Ересь жидовствующих, о которой написал Алекс Сэндоу, возможно, не была плодом фантазии и интриг описавшего ее Иосифа Волоцкого, имела достаточно много приверженцев, соблюдавших, по замечанию историка русской церкви А. В. Карташева, невиданную прежде на Руси дисциплину и культуру конспиративной деятельности. Документов того времени об этом достаточно – и следственных, и соборных постановлений. Согласно этим документам, еврей Схария действительно прожил год в Новгороде в качестве лейб-медика, приглашенного новгородцами в 1470 г. на правление литовского (киевского) князя Александра Олельковича, проповедовал некоторое, сильно отличное от православия, вероучение, так что его проповедь обрела сперва в Новгороде, а затем и в Москве ощутимое количество приверженцев. Среди которых имелось немало православных священников, а также ряд весьма знатных людей – вплоть до Федора Курицына, главы Посольского приказа. Важно однако понять, если это было, то что же это было такое. И чем это не было.
Во-первых, это ни с какой стороны не было иудаизмом – т.е. традиционной религией евреев. Ни одной из двух его тогдашних форм: талмудической и караимской. При том, однако, что базировалась новая идеология на буквальном понимании ряда положений Ветхого Завета – то есть, священного текста, каноничного как для иудеев, так и для христиан. Говоря иначе, с точки зрения кошерных евреев, этот самый Схария был таким же еретиком, как и его последователи с точки зрения того же Иосифа Волоцкого.
Во-вторых же, нельзя не отметить привлекательность нового вероучения для интеллектуальной верхушки тогдашнего Русского государства. Не даром борьба неистового новгородского архиепископа Геннадия с жидовствующими в течение долгого времени саботировалось Москвой – причем, не только лично принадлежащим к жидовствующим главой русской церкви митрополитом Зосимой, но и его предшественником – вполне благонадежным митрополитом Геронтием. Ясно, что и сам Великий Князь Иван III был в курсе религиозных увлечений своих ближайших соратников и, если не разделял их, то уж всяк не спешил осудить. Причин здесь, надо полагать, несколько. Одна из них – если можно так сказать, – эстетического толка. Учение Схарии генетически, по-видимому, – часть общеевропейского ренессансного дискурса, доходившего на Русь через Польшу и Венгрию, в которой Ф. Курицын провел несколько лет. Ровно то, к чему так влекло Ивана Великого, выписывавшего из Италии архитекторов и копировавшего венгерские дукаты на своем монетном дворе.
Говоря иначе, подобные увлечения были вполне в духе общего климата интеллектуальных исканий окружения основателя нашего государства. Исканий, сущностной подоплекой которых была не только потребность в модернизации скинувшей ордынское иго страны, но и поиск союзников в интеллектуальном противостоянии с главным своим внутренним противником – церковной иерархией. Противостоянии, в конце концов проигранном именно в силу интеллектуальной недостаточности великокняжеской стороны.
А кроме того – Иван Великий, этот мастер долгоиграющей политической интриги – по всей видимости, до поры до времени оберегал еретиков еще и как ценную разменную карту. Так и случилось в конце концов: отправив нескольких еретиков на костер и удовлетворив тем самым своих оппонентов-иосифлян, он отвел огонь их критики от существенно более значимой материи: своих претензий на секуляризацию, т.е. национализацию несметной земельной собственности церкви.
Стоит отметить, что костры 1490-1503 года были первыми в истории Руси кострами, на которых сжигали за веру. Возможно, это тоже было ренессансным веяньем – прежде у нас казнили еретиков иначе – хотя и не факт, что гуманнее.
Любопытно, что один из последних в Европе "костров за веру" был зажжен тоже в России, причем история эта также имела прямое отношение к "еврейскому вопросу". В 1737 году некая женщина донесла в Тайную канцелярию на своего мужа, что он с некоторых пор молится не на иконы, а повернувшись к стене. А кроме того – отказывается есть многие блюда, т.е. соблюдает кошрут – совокупность иудейских пищевых ограничений. Более того, верная жена доносила, что ее супруг сделал себе обрезание. Причем, этим, явным образом принявшим иудаизм мужчиной был дворянин, капитан-поручик флота Александр Возницын, племянник, кстати, того самого дьяка Возницына, что представлял Россию на Карловацком конгрессе в 1698-99 годах, а до этого был одним из трех "великих послов" петровского Великого Посольства (1697-98).
В отличие от жидовствующих XVI века, Возницын обратился в настоящий талмудический иудаизм. Помог ему это сделать некий еврейский купец Борух Лейбов, с которым Возницын познакомился в Москве. Откуда в Москве времен Анны Иоанновны взялся вдруг еврей? Приехал по делам из Смоленска. А как он попал в Смоленск? Да жил он неподалеку – и даже возглавлял местную еврейскую общину, поселившуюся там задолго до вхождения края в состав Русского государства. Это, кстати, был характерный для нашей страны феномен: явление, существующее по факту, однако не существующее официально. Ведь, согласно действовавшим с незапамятных времен законам, постоянно проживающих евреев на Руси не было и быть не могло – а те, что оказывались на отошедших к России территориях, подлежали высылке за границу. Это правило отменила лишь Екатерина Великая. Тем не менее, выселить прочь все многочисленное еврейское население "литовской и польской украины" за два века московские власти так и не смогли. Что не мешало им делать торжественные антисемитские заявления либо наоборот – прибегать к услугам еврейских финансистов. Российские монархи доекатерининского периода успели продемонстрировать довольно широкий спектр лично отношения к евреям – однако, не об этом сейчас речь.
Вернемся к делу Возницына. По доносу жены он и его еврейский друг были арестованы, доставлены в Петербург, где жестоко пытаны и затем переданы Сенату для вынесения решения. Здесь случилась некоторая заминка – Сенат вслед за главой Тайной канцелярии А. Ушаковым счел было, что результаты следствия недостаточны для приговора. Однако государыня лично одернула этих ценителей буквы закона – и приговор был вынесен. А Анна Иоанновна, которую некоторые любят величать игрушкой в руках мирового еврейского капитала в лице кредитовавшего ее банкира Липмана, этот приговор утвердила. Оба обвиняемых были сожжены летом 1738 года. Один - за отступничество от православия, другой – за совращение православного. На современников эта жестокая расправа произвела, надо сказать, неоднозначное впечатление. Антиох Кантемир по следам происшедшего писал, например, так:
... вон услышим новый
От него тверд документ, уже готовый.
Как Библию не грешно читати,
Что она вся держится на жидовской
стати?
Вон де за то одного и сожгли недавно,
Что зачитавшись там, стал
Христа хулить явно.
Ой нет, надо Библии убегать
как можно.
Бо зачитавшись в ней пропадешь
безбожно.
Все это, на самом деле, лишь частные проявления более общего явления, которое можно было бы назвать "рецепцией иудаизма русскими людьми". Оно многообразно и продолжительно. Началом ему можно положить полулегендарный спор о выборе веры Владимиром Святым, в котором участвовали хазарские иудеи. Спор вроде бы разрешился не в их пользу, однако В. Н. Татищев в своей "Истории", ссылаясь на какие-то, известные ему, но не дошедшие до нас летописи, сообщает о выселении из Киева в 20-е годы XII века целой иудейской общины.
Однако подлинный "расцвет" такой рецепции наступил в конце XVIII – XIX веках, когда посреди необъятных просторов православной Российской Империи оказалось вдруг множество сел, населенных тысячами и десятками тысяч "субботников": русских людей, в той или иной степени соблюдавших "Моисеев закон".
Механика этого процесса была весьма проста и основывалась на вполне естественном человеческом чувстве – любознательности. Воспитанный в православии русский человек в какой-то момент приходил к мысли прочесть Ветхий Завет самостоятельно. Благо, эта книга почиталась православием священной, а Христос, как он слышал, старый Закон не отменял, а дополнял новым. И вот, такое внимательное чтение, к удивлению читателя, обнаруживало, что привычный ему религиозный обиход этому старому Закону, наоборот, противоречит, игнорирует его требования и вообще довольно плохо с ним стыкуется. Начиная c еврейской субботы, перенесенной христианством, почему-то, на воскресенье…
Этот когнитивный диссонанс порождал целый спектр возможных выходов. Один из них, без сомнения, был предложен серьезным христианским богословием, обосновывающим подобные отклонения и противоречия. Не обсуждая здесь корректность и правомерность подобных обоснований, заметим , что в любом случае они были весьма сложны для восприятия. Так, среди первых "жидовствующих" были новгородские попы – а значит, даже им оказалось не под силу проникнуться этими богословскими идеями.
Другим выходом было дополнение собственной православной религиозной практики элементами иудаизма. А уже эта тенденция плавно переходила в следующую: дополнение сменялось замещением.
Таким образом, "иудофильство" на Руси оказывалось представлено целым спектром отношений. На одном его краю стоят такие люди, как, например, отец А. П. Чехова. Бывший весьма ревностным православным, он, однако, всегда относился к евреям уважительно и имел дома обычай отмечать еврейскую Пасху наряду с христианской. На другом же – многочисленные общины, решившие исполнять предписания иудаизма в полной мере - так, как они это сами понимали. Потом эти люди приглашали к себе еврея-учителя, селили рядом. И, в конце концов, становились полноценными евреями с точки зрения иудейского канона, каковой, как известно, вполне допускает обращение в иудаизм, хотя и не поощряет деятельность, этому способствующую. Множество таких людей, кстати, эмигрировало впоследствии в Палестину и приняло активнейшее участие в ранней, наиболее драматичной истории сионистского движения.
А что же центральные власти? Не имея возможности отправить всех "объевреившихся" на костер, как несчастного Возницына, они предпочли явление просто не замечать. Как прежде того, старались не замечать старообрядцев – все время норовя трактовать это масштабнейшее явление как некий маргинальный процесс, на общий ход дел в стране никак не влияющий.