В сорок лет он возвращается домой. К матери, чьи надежды он разрушил. К другу, который болен и скучен и в жизни занят одним лишь вопросом: «когда делать гимнастику, утром или вечером?». К женщине, у которой большой зад и черные усики над верхней губой, которая любит его, но он не может полюбить в ответ. В сорок лет еще чего-то желающий, уже проигравший, он возвращается домой и на что-то рассчитывает. И сразу было понятно, что возвращаться было нельзя, и не возвращаться – тоже, потому что теперь уже идти некуда и бежать поздно, и весь паршивый остаток жизни надо будет прожить до конца, и ничего не изменить.
Имя главного героя пьесы Ханоха Левина, постановку которой в режиссуре Кшиштофа Варликовского привозили в Центр им. Мейерхольда 9 и 10 декабря – Крум. Может, говорящая фамилия с хитроумным переводом, а по звуку так просто хруст, с которым жизнь перемалывает человека: “крум, крум, крум”. Его история только притворяется историей блудного сына, вернувшегося домой. На самом деле, это история человека, у которого никогда не было дома. С жестокостью патологоанатома режиссер раскрывает перед зрителем все секреты мужского кризиса среднего возраста. И главная трагедия этого кризиса – трагедия невозможности самого главного возвращения – возвращения в утробу матери.
“Мама, - кричит главный герой с видеоэкрана в самом начале спектакля – не умирай, встань, будь всесильна, как была в детстве”. И когда затем он появляется в черных очках и тарантиновской шляпе, блестящий, как на параде, ты уже заранее знаешь финал. Четкая мизансцена – глубоко беременная баба на пляже делает дыхательную гимнастику, умирающий рядом с ней глубоко вдыхает воздух. И, наверное, ему кажется, что он - внутри, в животе, и обо всем остальном, включая дыхание и питание, позаботится мама. Точно так же, перед операцией он как к материнской груди присасывается к медсестре. Все однако обман – мать выбрасывает тебя, подхватывает – жена, мужчина безвольно болтается между ними, пока они решают свои дела. “Одна тебя выплюнула, а другая – заглотила” – возмущается Крум. Его главная достижение – он так и не женился. Взял свою судьбу на себя. Не был счастлив.
Спектакль “Крум” Кшиштофа Варликовского Москву надрессовали ждать как нового театрального слова. Ей обещали польский театр. делящий с немецким знамя театрального авангарда, с одной из самых передовых ее фигур. Обещали историю самопознания, открывающую психологическому театру дорогу на объединение с игровым. Ей обещали чуда - однако с первых сцен оказалось, что никакого чуда не произойдет. На ломаном паркете застывают, словно испорченные куклы, людские фигуры, на видеоэкране стремительно опережает себя время, улица бежит в режиме быстрой промотки и тихо работают вентиляторы, как будто разгоняя сгущающуюся тоску. Но тоска не разгоняется, а оседает тяжелым конденсатом на бархатных театральных креслах и вентиляторных лопастях. Режиссерская идея проста: жизнь утомительна, женщины – отвратительные раскрашенные куклы, мерзкие бабы с именем “жопа”, а за пляжем, затмевая заход солнца, манит красивой далекой светской жизнью отель “Хилтон”, и все-таки, ничего не сделав, очень страшно умирать.
Впрочем, спектакль Варликовского хорош не экзистенциальной философией и не нагнетанием трагедии, и не документацией мужских страхов и кризисов, от которых, напротив, большая часть зрителей с удовольствием сбежала бы в буфет. Он хорош, во-первых, четкостью и удивительной яркостью проставленных мизансцен, большей частью чудовищных, но иногда неожиданно прекрасных: хороши уже женщины-куклы, и застывающая посреди сцены еврейская мамаша со всем мировым страданием на лице и коротенькими белыми ножками, и отвратительная и чудесная сцена, когда две пары сидят в баре и встречаются с прекрасной женщиной, ради которой мужчины готовы ползать по полу, разыскивая потеряную ей пуговицу, и “диким” итальянским мужчиной, навстречу которому женщины призывно и томно выставляют груди. И об эту сладкую жизнь разбиваются все мечты о нормальной жизни. Еще одна трагедия мужчины – он всегда мечтает о лучшем и всегда имеет то, что имеет. Сплошные, черт возьми, мужские трагедии.
И во-вторых: спектакль Варликовского, который Москва только один раз могла увидеть на этих выходных в Центре им. Мейерхольда хорош тем, что говорит о вещах, о которых не говорят. О том, что бабы-суки, мужчины несчастны и жизнь не имеет никакого смысла. Причем настолько прямо это сказано, что уж не отвертеться, не закрыть уши и не сделать вид, что все это время ты смотрел про что-то совершенно иное. Это даже не психологизм, а где-то на уровне трепанации черепа. Даже удивительно, с какой смелостью театр повернулся к зрителю этой самой “дупой”, которую на русский язык не осмелились перевести, и заставил три часа глядеть в нее с пристальным, но болезненным вниманием. Режиссерским страданиям, конечно, не позавидуешь, но воплощением отчего же не восхититься?
