Константин Вагинов мог отдать часть своей короткой жизни, чтобы заполучить эту книгу. Конечно, у него был мизерный шанс наткнуться на нее на букинистических развалах послереволюционного Петро-Ленинграда – все-таки маленький тираж «Подснежников из сада викария», изданных тайком во Франции, не пропал полностью, что-то дожило аж до 1986 года, когда книгу переиздали. Но даже, попадись она Вагинову, ничего, кроме счастья коллекционера причудливостей, ему было бы не испытать; читая по-французски, на древнегреческом, на латыни и, видимо, на итальянском, английского наш гений не разумел. Этот язык вообще не был тогда в ходу в компании стареющих юношей, обитавшей в бывшей столице империи – не Чуковского же просить переложить сие непристойное сочинение на русский. Забавно и страшно представить себе автора «Айболита», возвещающего молодым Вагинову, Бахтину, Егунову и компании следующее: «звонкий шлепок моего мальчишеского пузика о ее шелудивый венерин холмик возвестил о том, что я воспользовался недосмотром, в котором она раскаялась очень скоро». Нет, такое невозможно.
Так что проще вообразить себе эту книгу среди сокровищ не самого Вагинова, а безумных вагиновских коллекционеров, ротиковых, котиковых и проч. А потом – либо после их неминуемого ареста, либо во время блокады - возмутительное издание запросто могло оказаться во втором ряду солидного книжного шкафа просвещенного партийного бонзы или даже энкэвэдэшного шакала с культурными запросами, затем -- перейти по наследству благодарным потомкам, которые уже вполне легально учили английский в школе, чтобы вечером, запершись в своей комнате, вооружиться словарем Мюллера (или, скажем, Ахмановой) и по складам изучать на малознакомом наречии чудовищные сексуальные приключения некоего Архиепископа, мерзавца, шутника, богохульника и серийного развратника.
Но и такой сюжет представляется нам весьма маловероятным, а потому довольствуемся следующим: издательство Kolonna только что выпустило входивший в состав «Подснежников» крошечный роман (повесть, длинную назидательную новеллу) знаменитого сатаниста, любимца поп-культурных героев семидесятых, безудержного графомана и пройдохи Алистера Кроули. Книга называется по-русски «Развратный роман», что представляется возможным вариантом оригинального заглавия The Nameless Novel (можно было бы перевести и «отвратительный», или даже «гнусный»). Впрочем, пусть будет роман «развратный», а не «гнусный», в конце концов, черт с ним! – а Черт уж на самом деле с ним, чего тут скрывать… Безудержные непристойности Кроули элегантно и сочно переложил на русский Валерий Нугатов; действительно, отличная работа, думаю, Вагинов остался бы доволен. Впрочем, жанр моей еженедельной колонки – вовсе не рецензия, отчего от описания книги перейдем к общему рассуждению по ее поводу.
«Развратный роман» - забавная смесь де Сада, Рабле и английского позднего романтизма. Скелет книги – десадовский, жесткий, почти негнущийся: 11 глав с прологом представляют собой последовательное описание оргий (гетеро- и гомосексуальных, с привлечением практически всех любимых «божественным маркизом» жанров: копрофагия, педофилия, зоофилия, некрофилия, инцест -- и, конечно же, тот, что получил от маркиза свое имя, садизм). Оргии перемежаются монологами и диалогами, носящими издевательски псевдоученый характер. Однако, на самом деле, у де Сада Кроули позаимствовал лишь чисто формальный принцип (оргия-беседа-оргия), к этому можно добавить разве что его (тщетное) стремление перещеголять всех как в крайней, чудовищной непристойности происходящего, так и бесстрастном тоне описания -- стремление, впервые явленное в известной нам западной литературе де Садом. На этом сходство кончается и начинаются несовпадения; причем, это не только разница авторских талантов, но и различие культурно-исторических эпох. Де Сад – порождение и завершение века Просвещения; он довел до края, до логического конца рационализм просветителей, сделав из него окончательные и бесповоротные выводы о человеческой натуре и обществе. Цепочки совокупляющихся тел, которые де Сад выстраивает в оргиастических сценах – это воплощенные в плоть и кровь (в наслаждающуюся и страдающую плоть и льющуюся рекой кровь) логические построения авторов «Энциклопедии»; автор «Ста дней Содома» математичен не менее Д'Аламбера и столь же склонен к процедуре философской редукции, как и Руссо. Недаром XX век понял, что именно де Сад был настоящим отцом Французской революции; в конце концов, подобно королю Лиру, маркиз стал жертвой собственного отпрыска. Более десятка лет в психушке в Шарантоне – это не шутка, честное слово.
Кроули написал «Развратный роман» в 1904 году, в те времена, когда от поклонения Разуму не осталось и следа. Соответственно, и величие замысла у него начисто отсутствует. Де Сад сотрясал устои общества вообще, он раскачивал мироздание неслыханными ранее гимнами цинизму (который в его трактовке и есть редуцированный до предела Разум). Цель Кроули скромна – и это несмотря на то, что именно он основывал собственные мистические ордена и даже сочинил «Свод священных книг Телемы». В «Развратном романе» устои сотрясаются – но это викторианские устои, протестантские правила жизни джентльменов в клетчатых панталонах, нужда ханжества, возведенная в добродетель морали. В этой книге присутствуют и королева Виктория, и король Эдуард, и много кто еще. Есть даже искушение прописать это творение Кроули по разряду «социальной критики», но этому мешает форсированный (довольно натужный) аристократизм автора и его презрение к низшим классам – и здесь он снова почтительный ученик де Сада.
В общем, цель Кроули была скромна – оскорбить господствующую в его время мораль и монархические чувства. И это ему удалось, учитывая дальнейшую судьбу «Развратного романа». К тому же, одним из двух главных героев возмутительного сочинения выбран репортер газетенки, под которой подразумевается «Дейли Мейл». Вот эта сиюминутная сатира на общество, неуместная у шарантонского узника, и разъедает десадовский скелет «Развратного романа». Де Сад странным образом превращается в Честертона – эта честертоновская бойкость, склонность к невероятным происшествиям больше всего выдают нам в Кроули позднего романтика времен «бель эпок»; местами он просто завирается, как автор рассказов об отце Брауне. И это тоже неслучайно – Гилберт Кит Честертон, католик, знаменитый апологет христианства оказывается стилистически близок оккультисту, знаменитому апологету сатанизма Алистеру Кроули. Кстати говоря, Честертон всего на год старше Кроули. Несмотря на популярность одного и другого в семидесятых годах прошлого века (Кроули – в англоязычном поп-мире, Честертона – в интеллигентских столичных кругах Москвы), оба остались намертво замурованными в общей для них эпохе рубежа XIX и XX столетий. В этом-то вся их прелесть.
Можно любить артефакты и тексты прошлого за то, что они «современны», «актуальны» сегодня. Можно – но, положа руку на сердце, это дурной вкус, моветон мышления. Все истинно прекрасное ничему современному не созвучно, оно замкнуто в себе, почти не проницаемо, оно представляет для потомка новое знание, а не подтверждение уже известного ему старого. Это -- опыт другого, и не следует оскорблять его намеками на то, что все на все похоже, что афинянин V века до н.э., француз времен Регентства, викторианец и москвич эпохи позднего Лужкова малоразличимы. Различимы и еще как. Вообще мало чего общего. И вот для того, чтобы избежать пошлой тавтологии, стоит пристальнее вглядываться в вещи, замурованные в своем времени, в рокайли на теневых сторонах зданий чужих культур и других времен.
