Дебют Дмитрия Крымова и его студентов-сценографов - "Недосказки" - состоялся полтора года назад, а в этом году спектакль был выдвинут на премию "Золотая маска" в номинации "Новация". "Донкий Хот" нынешних третьекурсников ГИТИСа, выпущенный в декабре прошлого года, стал еще одним шагом в утверждении необычного жанра, созданного на пересечении визуального театра с пантомимой . В конце апреля в театре "Школе драматического искусства" выходят "Торги" - четвертая по счету работа режиссера и его группы за последние два года. О том, зачем будущим сценографам понадобилось самим выходить на сцену и как можно заразиться театром, Дмитрий Крымов рассказал Валерию Золотухину.
В этом году на конкурс «Золотой маски» попали два студенческих спектакля – ваши «Недосказки» и «Мальчики» курса Женовача. Свидетельствует ли это о расцвете московского студенческого театра?
Я бы поостерегся говорить о расцвете или упадке студенческого театра, но догадываюсь, почему эти спектакли привлекают к себе такое внимание. Все движется волнообразно: надоело соленое и хочется сладкого, потом - капусты, а затем спать. Сейчас все немного замучены понятием «профессионализм», которое стало иконой коммерческого театра. И выясняется, что достигнутое – не совсем то, чего хотели и добивались. Когда же в театр входят молодые люди – от них веет чем-то свежим. Это чистый, незамутненный, по-молодому наивный и прекрасный театр. Иногда они недостаточно умелы, но это желание войти… Одним словом, как Треплевы.
Сейчас у них счастливая пора недолгого цветения. Опасность состоит в том, что со временем жизнь приучит их создавать оболочку, и свою чистоту они не смогут достать даже в том случае, если она останется. Как говорит Астров: «А как не постареть? Кругом тебя одни чудаки. Поживешь с ними год-другой – и сам становишься чудаком. Неизбежная участь». Есть, с другой стороны, театр Фоменко, где актеры цветут дольше. У Полины Кутеповой такое лицо, будто бы она еще из института не вышла. Во многом, это зависит от микроклимата, созданного Фоменко в своем театре.
Как можно поддерживать этот микроклимат?
Я не большой знаток, сейчас прохожу на своем опыте начальную стадию этого процесса и не могу даже сказать, что у нас сформировавшийся театр. Не имея ни материальных, ни дисциплинарных методов воздействия, я пытаюсь удержать их на добровольных началах и создавать такие условия, чтобы у студентов возникало желание возвращаться обратно, иметь свой дом.
То есть, вы хотели бы продолжать работать вместе всем курсом после того, как закончится обучение?
Конечно. В идеале это должна быть лаборатория, мастерская в средневековом значении этого слова. Чтобы оставаться в деле нам немного надо – выпускать, допустим, один спектакль в год. Театральные художники должны работать в разных театрах. Наращивать мускулатуру. Но это не такая профессия, которая требует пропадать на съемках и постановках месяцами. И раз уж мы собрались вместе, то хотелось бы, чтобы погуляв там, они могли бы усталые, но счастливые, возвращаться сюда, принося новые впечатления. Сложность заключается в том, чтобы не заматереть в этих путешествиях.
Знаменитый чешский сценограф Йозеф Свобода сделал за свою жизнь примерно 700 спектаклей. Это кажется невероятным и одновременно доказывает, что успевать можно многое, но важно определять приоритеты и ставить перед собой цели. Я не спешу их формулировать, но, может быть, мои студенты смогут определить их для себя в наших совместных работах.
Вам уже приходилось сталкиваться с «путешествиями» учеников?
Это и был мой план – сделать так, чтобы они начали работать, будучи студентами. У каждого уже сейчас есть одна - две постановки. Маша Трегубова, например, сделала уже штук пятнадцать спектаклей. Еще одна студентка, Этель Иошпа, выиграла международный конкурс в Австрии с «Женитьбой Фигаро» Моцарта. Маша Вольская работает вместе с учеником Женовача Олегом Юмовым: один спектакль они поставили в Омске, а второй – «Гаргантюа и Пантагрюэль» - вышел в Центре драматургии и режиссуры. Сейчас группа сценографов из пяти человек работает над дипломным спектаклем курса Олега Кудряшова в ГИТИСе. Еще две девочки, Маша Трегубова и Вера Мартынова, работали над сценографией «Торгов» - спектакля, который сейчас выходит на Поварской. Все вместе мы скоро будем делать спектакль в театре «Тень».
Какие режиссерские задачи вы ставите перед собой, когда делаете спектакли со своими студентами-художниками?
И я, и мои студенты – художники, и у нас есть общий интерес высечь искру теми способами, которыми мы владеем. Но если бы спектакль был без режиссера, то имел бы форму студенческих этюдов, и они едва ли составляли бы одно целое. Но если это одно целое, то, значит, с ними поработал режиссер. Или художник, который работал в должности режиссера. В любом случае, необходима воля, которая организует спектакль – объединяет, направляет, оттачивает и заостряет. Перед тем, как начать работать, мы ставим перед собой задачу и стараемся ее решить, чтобы в итоге получилась: пуля.
Дистанция между двумя спектаклями курса - «Недосказками» и «Донким Хотом» - вам самому представляется внушительной?
«Недосказки» - более «детская» постановка, проба, в которой мы не хотели, да и боялись, выходить за пределы одного приема. В «Донком Хоте» в связи с появлением актеров возникла более сложная структура. Я попытался сделать цельный спектакль из разных фактур, построить его на рискованных бросках из одного в другое. «Донкий Хот» состоит из 9 крупных эпизодов, настолько разных, что, казалось, их не удастся свести вместе. В конце концов, ритмом, пластикой, музыкой и смыслом, я думаю, их удалось соединить.
То, что ваши спектакли идут на сцене театра Васильева – это случайность или закономерность?
В достаточной мере, случайность. Но если случайность оказывается работоспособной, то, значит, ей все-таки способствует закономерность. Два года мы у него работаем – и ничего, кроме помощи, не видим.
Нам было очень легко вписаться в пространство 5-й студии. Здесь никто никогда не играл спектаклей, поскольку это была репетиционная площадка, а свет со звуком в этом зале были сделаны Васильевым специально для наших спектаклей. К тому же, это домашний театр, который мне понравился сразу же, когда мы вместе со студентами пришли сюда. Они сели на сцене, начали что-то обсуждать, свет откуда-то сбоку падал на них – и я увидел готовую мизансцену.
Кроме этого, для меня самого спектакли Васильева – это крупный эстетический опыт. В его последнем спектакле есть сцена, когда на сцену выходят два человека, садятся и исполняют партии оперы Даргомыжского, опустив ноги с сандалиями в аквариум. В аквариумах бурлит вода, с балкона падают комья земли и охапки цветов. Это – смерть Дон Жуана.
Знаете, я давно не испытывал в театре такого детского восторга. Когда от происходящего на сцене тебе одновременно жутко и весело.
Вы согласны с термином «театр художника» применительно к вашим спектаклям?
Глазунов называет Марка Шагала еврейским художником, а мне хочется ему ответить: "Он художник и по национальности еврей. А вы – вообще не художник. И никакая национальность вам не поможет". И то же самое с театром: есть Театр и есть не-театр.
Театр, который делают художники, – такое определение меня устраивает. А «театр художника» - в этом есть какая-то жанровость, убогость, как театр одноруких.
Один из мотивов ваших спектаклей - торжество художника, посредством своей фантазии одерживающего победу над мертвой вещью. Я часто ловлю себя на мысли, что сам по себе этот акт способен вызывать зрительское восхищение, но в нем нет драматизма.
Есть такой фильм, в котором Пикассо пишет картину – одного из своих быков. Он рисует на стекле, а камера снимает его с противоположной стороны. Он так справляется с красками, у него такое бурление внутри, что каждый раз, когда он отходит от стекла, я думаю, что лучше нельзя. Он же опять подходит и продолжает наносить мазки… Это выглядит так легко и так бесконфликтно, но я смотрю на него и думаю: «Боже мой, у меня никогда так не получится, я просто не смогу этого сделать». Поскольку я понимаю, как это тяжело делать, то я не могу сказать, что в этом нет драматизма. Побороться с вещами, связать их остроумной находкой, развернуть другой стороной вещественный мир, который нас окружает – в самом обращении художника с предметом существует конфликт. Вы берете кружку и пьете из нее чай. Также и художник может пить чай, но при этом у него появляется вопрос: «Что я держу в руках?». В этом и состоит задача - увидеть мир не таким, каким он представляется обыденному человеку.
В группе, с которой я работаю, помимо художников моего курса, есть несколько студентов актеров, и если бы в «Донком Хоте» не было Ани Синякиной, исполняющей роль Дульцинеи, то не было бы многих тем, которые там появляются. Она создает стержень этого спектакля. Именно драматический стержень.
В спектаклях студенты выходят на сцену в качестве актеров. Вам кажется, это принципиально важный опыт для сценографов?
Не принципиальный, но очень важный. Тот же Боровский, я думаю, вряд ли выходил на сцену в ролях. Я сам много лет работал художником в театре, но когда начал работать вместе со студентами и просил их оформлять спектакли, то увидел свою собственную ошибку: раньше я приходил в спектакль и смотрел на него как бы со стороны, умно и иногда скептически. Как мастер по телевизорам приходит в чей-нибудь дом, чинит и уходит, а семья остается пить чай.
И мне захотелось показать этот «чай» своим студентам. Будут они играть или не будут – не важно, потому что они уже ощутили сложность той огромной работы души, которая происходит до, после и во время спектакля. Они не только как интенданты подвозили снаряды, но ходили в штыковую и почувствовали запах настоящего поля боя. Театр - это высокая зараза. И заразиться им можно по-разному – можно по воздуху, а можно получая удовольствие. Но лучше уж, по-моему, получая удовольствие.
