Человек – двойственное существо. С одной стороны, он любит нежиться в уюте обустроенных пляжей, комфортных квартир и ресторанов с вышколенным персоналом. С другой – частенько и массово стремится убежать от всего этого комфорта куда подальше – в пустыни, в леса, в горы. И прикасаться к природе. И ощущать себя Настоящим на фоне Подлинного.
Д.С. Алалыкин. «Аутентика в современном искусстве – грани смысла»
Несложно заметить, что один из самых ощутимых рисков при инвестировании в искусство состоит в вопросе подлинности приобретаемого произведения. И здесь опять с наилучшей стороны показывает себя рынок современного искусства – он практически свободен от подделок. Конечно, фальшивки появляются, особенно в сфере тиражных работ – достаточно вспомнить, как подделывают Дэмьена Херста, но разоблачить такие подделки достаточно несложно, в отличие от антикварного рынка.
«Современное искусство: от престижа к доходности» (Компания Pygmalion)
Казалось бы, с подлинностью покончено раз и навсегда, когда дело идет о современном искусстве. В самом деле, тиражируемость (читай неподлинность) его произведений давно стала общим местом, и даже если кто и подзабыл текстуально Беньямина, то наверняка согласится с его хорошо известным тезисом о том, что «ощущение всеобщего равенства вещей» возрастает до такой степени, что посредством репродуцирования извлекается даже из уникальных объектов. Это выковыривание объектов из их скорлуп, акт в своей основе перцептивный, и становится базовым определением современного искусства: поскольку отныне только это действие наделено эстетической силой (что соответствует теории реди-мейда Марселя Дюшана), то художественная деятельность в традиционном смысле оказывается насквозь архаичной, включая также и навыки, связанные с использованием новых технических средств. Вместе с архаизацией художественных навыков, как прежних, так и новейших, отпадает вопрос и о подлинности создаваемых с их помощью произведений. Даже если вы махровый консерватор, с этой логикой трудно не согласиться.
Но человек – «двойственное существо». Сколько бы мы ни читали о том, что оригинальность (подлинность) – это оборотная сторона повторения, что притязания исторического авангарда на то, чтобы начать все с чистого листа и быть абсолютно автономным, скрывают под собой вытесняемые основания, а главное – неизбежность повторения самого «безосновного» жеста, словом, сколь бы справедливыми ни были наши умозрения, все равно душа стремится к Подлинному. Или хотя бы к мифу о нем. Чем можно объяснить такое расхождение между порывом души и рассудком?
Прежде всего, конечно, интересами рынка. Если вы игрок на рынке современного искусства, то достижения критической мысли вряд ли станут для вас путеводной звездой. Более того, сама действительность опровергнет их с потрясающей силой. Оказывается, гораздо легче отличить подделку Хёрста от подделки того же Рембрандта, к примеру. В самом деле, если покупатель столкнется с сомнительным черепом, усыпанным бриллиантами, то любой ювелир и антрополог смогут представить исчерпывающее заключение о составе и качестве использованных материалов. С другой стороны, сам Хёрст как настоящий современный художник на оригинальности работы не настаивает. Взамен он отдает приоритет оригинальности замысла. Даже если акула в формальдегидном растворе начала немного подгнивать – дело житейское, как говорится, – можно заменить ее другой. Главное, что последнее слово остается за художественным рынком: стоимость этого произведения возросла с 8 до 12 млн. долларов за период с 2004 года. «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» – название упомянутой работы – превращается в добротную единоличную компенсацию за одинаково причиненный всем смертным моральный ущерб.
Можно долго дивиться тому, насколько капиталистическим в худшем смысле этого слова становится арт-рынок. Интереснее подойти к подлинному с другой стороны, а именно со стороны «подлинности замысла». Это можно выразить более компактным словом «авторство». Продаваемые художники хотят сегодня сказать: да, мы этого, возможно, не делали сами, своими руками, но мы это придумали. Или: мы были первыми. Подчеркиваю: это любимая присказка тех, кто занял нишу на рынке современного искусства. Особенно смешно слышать такие заклинания из уст акционистов. Я был первым, кто снял штаны напротив почерневшего парламента. Забрался на памятник Маяковскому при полном попустительстве городских властей. И это подлинные акции! (Наверное, в отличие от нынешних.) Но господам перформансистам неплохо бы усвоить урок, преподнесенный ими же самими: неважно, кто это был, главное, что своим вторжением в публичное пространство художник привлекал внимание не к самому себе, любимому, а к тому, что в это время и в этом месте пошло наперекосяк, что требовало ответа от множества граждан, а не от него одного. Художник своим выступлением стирал всякое возможное авторство во имя соавторства, а вернее – события, в которое по логике отложенного действия вовлекалось сразу много людей. Он был в лучшем случае приводным ремнем этого действия. Преобразующего, резко меняющего массовое умонастроение.
И вот сегодня, по прошествии десятка лет, акционизм 1990-х преподносится как явление не только оригинальное, но и, заметьте, подлинное. Что на это можно сказать? Не стремясь разоблачить некий корыстный интерес, я вижу в этом и желание вписать себя в историю новейшего искусства, и ревность к тем, кто твердо знает: за акцию можно поплатиться. Если не жизнью, то уж точно свободой. Подлинность сегодня – дымовая завеса, скрывающая трусость. Действие не бывает подлинным или неподлинным. Либо его совершают, либо твердят о чем-то постороннем, как правило высоком. Но эти слова уже никого не обманут.
Рисунки Георгия Литичевского
P.S. Статья также публикуется в 6-м номере журнала "Диалог искусств" ("ДИ") за 2012 год. Выражаю свою искреннюю признательность Лии Адашевской, редактору "ДИ", за эту инициативу. - Е.П.
