Термин «новояз» (newspeak) был придуман Джорджом Оруэллом и впервые употреблен им в романе «1984» (Полит.Ру надеется, что многие его читали). Язык тоталитарной Океании был изуродован партийной идеологией и бюрократическими лексическими оборотами, и вышло так, что слова утратили свой изначальный смысл и поменяли свое значение на прямо противоположное.
Изменение языка с окрашиванием в нарочито белые или черные цвета и, как следствие, возникающая необъективность — один из признаков диктаторского режима, сочли в Совете Европы еще в апреле, когда в России обсуждались поправки в Уголовный кодекс. Согласно новой статье в российском УК, за распространение «фейков» о российской армии, ее «дискредитацию», можно получить до 10 лет лишения свободы. Если это повлекло «тяжкие последствия» — до 15 лет. При этом «фейком» российские власти могут посчитать всё, что говорится не «утвержденным языком государственной пропаганды», отмечается в докладе СЕ.
Поправки приняты, правоохранители работают, счет уголовным делам за «дискредитацию» идет на десятки, административных уже сотни. Одно из последних громких дел связано с оппозиционным политиком и бывшим мэром Екатеринбурга Евгением Ройзманом. 24 августа у него прошли обыски по статье 280.3 УК РФ.
Полит.Ру решил вместе с доцентом СПбГУ, кандидатом филологических наук Натальей Прокофьевой разобраться в том, что такое новояз, и уточнить, насколько русский язык погрузился в оруэлловскую антиутопию с началом СВО.
***
У Оруэлла «новояз» — это метафора, гиперболизированный образ языка тоталитарного общества. И смысл «новояза» в упрощении языка в части грамматики, в части лексического значения слов, запрет на употребление слова в том значении, в котором оно всегда существовало. А также приписывание слову тех функций и тех значений, которые удобны правителю этого тоталитарного государства. Это антиутопия. А в жизни все намного сложнее и запутаннее. Поэтому я бы воздержалась того, чтобы проводить прямые параллели между новоязом и языком политики.
А как же идеологическая работа, которую сейчас проводят российские власти?
Здесь вопрос политики. Любая власть предполагает, что в области языка будет проводиться какая-то идеологическая работа. Самый яркий пример в этом плане - разведение понятий «разведчик» и «шпион». Штирлиц для нашей стороны — разведчик, для противной (и очень противной) стороны — шпион. Конечно, очень важно, чтобы те или иные понятия назывались своими именами. Но у разных политических систем будут разные взгляды на одни и те же события, и они будут по-разному именовать объекты.
Это является нормой для языка?
Это абсолютная норма. Это не упрощение языка, как у Оруэлла. Это не навязывание чего-то языку, естественный процесс…
А как быть с «увольнением» и «высвобождением от работы» или с «хлопками газа», которые на самом деле взрывы… Тут разве две стороны конфликта? Выглядит как манипуляция…
Здесь мы имеем дело с тем, как какие-то явления подаются под разным «соусом». И для того чтобы общество лояльнее относилось к тому или иному явлению, создаются те слова, которые буду приемлемы для общества, и таким образом повышается популярность каких-то явлений или правительственных мер.
Например, часто слово «уборка» в последнее время заменяется словом «клининг». Это повышает наши ожидания от услуг и ожидание от профессии: одно дело, когда ты просто уборщик, а другое — сотрудник клининговой бригады.
Нельзя к этому относиться положительно или отрицательно. Это нормально для языка: чтобы повышать популярность каких-то вещей, используются подобные эвфемистические замены. Это всегда существовало в языке.
Если говорить о языке как о языковой системе, которая обладает определённым потенциалом и богатством, — это синонимические ряды. Для чего создаются синонимы? Опять-таки для того, чтобы повысить лояльность населения к тем или иным явлениям. «Преставиться» гораздо элегантнее, чем «двинуть коней». Это внутри языка уже существующая система. Нельзя назвать ее чем-то навязанным.
Может ли это приводить к негативным явлениям?
Манипуляция общественным сознанием, безусловно, может иметь место. Эвфемизация — это повышение лояльности к тем или иным мерам. Поэтому с ней необходимо быть очень аккуратным.
Например, слово «киллер». Оно не очень известно носителю русского. А вот «наемный убийца» — знакомое понятие. К неизвестному мне слову мы не можем относиться положительно или отрицательно. И таким образом — не можем адекватно воспринимать явление, которое названо с помощью эвфемизма.
У любого явления есть две стороны — одна — положительная, а другая — отрицательная. Здесь важно понимать, что любые эвфемизмы и любые политические слова — безусловно являются оружием в руках человека, который их использует. И здесь уже выбор человека — использовать эвфемизацию во благо общества или ему во вред.
Сейчас в ходу термин «специальная военная операция», употреблять другое, короткое и точно описывающее реальность слово просто запрещено… Это понятие было действительно навязано властями. Иное, получается, «дискредитирует» российскую армию…
Наше общество развивается именно во время военных конфликтов (как бы печально это ни звучало): война — это основной двигатель как технического, так и медицинского прогресса. С одной стороны, люди изобретают новые средства убийства, а с другой, новые средства спасения жизней. И в этом антагонизме живет и развивается человечество. Военный конфликт проецируется и на язык тоже.
Термин «военная спецоперация» не выдуман сейчас, он существует уже достаточно давно. Его употребление — вопрос именно идеологической позиции говорящего. Словосочетание «военная спецоперация» — понятие, которое соответствует политике отдельно взятого общества. Мы можем либо принять эту позицию, либо не принять, но это вопрос опять-таки наших идеологических воззрений.
Мы можем говорить о том, что есть различные манипулятивные технологии, которые связаны с языком, которые могут быть направлены на то, чтобы создать положительный образ правительственной политики. Говорить о новоязе в контексте только России и в контексте русского общественного сознания — это не очень справедливо. Давайте говорить о нем глобально. Но для этого нужно разбираться в других общественных системах. И положительный или отрицательный образ президента — это работа политтехнологическая и идеологическая (в том числе в языке). И вопрос в том, можно ли вообще то, что происходит сейчас в языке, считать новоязом.
Получается, что то, что происходит сейчас, на новояз не совсем похоже?
То, с чем мы имеем дело сейчас, не новояз. Это политический язык – ключевые для понимания текущего момента лексические единицы. Это слова, которые характеризуют историю в определенный период. Язык — это всегда отражение истории, поэтому в разные моменты появляются понятия, которые характеризуют эпоху. Например, тот же самый «спутник», который вошел во все языки мира: изначально это человек, который идет с тобой рядом. Потом у этого слова появилось метафоричное значение «спутник жизни», а затем происходит внутренний семантический сдвиг, и словом «спутник» мы начинаем называть космические аппараты. И вплоть до событий последних трёх лет спутник накрепко связан с историей развития космических технологий. А сейчас слово «спутник» с чем ассоциируется? С прививкой от коронавируса. В разные времена слово может обозначать самые разные явления. И это абсолютно нормально.
С точки зрения идеологически заточенного языка интересно вспомнить слово «царственный». Вполне органично смотрятся в художественных произведениях такие словосочетания, как «царственная походка», «царственный наряд», «царственное дерево» и так далее… Если взять словари 50-х годов, мы встретим это слово с пометой «устаревшее» - вот отражение идеологии. Это было актуально в середине ХХ века, а сегодня мы не воспринимаем его как устаревшее. Мы используем его в СМИ, в речи (если конечно, в лексикон нашего собеседника это слово входит) как нейтральное.
Язык — это система саморегулирующаяся и самоочищающаяся. Мы должны понимать, что рано или поздно язык расставит точки над «i». И мы будем иметь дело с прямым значением слова — не навязанным политической системой.
