втроем», участниками которого были Чехов, актрисаЛидия Яворская и писательница Татьяна Щепкина-Куперник. Чехов с интересом наблюдалв 1893 – 1894 гг. лесбийскую любовь Лидии и Татьяны. Как мужчина и прирожденныйвуайер он испытал явный интерес к этой форме отношений 22-летней актрисы и19-летней писательницы, но в его художественный мир столь экзотическоевпечатление, столь изысканная смесь токайского и шабли, проникнутькатегорически не могла. В русской литературе, несмотря на успех романов «Нана»Э.Золя и «Девица Жиро, моя супруга» А.Бело, лесбос еще не мог быть выведен вдискурс, оставаясь лишь сюжетом научных текстов по медицинской патологии. Кстати,и переводы указанных романов были очень урезанными.
Во-вторых, и это общий итог,Чехов всегда сопротивлялся природе семьи как точке зарождения сексуальности,считая его местом бесполезной траты жизненной энергии. Более убежденного,тонкого и бесшумного, чем Чехов, компрометатора и разрушителя традиционнойсемьи в русской классической культуре XIX века, пожалуй, нет.
В-третьих, женщина дляЧехова – модель человека, а истории женщин, как правило, тяготеют к жанрусентиментальной пародии. Открытие Чехова заключено в том, что он сделал пародиюамбивалентной, извлек из пародии, языком которой раскрыты тайны женскойпсихологии, сентиментальный эффект. Секрет жгучей трогательности той же«Душечки» скрыт в безжалостной, чуть ироничной легкости, с которой описанажизнь персонажей, с непристойной, унизительной быстротой бегущая от рождения ксмерти. С такой же легкостью и безжалостностью к человеку относится и самажизнь. Это и есть главное открытие Чехова. Оно тесно связано, с одной стороны, со знаменитой краткостью, которая не толькосестра таланта (как указано в письме брату Александру от 11.04.1889), но ивыражение беспощадной краткости жизни, а, с другой стороны, с концептуализациейсмерти и потому универсально.
Кстати, смерть от случайной причины – то, чего Чеховбоялся больше всего. Экспликация этого страха дана в рассказе «Смертьчиновника» (1883), где представлен набор всех трех концептов: «смерть»,«случайность» и «страх». Естественно, что в юмористическом тексте комплекслогически расчленен и растянут во времени: вследствие случайности происходитчиханье, оно порождает страх, а страх – смерть. Героем рассказа сделанэкзекутор Червяков, он – модель человека вообще, ибо «человек есть червь» (Иов25, 6), и именно в Книге Иова изображены случайные страдания, обрушивающиеся начеловека.
Женился Чехов на актрисе,игравшей Аркадину, -- на Ольге Книппер. Что бы ни писали о несовпадении Книппери Аркадиной, типаж, стиль – «очаровательная эгоистка» -- был общим, и именноэто Чехова еще влекло и возбуждало. Любовные письма Книппер-невесты кЧехову-жениху могли бы быть письмами Аркадиной к Тригорину. Их литературностьнесомненна: ощущая себя известными публике фигурами, знаменитостями, оба писалив расчете на будущую публикацию и всеобщее чтение. С таким же расчетомсоздавались и тщательно хранились и письма друг к другу более поздние, в суммеобразовавшие роман в письмах Писателя (Драматурга) и Актрисы.
С самого начала целью Ольгибыло завлечь, поймать и удержать. Охота началась летом 1899 года. Едва ониначали переписываться, как Книппер пригласила Чехова в совместную поездку накорабле из Батума в Ялту (около 800 км, южная ночь на пароходе, сюжет «Морской болезни»А.И.Куприна, но с обратным распределением сюжетных функций), на что он далписьменное согласие 1 июля 1899 г. Целеустремленная Ольга ухаживает-охотится за Антоном,ему это нравится, ибо все удачно совпало: нарциссы податливы на исключительноевнимание и восхищение – пусть и в качестве потенциальных охотничьих трофеев, амазохисты стремятся быть объектами желания другого. Чехов словно входит всобственную пьесу, в которой не только процитировал «На воде» Мопассана(средства «заполонить» писателя – это комплименты, любезности, угождения), но иоставил ряд ремарок, детально описывающих, как именно Актриса должна ухаживатьза Писателем: «Становится на колени», «Обнимает его колени», «Целуетему руки». Чехов – человек игры, для игры он написал сценарий, которомуКниппер послушно следует.
Характерную деталь можноузнать из письма Немировича-Данченко Книппер от 27 октября 1899 г. Ольга играет ЕленуАндреевну в «Дяде Ване», Немирович очень недоволен ее игрой, делает ейзамечания после первого спектакля: «Когда Астров ловит на пути, получаетсятакое впечатление, что Елена уж очень скоро обрадовалась, что Астров вот-вотсейчас обнимет ее. Чуть ли даже не сама первая кладет свои руки на его» (кстати,Немирович был ее любовником и после того, как она вышла замуж).
Это не Елена Андреевна, а Ольга с мужчинами всегдаторопится, такова она сама – не ждать, добиваться, «первой класть руки». Темболее, что доктор Астров – явная проекция доктора Чехова. «Astrum» - «звезда», а Чехов уже давно – заманчивая исвободная звезда.
Захер-Мазох, один из постоянных образцов дляЧехова-писателя, скрыто присутствует и тут. Вот небольшой диалог из знаменитогоромана «Душегубка» (1887): «“Давайте играть в горелки, предложила эта последняя<…>” – “Нет, лучше в волка, это гораздо веселее!” – перебила ее Анюта.“Кто же будет волком?” – спросила Генриетта. “Разумеется, mr Ядевский”. – “Кого же будете изображать вы, mesdames?” – спросил офицер, снимая шпагу. “Собак, которыебудут травить волка”».
«Собака Олька!» - из письма Чехова невесте от 26апреля 1901 г.«Оля, милая, собака» - из письма Чехова жене от 9 февраля 1902 г.
Антон Павлович хотел избежать помпезной свадебнойпоцедуры, однако «Книпшиц» хотела рекламы себе и браку с великим писателем, настаивала на публичности,обвиняла Антона Павловича в эгоизме и в итоге своего добилась: в «Новостях дня»(которые Антон назыал «Пакости дня») были помещены фотопортреты Книппер иЧехова, причем фото Книппер заслуживает особого внимания, потому что эторезультат специальной постановки. На фотографии (она потом не перепечатываласьв книгах) Книппер изображена в белом платье, сидящей в кресле в позепобедительницы, на полу у ее ног – шкура (нем. «Pelz») волка с красиво оскаленной пастью. Это не простаяфотография, а сообщение: с одной стороны, напоминание о реплике Астрова о ЕленеАндреевне: «Вам нужны жертвы!»; с другой стороны, метафора добычи, которуюпринесла охота на Антона, а также намеки на «охоту» в смысле «желания» («Lust») и, возможно, на Захер-Мазоха, на «Венеру в мехах»(«Venus im Pelz») или, например, на рассказ«Дикие», в котором описана охотница Домаха, убившая гигантского медведя, волкови лисиц.
На 33-летней Домахе Чеховнеожиданно женился в точном соответствии со своей теорией – когда рисказадержать творческое движение вперед не было и энергии, которую можно было бырастратить, уже просто не осталось. Риска здоровью женитьба тоже составить немогла – здоровья просто не осталось. Его проза достигла абсолютногосовершенства и при его жизни прочно вошла в «золотой фонд» – стремиться и тутбыло практически некуда. Дно жизни обозначилось вполне определенно – оставалосьтри года.
Получилась «ужасно страннаясвадьба», как выразилась одна из жемчужин чеховского «гарема», и «антибрак»,образцовый во всех отношениях: от раздельного проживания (в разных городах, чтоЧехов планировал задолго до женитьбы, еще в 1895 г.) до равнодушия женык здоровью смертельно больного мужа. Друзья и знакомые Чехова отчетливо видели,что его жизнь в браке лишена счастья, понятно это было и впоследствии.
Назвать актрису Ольгукрасавицей не решился никто. Тяжелый подбородок «Книпшиц» (как стала именоватьее Мария Павловна Чехова после женитьбы брата) означал немецкую волю, а большойрот -- повышенную чувственность. Она знала, чего хотела, и сумела марьяжадобиться, даже не побоявшись заболеть туберкулезом (на что обратили внимание ЛуАндреас-Саломе и Зощенко).
Комедия, которую Чеховразыграл и персонажем которой себя напоследок сделал, -- женитьба на«актрисульке» и совершенно ненужная с медицинской точки зрения поездка с женойв южную Германию, на курорт Badenweiler, где через месяц послеотъезда из России, успев отправить сестре восемь бодрых писем, Чехов умер ивернулся на родину в «вагоне для перевозки свежих устриц», уже в замороженномвиде. Жизнь пробежала от рождения досмерти с непристойной быстротой и завершилась пуантом пошлости, который вхудожественном тексте показался бы приемом нарочитым и слишком грубым.
