Мы регулярно спрашиваем разных людей о том, что они сейчас читают или на какие книги обратили внимание. В этот раз мы поговорили с Татьяной Кленовой — филологом и искусствоведом.
Имре Кертес — автор одной темы. Он пишет про концлагеря. Когда ему было 14 лет, немцы отправили его как молодого еврея в Аушвиц, а затем переправили в Бухенвальд. В лагерь он попал из Венгрии, где родился и жил до прихода нацистов.
Свой роман «Без судьбы» Кертес писал 10 лет. Он прорабатывал всё, что произошло с ним и с миллионами других людей.
У нас, читателей, есть какое-то представление о концлагерях. Оно сформировалось через литературу, кино, воспоминания заключенных. Есть непримиримое отношение к войне и Холокосту как к чему-то ужасному — и это здоровая цивилизованная позиция. А Кертес, еще и будучи заключенным, пишет совершенно иначе: «Могу сказать честно: я тоже быстро полюбил Бухенвальд».
Может ли человек, который пережил лагерь, не возвращаться к этому опыту? Это уже вопрос этики и травмы, но мне кажется, что лагерный опыт — неизлечимая болезнь. Когда ты читаешь Кертеса, ты не можешь об этом не думать.
Кертес отрицает какое-либо сходство героев его книг с самим собой. Он говорит, что всё автобиографическое он опустил, чтобы текст стал больше, чем история одного человека. Его опыт становится опытом надличностной этики, а история одного человека — историей целого народа.
Первые страницы «Без судьбы» сбивают с толку. Кажется, что ты читаешь эссе формата «Как я провел лето». При этом Кертес долго и кропотливо готовился к этой работе: изучал немецкую философию, культуру, литературу. То есть он специально упрощает текст, доходит до этой простоты, через большую и сложную подготовку.
В «Без судьбы» есть две очень важные идеи, которые я осознала. Во-первых, человек может привыкнуть ко всему, даже к лагерю. Вторая — в противоестественных, жутких условиях человек не перестает стремиться к счастью. Даже в совершенно безвыходной ситуации находится что-то, что может радовать.
Почему книга называется «Без судьбы»? Никаких прямых отсылок в тексте к этому названию нет. Мне кажется, что Кертес так назвал роман, потому что главный герой, мальчик, выживает в лагере случайно. Ему подсказывают, что надо сделать, чтобы выжить, или обстоятельства складываются в его пользу. Сам герой никаких решений не принимает — а под судьбой Кертес понимает череду выборов человека.
Светлана Алексиевич написала книгу «Цинковые мальчики» — очень актуальную для нас сегодня работу. Это роман про Афганскую войну. Алексиевич, как и Кертес, долго работала с документами, воспоминаниями и хрониками, общалась с семьями солдат, их матерями и женами.
Алексиевич написала «Цинковых мальчиков» на стыке документального и художественного жанра. Реальные факты и истории реальных людей переплетаются здесь с художественным описанием.
Вокруг «Цинковых мальчиков» начались жуткие споры. Художественные вкрапления Алексиевич возмутили участников войны, а остальным не понравилось, что она вообще затронула эту тему. Поэтому у романа есть еще одна важная функция — люди заговорили о том, о чем раньше говорить было не принято.
Такая литература нужна сейчас, потому что она снимает табу с важных тем. У читателей также есть запрос на истории конкретных живых людей, которых довольно мало в постмодернистской культуре.
Про войну в Афганистане, как и про войну в Чечне, говорят очень мало. Мне кажется, что вскоре вырастет поколение, которое не боится войны, как ее боюсь я с самого детства.
Другая книга, которая тоже осмысляет травму, но уже в другой плоскости — «Путешествие к источнику Эха. Почему писатели пьют» Оливии Лэнг. Это книга про алкоголизм писателей.
Лэнг в книге пытается понять, почему так много писателей были зависимы от алкоголя. Чтобы понять это, она отправляется в путешествие по тем местам, где жили ее герои: Хемингуэй, Фицджеральд, Карвер и другие.
«Путешествие к источнику эха» — немного Одиссея. Лэнг ездит из города в город, ночует в тех же отелях, что и ее герои, видит те же пейзажи и заходит в те же рестораны. Лэнг ведет себя так, будто она детектив, который расследует убийство. Только убийца и убитый здесь оказываются одним и тем же человеком.
Лэнг хочет понять, отличается ли творческая эйфория — или даже экстаз — от эйфории алкогольной и как они связаны друг с другом. Она приходит к выводу, что зависимость от вдохновения перерастает в зависимость от алкоголя. Алкоголем человек пытается продлить то состояние, которое было у него в порыве вдохновения.
Для следующей книжки нужна небольшая предыстория. Во время первого карантина я я поняла, что очень люблю Москву и мне ее страшно не хватает. Когда все заперлись дома и свободное пространство ограничилось сначала до района, а потом и вовсе до квартиры, я поняла, что теряю связь с пространством. Выходить из квартиры не надо: работа из дома, доставка есть, голодным не останешься. Остальное пространство живет без тебя: плитка перекладывается, машины ездят, улицы убираются.
Чтобы окончательно не потерять эту связь с городом, я перечитала «Московиаду» Юрия Андруховича. Андрухович — украинский поэт, а книга была издана в 2001 году.
Главный герой — Отто фон Ф., студент Литинститута. Книга описывает один день из его жизни, за который он успевает пройти огромное количество мест в Москве. Всё происходит на рубеже 1980–1990-х годов, то есть во время распада СССР.
Андрухович — украинец. В романе он очень талантливо смеется над российским колониальным мышлением, империализмом и вечным панславизмом.
Для Андруховича Украина — это чуть ли не прямая наследница античной культуры. Конечно, он иронизирует, но отношение к Украине как к какому-то придатку к России его не устраивает совершенно. В романе есть прекрасная сцена, когда Отто фон Ф. попадает в подземелье, где сидит тайный совет, который пытается не допустить распада СССР и решает из-под земли все геополитические вопросы. Эдакий сегодняшний бункер.
Последняя книга — сборник Введенского «Всё». Возможно, это главный обэриут, без которого не было бы Хармса, Заболоцкого, Вагинова и других. Введенский — страшно примитивный, заумный, хулиганистый и абсурдный. Настоящий маргинал, он попросту бросается на амбразуру здравого смысла. Постоянно всё отрицает, ломает все шаблоны и рамки.
С точки зрения языка писать так, как он, можно либо совершенно не зная язык, либо зная его лучше всех. Понять, к какому из этих двух лагерей он относится, невозможно — Введенский оказывается больше любого языка.
