В России в широкий прокат выходит второй полнометражный фильм Киры Коваленко — ученицы Александра Сокурова, девушки Кантемира Балагова, обладательницы гран-при программы «Особый взгляд» в Каннах как раз за «Разжимая кулаки».
«Разжимая кулаки» — фильм крайне тактильный. С первого кадра, в котором девочка Ада по-детски прячет свой нос в воротник олимпийки — через все объятия, толчки, прыжки в бассейн, кровь из носа, — картина держит своей магической невидимой рукой тебя за горло. Да так, что где-то к середине фильма ты начинаешь задыхаться от страха. Но страха не такого, который возникает от мелькания ножа маньяка на экране, а от другого. От страха, случающегося в жизни, когда тебе просто совсем не понятно, как совладать с обстоятельствами, и тупо хочется закричать, забарабанить руками и ногами по креслу, а лучше выбежать куда-нибудь в дождь. И бежать, пока хватит сил. Как это достигается? Да Бог его знает. Впрочем, Бога в картине нет.
Осетия, наши дни. Небольшой шахтерский городок. Богом для девочки Ады служит ее отец. Живет Ада с ним и младшим братом (старший сбежал в Ростов). «Для кого надушилась?» — спрашивает вечером отец, сидя у телевизора, по которому идет программа про некрологи — кто когда умер и когда по кому панихида. «Да я так, для себя», — по-прежнему испуганно улыбаясь отвечает Ада. Утром отец заставляет вылить духи, найденные им у нее в рюкзаке. Такой вот невеселый мир сконструирован режиссером Кирой Коваленко для главной героини. Мир, в котором женщине дают слово, только когда мужчины доедят. И дают его для того, чтобы женщина узнала, не нужно ли кому добавки.
Не сходит с ума Ада только благодаря тому, что у нее есть надежда. Но так как Бога нет — надеяться надо на человека. Но не на себя — на мужчину. На старшего брата. Его Ада очень ждет. И вскоре он появляется. Вместе с ним мы узнаем, что ключи от квартиры есть только у отца, поэтому даже выйти погулять для этих ребят проблема. А еще — что отец отобрал у Ады паспорт, когда та пыталась сбежать. Сбежать, чтобы попасть в больницу: у Ады проблемы со здоровьем по женской линии, и из-за этого ее шансы выйти замуж (а значит, хоть таким способом освободиться от отца) крайне невелики. Отец прикрывает свое нежелание дать добро на операцию тем, что, мол, мать твою оперировали, и что — помогло?
У Ады есть маленькие утешения: то ухажер шоколадку подбросит, то с подружкой на работе в магазине можно посмеяться ни с чего, то с братом подурачиться, развешивая белье… но очень уж хочется на свободу! А то ей все время указывают на ее место. И в двухдверной «Ниве» отца она всегда сидит не спереди, и даже в грузовичке ухажера, когда они наворачивают пыльные круги на местном футбольном поле, барахтается сзади, среди барахла и картонных коробок. В этой борьбе за пространство, которое в одной из сцен передано крайне кинематографично — Ада с заднего сиденья «Нивы» врывается в кадр между старшим братом и отцом, требуя своего, — и заключено содержание фильма: право на голос, право на место, право на диалог, право не терпеть, пока не сорвет башню, право на то, чтобы быть.
После этой картины (в которой, к слову, потрясающе сыграли непрофессиональные актеры и снято всё хорошо) можно подумать и о том, что всё познается в сравнении, и о судьбе слабого в мире сильных, и развить строчку Цоя про то, что «ладонь превратилась в кулак»... Ну, хорошо, превратилась. А для чего? Чтобы этим кулаком по столу на кухне бомбануть? Всё равно же он пригождается только в запугивании тех, кто еще слабее. Так, может, пусть кулак превратится обратно в ладонь лучше? Может, после этого и наступят долгожданные перемены?
