«Несовременные» художники не уступают «современным» в стремлении работать с пространством провинциального города. Казалось бы, еще вчера на фестивале «Арт-местечко» в Шаргороде мне рассказывали, как современный художник говорил таксисту: «Реализм – что в нем «реального»? Шишкин, Репин – сосновый лес, поля ржи. Но это же не лес и не поля, а краски и бумага. А черный квадрат, он и есть черный квадрат». А вот не прошло и месяца после Шаргорода, как Вера Калмыкова пригласила меня в Павловский Посад на свой совместный проект с Маргаритой Марковой – выставку «Цвет Звука», открывающую новый социально-культурный проект «Дом Широкова».
По-моему, это что-то симметричное «Арт-Местечку». Современный художник приезжает в провинцию не для того, чтобы продать свой продукт местным жителям, а для того, чтобы из «прекрасного далека» воззвать к своей целевой группе – конкурентам по цеху – и приобрести символический капитал, который конвертируется в реальный. Несовременный художник не имеет возможности «воспроизводиться» по такой модели. У него нет оснований делать ставку на постиндустриальную «экономику внимания». Он воспроизводится дедовским способом – напрямую привлекает реального и вполне кредитоспособного «простого», непосвященного, в том числе местного, зрителя. Как и его «современный» брат по искусству, он вкладывает деньги в свой проект или ищет спонсора – при этом амбиции не меньшие.
По словам Калмыковой, проект «Дом Широкова» направлен на «депровинциализацию» небольшого подмосковного выставочного зала c последующей интеграцией Павловского Посада в социальный и культурный процесс «столицы».
Действуя таким образом, «несовременный художник» или куратор рискует потерять продвинутого столичного зрителя, у которого предложение «посмотреть музыку» вызывает не меньше скепсиса, чем «черный квадрат» у шаргородского таксиста. Ведь эти игры в «выражение одного искусства средствами другого» – в лучшем случае грамотный китч, в худшем – порочное агрессивное дилетантство, разврат неведения. Риск потерять время и «место» в голове очень велик. Тем более, полтора часа на электричке по маршруту Венички – или три часа на автомобиле по Горьковскому шоссе, кому как хуже. С другой стороны, как известно, именно «из такого сора» рождается самое гениальное. Дух таможенника Руссо стучит в сердце и нашептывает: «Съезди, попробуй. А вдруг получится». Обычно я предпочитаю рискнуть. И это работает.
И вот я уже в «Доме Широкова», где как раз в день моего приезда недорого продаются красивые украшения из полудрагоценных камней и серебра, а также кожаная и даже замшевая обувь подмосковного производства. Бусы, которые в Москве стоят 200 рублей, здесь можно купить за 50. Казалось бы, незначительная разница. Но ведь и туфли, которые ты в Москве купила за полторы тыщи, на этой выставке стоят 500. А вокруг прилавков ты видишь произведения искусства – картины, написанные на холсте или оргалите маслом или акрилом, компьютерную графику, фотографию, изящные декоративные тарелки, деревянные и другие скульптуры, призванные визуализировать музыкальные «образы», от «Carmina Burana» и Моцарта до Баха и Шнитке, от ‘Doors’ и Гребенщикова до чукотского и перуанского народного пения.
Поскольку «веянья времени» выражаются в «направлениях», охватывающих все виды искусства, сотворить «цвет звука» нетрудно. За полтора столетия манифесты эпохи перехода от романтизма/реализма к модернизму сменились популистскими масскультовскими дискурсами типа «уроков музлитературы», где предлагалось «представить себе» мелодию в виде пейзажа. Визуально-акустическая метафора стала штампом европейской культуры, закрепленным в таких текстах, как «Слепой музыкант» Короленко. Визуализировать музыку можно не только через формальную или содержательную привязку композитора к художнику того же, или родственного, «направления». Можно просто сделать музыку «саунд-треком» к картине. Кстати, в обоих стратегиях проявляестся единый контекст «несовременного» и «современного» искусств. Отсылка к «стилевому контексту» является концептуальным жестом, задающим смысл ценность продукта, а саунд-трек – это вообще частый прием синкретически мыслящих «контемпорари-артников».
Первым я заметил Моцарта. И, кажется, как ни смешно, даже «догадался», что ласкающие и веселящие глаз бело-голубые лубочно-классицистические австро-немцы в бальных туфлях, как бы сошедшие с полотен Борисова-Мусатова, легко и непринужденно «крашеные» маслом по оргалиту на ассиметричных (фирменное ноу-хау Игоря Семенникова) картинных плоскостях – это Моцарт. Но «слёзный» путь души в горние обители, изображенный Андреем Бозиным на большом вертикальном холсте в «условно-символистской» манерке – дело рук того же венского классика, написавшего «Реквием». Кроме Моцарта, Игорь Семенников представляет триптих по мотивам III части 3-й симфонии Рахманинова и «Синюю Птицу» Шнитке в виде псевдо-конструктивистской абстрактной скульптуры из дерева, оргстекла и металла. В свою очередь, живописатель Лакримозы также воссоздал Carmina Burana в виде березово/бирюзово-рябинового/карминового квадрата и «Токкату ре-минор» Баха средствами психоделической карандашной графики, которую практически невозможно забыть.
Противоположный концептуальный полюс выставки для меня представляют работы Анны Голубевой и Ирины Ратуш. Здесь я не смог ни «отгадать», ни, тем более, «опознать» ни одного композитора, а только стоял и любовался на картины. И это при моем общеизвестном визуальном «кретинизме»: до недавнего времени я останавливался только возле тех картин, на которых были какие-нибудь слова или тексты – подпись художника не в счет. Визуальная «музыка» Голубевой – резкая, контрастная,
очень интенсивная, насыщенная информацией о людях, вещах, положениях, ситуациях, процессах – не нуждается, пожалуй, ни в какой «контекстуализации» и ни в каком «синкретическом измерении». То же самое можно сказать и про картины Ратуш, которая выступает на этой выставке в своей «импрессионистически-туманной» ипостаси, хотя портреты и натюрморты у нее не менее выразительны, чем у Голубевой. Утопический дух «визуализации музыки» уступает здесь место современному духу «дружественной информационной среды». «Специальное предложение» состоит в том, чтобы музыку рассматривать как подходящий саунд-трек к картине. Вполне естественно, что за дверью под «старым холстом» Анна Голубева прячет Горана Бреговича, Тома Уэйтса, «вневременного» Баха и Альбинони, а Ирина Ратуш – ‘When The Music’s Over’ Джима Моррисона, «Туман над Янцзы» и «Великую железнодорожную симфонию» Гребенщикова, перуанцев, Эдит Пиаф, бенгальских садху и того же Баха, что характерно.
Деревянные скульптуры Сергея Яковлева «Имеющие уши» и «Флейта Крысолова» не имеют музыкальных прообразов. Связь с музыкой осуществляется здесь за счет знаковых компонентов изображения. Приятно, что можно потрогать («поиметь») уши, и поиграть если не «на» флейте, то по крайней мере «с» флейтой, которую печальный крысолов обреченно вставляет в рот крысе. Наслаждаясь соприкосновением с поверхностью, мы получаем возможность дополнить визуальный и акустический способы восприятия еще одним способом – тактильным.
Если двигаться по часовой стрелке, то выставка начинается с пушистого, как ветер и снег, гобелена Любы Платоновой, посвященного квартету Мальциуса, а заканчивается «воспоминаниями о Китае» Жан-Мишеля Жарра в исполнении фотохудожника Сергея Иванова, знакомого посетителям «Апшу» и «Проекта О.Г.И.» по своим экспозициям «Люди и положения» и «Русская провинция». На фоне капелек и льдинок, наводняющих все работы Иванова в этом зале, удивляет и особенно радует плывущая чайка, которую хочется по-домашнему назвать «уточкой», схватить и увести с собой домой в Москву.
Похоже, создатели выставки «Цвет звука» рисковали не меньше, а то и больше меня. Одно дело – сесть в электричку и приехать в Павловский Посад, другое дело – не побояться упреков в банальности и наивном утопизме и дать волю своему интуитивному желанию, иррациональному «порыву» противопоставить «свою вещь» пресловутому «бесконечному тупику» постмодернистского искусства, которое является саморефлексией, «автометаописанием». Художники как бы говорят: да, мы понимаем, что всякий там «цвет звука» – это расхожая метафора «времен Очаковских и покоренья Крыма». Но нам очень хочется, именно сегодня, «нарисовать Моцарта», и мы честно говорим об этом, не сбиваясь ни на какую конъюнктуру.
«Цвет звука» бросает двойной вызов «контемпорари-арту» – не только культур-экономический, но и собственно эстетический. Действительно, насколько Малевич «реалистичнее» реалистов, настолько же «концептуальнее» «контемпорари-артников» создатели «Цвета Звука» в их наивно-циничной и традиционно-утопической заявке изобразить музыку красками. Если любой объект постольку является искусством, поскольку он «защищен концепцией», то тривиальный «художественный метод», которым пользовались деды и прадеды, может оказаться стократ «концептуальнее» любого другого. А «цвет звука», о котором мечтали ранние авангардисты и над которым смеялись потом их ученики – это самый что ни на есть «черный квадрат» в кубе.
Выставка «Цвет Звука» проходит в выставочном зале «Дом Широкова» до 1 октября. Павловский Посад, площадь Революции, д. 9. Электричка Горьковского направления («Петушки – Крутое») с Курского вокзала.
