Известный израильский литератор, переводчик и художник Некод Зингер уже не первый год переводит на русский знаменитую серию романов Давида Шахара «Чертог разбитых сосудов». Эта серия, принятая на ура во Франции (роман «Нин-Галь», четвертый в эпопее, получил там премию командора Французского Ордена Искусств), не бывавшим в Иерусалиме читателям напоминает книги Пруста, а побывавших – поражает точностью отображения эмоций, которые вызывает этот вечный Город. Романы Шахара так увлекли своего русскоязычного интерпретатора, что он решил написать продолжение – сведя шахаровских персонажей под одной обложкой с одним очень популярным отечественным литературным героем. В нынешнем году вышел и первый собственный роман Зингера. Об этом, а также об истории своего знакомства с Шахаром и его Иерусалимом, Некод Зингер рассказал «Полит.ру». Интервью взяла Вероника Гудкова.
Почему вы взялись за перевод романов Шахара? Вы были лично знакомы с писателем?
Мы познакомились с Давидом Шахаром и его женой, профессором общей истории Шуламит Шахар, в 1996 году, уже будучи большими почитателями его творчества. В это время мы с Гали-Даной Зингер начали новый журнальный проект «Двоеточие» и попросили у любимого писателя – по телефону -разрешение на перевод и публикацию его рассказа «Смерть Маленького Бога». Шахар тут же пригласил нас в гости к себе домой, и мы явились со всеми его книгами, собранными по букинистическим лавочкам. Он надписал нам их все, в каждой книге – особое пожелание, связанное с ее названием. А последний на тот момент, только что вышедший роман «Ночи Лютеции», он нам подарил.
Так получилось, что переводить романы Шахара мне довелось уже после его смерти. Он умер в Париже летом 1998 года. Перед самым отъездом туда он звонил нам, и мы договорились, что Шахары придут к нам в гости по возвращении Давида…
С Шуламит мы остались в дружеских отношениях. Она знает русский язык и читает на нем.
На исходе прошлого века мы совместно с издательством «Гешарим» стали разрабатывать план переводов ивритской литературы на русский язык. Естественно, вся восьмитомная эпопея Шахара «Чертог разбитых сосудов» оказалась в этом плане на первом месте. Но, увы, планы осуществляются медленно: старые спонсоры уходят, а новые не находятся. Так что сейчас дело только-только дошло до поисков финансирования издания третьей книги серии («День графини»). Большой отрывок из нее я уже перевел, и он скоро появится в Интернет-версии «Двоеточия». Я считаю, что нужно перевести и еще один авантюрно-исторический роман, не имеющий отношения к «Чертогу…» - «Агент Его Величества». Он некогда вызвал в Израиле страшный скандал.
Шахар сложен для перевода?
Уже вышедшие два перевода – «Путешествие в Ур Халдейский» и «Лето на улице Пророков» (второй в структуре эпопеи «Лето…» открывет серию – «Полит.ру») делались – по причинам, далеким от художественных соображений, - в ненормальном темпе – за три-четыре месяца каждый. Сегодня так принято работать. Но Шахар - это не дешевое чтиво, а Литература, и переводить его очень интересно, но адски трудно. Между первой и второй редактурами нужен какой-то «инкубационный период». Сегодня и я сам, и мой постоянный редактор Гали-Дана Зингер видим какие-то строчки, которые надо было перевести иначе, не говоря уже об опечатках, которые вообще никто, кроме нас, не замечает. И все-таки, мне кажется, что нам удалось найти правильный тон перевода, правильный русский эквивалент шахаровского иврита. Самое главное, сложное и совершенно необходимое – достичь верного соотношения между верностью букве оригинала и естественностью русской речи. Притом так, чтобы язык романа не стал стопроцентно русским и стопроцентно современным, ведь Шахар не русский писатель, а очень и очень еврейский, иерусалимский, даже в каком-то смысле «восточный». Его иврит – самый «нерусский» во всей ивритской литературе, и даже не сегодняшний израильский иврит. Шахар – один из немногих иерусалимцев - даже в своем поколении, - выросших в семье, где не менее двух предшествовавших поколений говорили на иврите еще при турках. Поэтому-то его язык сильно отличается от языка большинства писателей, которые или привезли его из Российской империи, или усвоили его в «русифицированном» ключе.
То есть и Иерусалим Шахара – особенный, некий ушедший в прошлое мир, данный глазами очевидца?
Других книг о старом Иерусалиме такого уровня у нас, читателей, – ни у ивритоговорящих, ни тем более у русскоговорящих - просто нет. Я уже написал в послесловии к «Путешествию в Ур Халдейский» почти все, что имел сказать о важности шахаровской эпопеи для понимания Города. Эту проблему раскрывает и статья Моше Рона и Михали Пелед-Гинзбург, которую я перевел для русского издания «Лета на улице Пророков». Их книга «Келим швурим» («Разбитые сосуды»), вышедшая в издательстве «hа-кибуц hа-меюхад» (она переведена на английский), - лучшее, что написано о творчестве Шахара.
Я не филолог, а всего лишь художник, писатель, переводчик и редактор, и мне трудно что-то сказать об истории возникновения «Чертога». Я думаю, что он – попытка соединить все то, из чего состояла жизнь автора долгие годы, воссоздать единство мира, которым был Иерусалим его детства. А распался этот мир, как ни парадоксально, с возникновением государства и разделом Города. Воссоединение 1967 года уже ничего не поправило в этой трагедии. Шахар придерживался тех политических взглядов, которые сейчас называют «правыми» Но он никогда не был «правильным» сионистом в понимании сионистского руководства – сначала «соцсионизм» с построением нового мира и человека, а потом и того хуже. Писатель был светским иерусалимцем, нерелигиозным человеком европейской культуры, но живущим и творящим внутри еврейской традиции, знатоком Писания и Каббалы. Он – это я говорю уже по личному опыту - был непревзойденным рассказчиком, знавшим тысячи историй о каждом доме и о каждом заметном городском персонаже. Друзья звали его «Шахерезадой» и ценили устные рассказы даже выше книг. Большей удачи в жизни любителя Иерусалима, чем пройтись по городу с ним, и быть не могло.
То есть Шахар знал не только старый Город, но и его жителей. Они стали прототипами героев «Чертога»?
Да, за многими из них стоят реальные иерусалимские личности. Исключение разве что - Гавриэль Луриа, главный герой. Это сложносоставной образ. С некоторыми из этих личностей довелось познакомиться и мне. Наиболее известны – доктор Тихо (у Шахара – окулист Ландау), поэт Ионатан Ратош - лидер так называемого «ханаанейского движения» (в романах его зовут Берл Рабан), судья Фрумкин (Гуткин).
Но «Чертог…» - это не документальная литература. Например, жена доктора - Анна Тихо, художница из Вены, ничего общего не имела с романной Оритой Гуткин. Дом окулиста, описанный у Шахара, сегодня называется домом Анны Тихо – это филиал Музея Израиля. Там висят картины хозяйки, проходят выставки, концерты, есть кафе, в котором мы с друзьями сиживали десятки раз. Однажды за соседним столиком сидел сам писатель - мы еще не были знакомы. Так что и география Шахара, и его персонажи для нас, иерусалимских жителей, совершенно живые материи. При этом ничего в романах нельзя принимать на веру - Шахар в этом отношении коварен, как и положено великим рассказчикам.
Я люблю всех шахаровских героев – от шофера Махмуда и полицейского Гордона до лавочника Красное Ухо. Я очень и очень люблю Город, с его «иерусалимской блажью» и космополитизмом прежнего, индивидуалистского толка (не в духе мировой деревни, где все едят гамбургеры и пьют кока-колу) и страшно пугаюсь, когда мне кажется, что он исчезает с лица земли под напором «новых веяний». Особый интерес у меня вызвал Иегуда Проспер-бек, отец Гавриэля. В книге, которую я сейчас пишу, выясняется, что он и есть турецкоподданный папа Остапа Бендера. Помните, у старика было две жены – яффская и иерусалимская? Так что Ося и Габи – сводные братья.
Вы называете главного героя ГаВриэлем, тогда как в русской традиции произношения – ГаБриэль?
Дело в том, что в иврите «бейт» и «вейт» - одна и та же буква «бет», только в первом случае внутри буквы пишется точка («дагеш»). При печати эти дагеши сохраняются только там, где приводится полная огласовка – в учебниках иврита, стихах и детских книжках, а также в тех редких случаях, когда отсутствие дагеша меняет смысл слова. Есть правила, регулирующие чередование «б» и «в» в однокоренных словах и в разных формах одного слова – так, с последующей буквой «йуд» получается «Габи», а не «Гави».
Кстати, на последней ММКВЯ был представлен еще один из романов «Чертога…» - «Сон в ночь Таммуза». Его перевел Эфраим Баух. Он тоже пишет «ГаБриэль». Как я понимаю, вы не сотрудничаете?
Права на романы принадлежат, разумеется, вдове писателя. По ее словам, она никому, кроме нас - меня и Гали-Даны Зингер - не собиралась позволять их переводить на русский. Откровенно говоря, я впервые слышу о том, что «Сон…» вообще был переведен, тем более Баухом. Что же до «сложностей» его перевода, то даже шефа этого господина (председателя союза писателей Израиля, в котором Баух лет сто заведует русской секцией), зовут ГаВриэль Мокед. Про «бейт» и «вейт» можно и не знать (это странно для обильно творящего переводчика, но мало ли) - достаточно послушать, как люди обращаются друг к другу. Ничего, кроме вышесказанного и того, что Баух написал и издал тьму собственных книг, я говорить о нем не буду. Желающие составить собственное мнение могут почитать его сочинения.
Некод Зингер родился в 1960 году в Новосибирске. Жил и работал в Ленинграде и Риге. С 1988 года - в Израиле. Житель Иерусалима. Занимается живописью, успешно выставляется. Соредактор литературного журнала «Двоеточие», выходящего на русском языке и на иврите, автор переводов, критических статей и эссе. В 2006 году вышел в свет автобиографический роман Зингера «Билеты в кассе», уже закончена его оригинальная ивритская версия. В московско-иерусалимском издательстве «Гешарим - Мосты культуры» в переводе Зингера вышли романы Давида Шахара «Путешествие в Ур Халдейский» (2003) и «Лето на улице Пророков» (2004). Московское издательство «Фантом-Пресс» опубликовала в переводе Некода и его супруги и соредактора «Двоеточия» Гали-Даны Зингер роман Давида Гроссмана «С кем бы побегать» (2004).
