Я увидел их в поезде, который мчал меня из непередаваемого города Бирмингем в прекрасный город Лондон. В Бирмингеме я перескочил на него с неспешной электрички, три часа тащившейся по живописным ландшафтам Уэльса. Валлийская кухня, быть может, и не самая худшая на свете (есть еще гаже, чешская, например), но кулинарные способности потомков Мерлина, короля Артура и королевы Гвиневеры были затоптаны бодрыми методистскими проповедниками в позапрошлом столетии. Оттого после трехдневного пребывания в кельтском рае я был разом и голоден, и расстроен желудком. Все это, вкупе с тем обстоятельством, что ни один британский поезд не приходит вовремя, отчего я опоздал на свой лондонский экспресс в непередаваемом Бирмингеме и вынужден был носиться по вокзалу в поисках информации о следующих рейсах, вогнало меня в лихорадочное состояние. Я дождался своего «Виктория Экспресс», плюхнулся в одинокое кресло в самом углу вагона и начал неспешно предавать проклятиям английскую оккупацию Уэльса, протестантизм в его крайних проявлениях, железнодорожные компании Соединенного Королевства, индустриальные города, которые теперь никому не нужны, собственную страсть к перемещению по Европе и многое другое. Успокоившись, я увидел их.
Это была пожилая пара – он загорелый, в какой-то смешной пестрой вязаной кофточке, седые волосы зачесаны назад. Она – тоже совсем седая, маленькая, морщинистая, взгляд не как у мужа – внимательный и даже, рискну сказать, доброжелательный. Супруг ее выглядел если не тайным скруджем, так уж немногословным гордецом точно. На ней была теплая кофточка, тоже вязаная, в руках – истрепанный пингвиновский покетбук, думаю, семидесятых годов, если не шестидесятых. Старик долго смотрел в окно; когда же панельные четырнадцатиэтажки и одинаковые маленькие семейные конуры для работящих бирмингемцев сменились зелеными полями, прерываемыми иногда крошечными поселками – с десяток домов и церковь, пассажир полез в стоящий на соседнем сиденье рюкзак и принялся неторопливо доставить оттуда снедь. Жена отложила книгу и начала накрывать на вагонный столик, откинутый между ними. Муки, которые испытывал мой желудок, заставили меня отвернуться, однако через несколько минут я все-таки решил полюбопытствовать. И не зря.
Они не ели, они жрали. Готов поклясться – их ланч был сервирован на местной газетке; я не Шерлок Холмс, но отличить на расстоянии двух метров бумагу и шрифт общенациональной британской газеты от районного издания смогу. На этой «Вулверхэмптонской Правде» расположился натюрморт, достойный какого-нибудь веганского Снейдерса: пучки морковки с хвостами, порей, маленькие дирижабли свежих огурчиков, зеленая ветка с бурыми помидорами, кучки белых и коричневых шампиньонов, банка с оливками, еще банка, от которой за версту тянуло веганским паштетом, пучок красно-белой, мелкой, похожей на сердечки, редиски (в России такая не растет, кажется), еще баночка – с оливковым маслом, домашний каравай, соль, перец, что-то еще. Все это супруги энергично пожирали, молча, обмениваясь жестами, передавая складной нож, которым по очереди отрезали знатные шматы каравая, соль, перец, салфетки, флягу, где явно плескался сок домашнего производства. Очевидно, что все, кроме, пожалуй, оливок, вырастили они сами на приусадебном участке; передо мной было живое воплощение модной в Европе и Америке неоруссоистской био-идеи – эта пара жила в утопии, она была local, natural, bio and vegan. Я не знаток британской жизни и не могу сказать ничего о социальном происхождении и культурном бэкграунде моих попутчиков; то ли это профессорская семья, устроившая себе на пенсии такой вот экологический рай, то ли продвинутые фермеры, то ли удалившиеся от дел клерки, решившие тяжелым крестьянским трудом искупить все съеденные за десятилетия фиш-энд-чипс, Биг-Маки и кебабы. Одно точно: они сами сеяли, копали и собирали – об этом свидетельствовали их руки, состояние ногтей и загар лица. Наконец, супруги насытились. Экологическое мышление, а не гигиена – самое сильное место этой пары, воду в вагонном туалете они явно экономили: просто вытерли нож куском хлеба, ложки - облизали, руки протерли салфетками; остатки ланча были завернуты в пакетики и уложены в рюкзак. «Глашатай Вулверхэмпотна» отправился в мусорный ящичек в вагонном проходе – вместе с буйными морковкиными хвостами, косточками оливок, огрызками огурцов и очищенной от томатов зеленой веточкой. Старик вздохнул, погладил жену по руке, откинулся на спинку кресла и вернулся к наблюдению за субурбией – до Лондона оставалось двадцать минут. Супруга потянулась за своей книжкой.
Это все произошло в начале прошлого октября. И только недавно я понял, что, на самом деле, увидел. Прежде всего, образ настоящего постиндустриального экологического руссоизма. В медиа и поп-культуре «зеленая идея» (назовем ее так) рекламируется как нечто изящное, высокотехнологичное, тонкое и невероятно красивое. Какие-то голливудские звезды и приятные на вид домохозяйки агитируют за мир, где никого не едят, где нет зловредных канцерогенов, вонючих газов, проклятых машин, империалистического фастфуда, коварных супермаркетов и огурцов, выращенных в Голландии сразу в полиэтиленовых гондонах. При этом, агитация идет посредством сложных машин, которые производят на заводах, а агитаторы, в основном, зарабатывают на жизнь тем, что обирают сотни миллионов простаков в кинотеатрах, провонявших попкорном и кока-колой. Это все фэйк. А вот настоящая «зеленая идея» была явлена мне в поезде Бирмингем-Лондон в образе не очень приятных, не очень опрятных стариков, пожиравших с газетки собственный урожай. Выглядело все это не лучше, чем необъятные советские тетехи и мужики, подкреплявшиеся в поезде Горький-Астрахань синими вареными курами, яйцами вкрутую, краковской колбаской, лучком и водочкой. Я не к тому, что «зеленая идея» - обман, придуманный для зажравшегося западного человека, ничего подобного. Просто надо понимать, что на самом деле тебя не призывают пить с небожителями свежевыжатый сок в дезинфицированном миллионерском лосанжелесском заповеднике, нет, тебе предлагают повозиться в земле, раком кверху, попотеть на своих шести сотках.
Кстати о шести сотках. Кризис сделал их гораздо более актуальными, чем еще с полгода назад, по крайней мере, в Британии. Одно дело, когда телеповар Джейми Оливер ползал по грядкам, окучивая собственную картошечку в экономически благоприятные времена. Другое – сегодня, когда в Британии скопилось сто тысяч заявок в райсоветы на аренду земель для огородов. Специальная государственная организация National Trust объявила, что ситуация с очередью за огородами стала нетерпимой и намерена срочно выделить уже в ближайшее время около тысячи участков. Некоторые из огородов отрезаны от самых знаменитых исторических поместий, вроде Хьюенден Мэнор в Бакингемшире – это там сто пятьдесят лет назад обитал известный романист, великий премьер-министр, личный друг королевы Виктории Бенджамин Дизраели. Там, где раньше раскинулся сад XVIII века, нынче копают картошку и моркошку – и все довольны. По крайней мере, так считает Элисон Маскаренос, предводитель местных огородников. В National Trust посчитали, что на выделяемых участках британцы соберут 50 тысяч мешков картофеля, или чего-то еще; стоимость урожая оценивают в полтора миллиона фунтов. Последний раз такая тяга к земле в стране наблюдалась (и поддерживалась государством) во время Второй мировой войны.
Что же, «назад к природе» – не только модно, но и выгодно. Однако здесь интересен не экономический, а идеологический и эстетический аспекты этого дела. Ведь очень сложно заставить обывателя копаться в грязи – даже если это принесет моральное удовлетворение и грошовую выгоду. Городскому человеку нелегко превратиться в Диогена; «что естественно, то не постыдно» - хорошо, пусть так, но грязь и вонь как раз естественны, а чистота и благоухание чаще всего – искусственны. Как убедить в обратном? Как сделать привлекательной жизнь без супермаркетов, целлофановых пакетов, автомобилей, средств от пота, без всего того, ради чего население западного мира, собственно, и убивает восемь часов в день на работе? Об этом – довольно забавная книжка, вышедшая около года назад в Германии, и вот сейчас переведенная на английский. По-немецки она называется Feuchtgebiete, по-английски – Wetlands, что касается русского, я бы предложил такой смелый вариант, как «Влажные низменности». Речь идет именно о «низменностях» - но не в географическом смысле; это «низменные предметы», которые никогда публично не обсуждаются, большинство из таких «низменностей» находятся у женщин ниже пояса, и от природы они влажны. Автор романа, Charlotte Roche, издевается над культом сухости, гладкости и искусственного благоухания женского тела, над рекламным миром дезодорантов, бритых подмышек и эпилированных лобков. Протагонист книги, юная Хелен, попадает в больницу после неудачной попытки побрить анус, все последующее описывается с точки зрения восемнадцатилетней девахи, которая пытается возвести свою разгильдяйскую неряшливость в идеологическую добродетель, да еще, к тому же, сделать ее эстетически самодостаточной. Сама Шарлотта – бывшая звезда немецкого музыкального телеканала Viva – в свое время экспериментировала в том же духе: лет шесть назад немецкая пресса с энтузиазмом обсуждала экранное явление виджейши Рох с небритыми подмышками. Шарлотта уверяет, что ей до сих пор приходят взволнованные письма – как сторонников Цивилизации, так и любителей Природы.
В общем (и слава Богу!), у каждого есть выбор – либо замороженная пицца в супермаркете и дезодорант, либо беспестицидная картошечка со своего огорода, траурные ногти и тот самый запах пота, который так изводил в советских автобусах семидесятых годов. Но ведь последнее можно и не замечать, в конце концов, писал же Сведенборг о своей беседе с посланцем Ада: «Я спросил: “И что ж, все это дарит вам усладу?” Они ответили, что да, много, много услады. Я заметил тогда: “Вы как нечистые твари, которые валяются в таких нечистотах”. И они ответили: “Да, мы твари, мы твари. Но все это услаждает наше обоняние”». Напомню, что согласно Сведенборгу, грешники, попав в Ад, сначала не понимают, ни что они умерли, ни где они находятся. Они продолжают заниматься привычными делами – обманщики обманывают, убийцы – убивают, прелюбодеи – прелюбодействуют; то есть, делают то, что естественно. И только со стороны возможно понять, насколько это отвратительно.
