Переписка Афанасия Фета с Василием Петровичем Боткиным опубликована в первом из двух томов переписки Фета (Литературное наследство. Т.103. М., 2009). Благодаря тому, что «Литературное наследство» – научное издание, переписка Фета оказалась на удивление интересным чтением: без подробнейших комментариев и перекрестных ссылок письма не обрели бы столь необходимого в данном случае контекста. Что могло меня так увлечь, если я не интересуюсь специально ни Фетом, ни Боткиным, ни именно этой эпохой?
Впрочем, эпоха меня как раз занимает: прочитав когда-то «Из деревни» А.Н.Энгельгардта, я поняла, что совсем плохо представляю себе Россию периода реформ 1861 г. О том, чем тогда жил Фет, я кое-что знала из его записок «Жизнь Степановки, или лирическое хозяйство» (М. : НЛО, 2001). О Василии Петровиче Боткине я смутно помнила, что в молодости он был членом кружка Станкевича и что он написал «Письма из Испании». А что он же был еще и героем довольно язвительной главы из «Былого и дум» («Эпизод из 1844 года», где иронически описана история «женитьбы» Василия Петровича на француженке с Кузнецкого моста), я успела забыть, равно как и о том, что знаменитый русский врач Сергей Петрович Боткин был родным братом Василия Петровича.
Регулярно писать В.П.Боткину Фет начал в 1857 году, когда просил руки его сестры Марии Петровны. К этому моменту они с Боткиным были уже давно знакомы, принадлежа к общему литературному кругу.
Мария Петровна Боткина была дочерью Петра Кононовича Боткина, крупнейшего чаеторговца, так что многие современники злословили, полагая, что Фет женился на ней только ради приданого. Для подобных пересудов были резоны – Мария Петровна не была ни молода, ни хороша собой. Впрочем, ее приданое и состояние А.А.Фета на момент его женитьбы были примерно одинаковы, о чем Фет и писал Василию Петровичу, прося у него руки Маши, Фет и вправду не считал для себя возможным брак с бесприданницей, в чем не стеснялся признаваться. Его единственной любовью и адресатом большей части его лирики была (и осталась) Мария Лазич, за которой не было приданого. И хотя чувства были взаимны, Фет с ней расстался. Вскоре после того Лазич умерла ужасной смертью, уронив на свое платье спичку – был ли это только несчастный случай?.. Эта история стоила Фету многих горьких дней…
А вообще Афанасий Афанасьевич Фет – автор гармоничных и даже ликующих стихов – был человеком тяжелым для себя и других. Родился ли он таким или «сделался» – трудно сказать; впрочем, верно, видимо, то и другое. Наследственность Фета по материнской линии явно была отягощена: его сестра Надя и ее сын Петя скончались от душевного заболевания; два родных брата Афанасия Афанасьевича и его мать также были больны.
Собственно, это были его сводная сестра и сводные братья (по материнской линии), чего Фет долго не знал. В 16 лет Фет пережил потрясение, о котором стоит сказать подробнее, поскольку оно во многом определило и его характер, и его жизненные стратегии. Итак, юношей будущий поэт узнал, что отцом его был не помещик Афанасий Неофитович Шеншин, а дармштадтский чиновник Иоганн-Петер-Карл-Вильгельм Фет. Жена Фета Шарлотта, будучи уже беременной от Фета, бежала из Дармштадта в Россию с немолодым и незнатным А.Н. Шеншиным, останавливавшимся в их дармштадском доме (при этом Шарлотта бросила не только мужа, но и маленькую дочь Каролину).
Как писал в своей биографии Фета Борис Бухштаб, превращение юного Афанасия Шеншина из русского столбового дворянина в немца-разночинца по фамилии Фет свершилось как следствие доноса на священника, который признался, что крестил младенца не на основании документа, а «по уважению, оказываемому в оном доме». Эта история лишила Фета не только дворянских привилегий, но и возможности наследовать родовое имение Шеншиных, а также права называть себя русским подданным.
Только своей будущей жене он решился открыть тайну своего рождения: за месяц до свадьбы он отправил ей письмо, в котором называет своим отцом И. Фета и рассказывает о том, как Шеншин увез от него его беременную жену. (Мария Петровна написала на конверте: «Положить со мной в гроб»). Уже на склоне лет ценой длительных усилий Фет вернул себе фамилию Шеншин, оставив Фета, как он выразился, существовать только в литературе.
Удивительно ли, что такой жизненный опыт побудил Фета считать главным для себя достижение положения «равного среди равных» и отнюдь не только на литературной стезе?
Лев Николаевич Толстой, навестивший Фетов еще в Москве, до их окончательного переезда в Степановку, отметил, что Фет самолюбив и беден. На взгляд аристократа Толстого, Фет и в самом деле был беден – купив после выхода в отставку Степановку, Фет должен был жить, тщательно считая деньги и дрожа за неубранное сено, огорчаясь по поводу неудачно выкопанного пруда, болезней лошадей, завалившихся построек и т.д.
В Степановке Фет не просто всерьез занимался хозяйством – он был гласным, мировым судьей, помогал голодающим. Он благоустроил дом и усадьбу, принимал гостей, гордился своим поваром и своим столовым серебром, будучи весьма озабочен тем, чтобы его, выражаясь современным языком, стиль жизни соответствовал статусу достойного помещика.
Брак Фета был, несомненно, счастливым. Скромная по натуре Мария Петровна, будучи дочерью одного из богатейших российских купцов, в девичестве не привыкла считать деньги, однако в браке послушно следовала бережливости мужа, чему находим много примеров в ее письмах к Василию Петровичу (опубликованы только ее приписки к фетовским письмам). Маша успешно и экономно хозяйничала, принимала гостей и, на радость Фету, была очень музыкальна. Василий Петрович был страстным меломаном и знатоком музыки и из Европы постоянно посылал сестре ноты.
Василий Петрович Боткин как совладелец фирмы был богат, своей семьи у него не было, и он постоянно предлагал Фету рассчитывать на него в случае затруднений. Фет, тем не менее, полагался только на собственные усилия и средства, регулярно сообщая Боткину о видах на урожай, ценах и затратах. Собственно, в годы переписки с В.П.Боткиным (1857 – 1869) стремление сделать Степановку прибыльным хозяйством было главной целью жизни Фета. Литература решительно отступила на задний план.
Соответственно, в эти годы встречи Фета с Тургеневым и Толстым – это встречи соседей по имению и давних приятелей: они запросто ездят друг другу в гости и вместе охотятся. В одном из писем Боткину Фет даже описал, как Толстого едва не задрал медведь…
Безусловно интересно читать о том, как новый роман Тургенева или очередной том «Войны и мира» воспринимали те читатели, для которых великие русские классики – собеседники, сотрапезники, просто соседи, спутники по охоте и путешествиям. Скульптурная застылость мысленных портретов исчезает; появляются живые люди с их заботами, причудами, не вполне нам понятными спорами – бытовыми и политическими.
Василий Петрович Боткин умирал, будучи почти слепым и парализованным, но сохраняя полную ясность мысли – и с восторгом слушал брата, читавшего ему вслух только что вышедшие тома «Войны и мира». А ведь кто только не обвинял его в «эстетстве» и пристрастиях к «чистому искусству»…
Мы в очередной раз видим, что взятые сам по себе житейский опыт и уклад не могут объяснить жизненные позиции. Эстет и аристократ духа В.П.Боткин не получил ни домашнего, ни университетского образования; много лет он ежедневно с утра до вечера обязан был сидеть в отцовском амбаре, да и позже, путешествуя по Европе, весьма подробно входил в дела чаеторговой фирмы. Поразительна даже не столько образованность Боткина, сколько утонченность его вкусов; вдобавок ко всему, он был замечательным музыкальным критиком.
А при этом он писал сестре Маше:
«Я понимаю твою осторожность и даже мнительность, но скажу также, что никогда еще употребление денег не было на более дельный и полезный предмет, как в этом приобретении земли и занятии хозяйством. Я убежден, что ты полюбишь этот хутор [Степановку – РФ], полюбишь за то, что все в нем будет сделано вами. Одно уже краткое описание начатых и предполагаемых работ произвело на меня отраднейшее впечатление: в этой борьбе с природой и с практикой есть что-то освежающее душу. Женщины, к несчастию, понять этого не могут…»
Фет был тоже автодидактом. Хотя он и учился на словесном отделении Московского Университета, своими познаниями в латыни (он перевел всего Горация и чуть ли не всю римскую поэзию) Фет куда более обязан своему упорству. В письме к своей знакомой С.В.Энгельгардт Фет писал: он надеется, что с переездом из Степановки в Москву «от мозгов моих отхлынут молотилки. прививки, конопля и жмыхи, слеги, тесы, гвозди, дубы и проч.». Так что и Боткину он пишет об урожае, болезнях лошадей, нерадивых кровельщиках – ведь от судьбы «лирического хозяйства» зависит его будущее.
Хозяйственная деятельность в Степановке занимала Фета полностью. Его письма Боткину интересны именно тем, что они не выделаны литературно; рассказы про обед, новые журналы, погоду, приезд Тургенева, болезнь лошади – идут «в подбор», что создает чувство непосредственного включения читателя в ситуацию. И блекнут все клише, в соответствии с которыми кто-то был «прогрессивным», а кто-то – «реакционным»…
Одинокий и постоянно болевший Боткин так любил семью Фетов, что даже отстроил для себя в Степановке небольшой флигель и перевез туда часть своей библиотеки. Однако с годами ему в тягость стала нервозность Фета и лихорадочная деятельность, которой тот все более был поглощен, так что последние свои годы Боткин не приезжал в Степановку даже летом. Тем не менее, переписка продолжалась. Василий Петрович диктовал письма Фетам почти до последних своих дней.
Судя по всему, Мария Петровна прощала Фету перепады настроения и странности. Так, однажды пение известной певицы показалось ему столь несносным, что он выбежал из зала Благородного собрания на холод без верхней одежды. Бедная Маша безуспешно пыталась мужа догнать с его шинелью в руках – о чем и писала старшему брату…
Остается загадкой, как этот тяжелый человек и прижимистый хозяин, постепенно так разбогатевший, что смог купить себе не только старинное имение Воробьевку с огромным парком, но еще и прекрасный дом в Москве, оставался таким нежным лириком, что в последние семь-восемь лет жизни каждые два-три года выпускал новый сборник стихов (1883, 1885, 1888, 1891 – все под названием «Вечерние огни»).
Что-то, видимо, тлело в душе Фета, ибо умер он странной смертью: пытался покончить с собой – должно быть, находясь в измененном состоянии сознания. Нож у него отняли, но он тут же скончался от сердечного приступа.