В тишайшей Праге, где уже двадцать лет не происходит ничего, о чем – с чистой совестью, а не на информационном безрыбье – мог бы сообщить CNN, открылось сразу несколько тишайших выставок тишайшего современного искусства. Завернутые в тройной покров тишайшести, они не привлекли никого, кроме горстки обычных посетителей подобных мероприятий. Эти люди, кстати, антропологически, социально, эстетически не отличаются от своих собратьев в Нью-Йорке, Москве, Лондоне. Гоголь обозвал бы их «стрекулистами тонконогими», и не зря: мужская часть молодых и молодящихся любителей современного искусства действительно ковыляют на тонких ножках, обтянутых тесными штанцами, skinny на skinny. Подруги и друзья наших стрекулистов – тоже вполне стрекулистские; так что можно даже говорить о некотором племени, крайне немногочисленном, но все-таки отчетливо существующем в современном западном и полузападном мире: племени арт-стрекулистов. Ведь если есть всемирное племя таксистов или стюардесс, то почему бы и любителям пошататься возле работ Дэмьена Херста не претендовать на запись во Всемирную Книгу Человеческих Типов, во Всеобщую Книгу Учета Жизни?
Остальные слои населения самого центрального города Центральной Европы новые выставки почти полностью проигнорировали -- как, впрочем, и многочисленные русские и итальянские туристы, заполонившие Прагу после того, как кризис и дорогая крона выгнала отсюда британцев, американцев и даже немцев. И это несмотря на то, что в «Рудольфинуме» представлен тот самый Дэмьен Херст, каждая работа которого оценивается примерно в годовой бюджет небольшого чешского города. Тот самый Херст, что утопил корову в формалине, сделал бриллиантовый череп и нынче является во сне юным «современным художникам» в золотой тоге с платиновым портретом Саачи на груди, в руках у артангела - рог изобилия, откуда сыпятся доллары, фунты и евро. Конечно, пражская выставка Херста умещается всего в трех комнатах здания, которое некогда выбрал своей резиденцией гауляйтер Гайдрих, но даже этого пространства хватает, чтобы понять одну очень важную вещь, имеющую отношение не к эстетике, а к идеологии, к тому, как устроено сознание людей здесь, в Европе.
Рядом с херстовскими операционными столами, рекламными плакатами, картинами, написанными кровью, усыпанными засахаренными мухами, волосами и непременной бриллиантовой крошкой – еще одна выставка. Четыре художника, два немецких (Мартин Эдер и Йонатан Мезе) и два чешских (Йиржи Страка и Йозеф Болф). Картины и скульптуры; не буду утверждать, что все они могли бы быть созданы одним человеком, но то, что у Эдера, Мезе, Страки и Болфа одна на всех историко-психологическая, историко-культурная парадигма – очевидно. Перед нами Центральная Европа во всей своей красе – культивируемая социальная убогость, воспаленная память об экспрессионизме и сюрреализме (а, на самом деле, о барокко), полупридавленная память о потоках крови, раз в столетие заливавших эти земли, мечты о чужом Востоке, страх уже почти своей Америки. Перед нами четыре способа эстетического эскапизма, четыре пути бегства с территорий двух бывших империй, государственным языком которых был немецкий. Собственно говоря, Центральная Европа и есть локус обреченных попыток бегства – как тут не вспомнить главного местного писателя, Кафку, который мечтал сбежать из Праги, но никак не мог сдвинуться с места, а когда, наконец, сдвинулся – умер. Любопытно, что - несмотря на крайнюю отрефлексированность сферы человеческой деятельности, называемой «современным искусством» - этот эскапизм не осмысливается художниками с выставки Spodni Proud (нечто вроде «Подводного течения», «Скрытой тенденции», «Неявного мнения»). Они, кажется, думают, что играют со старым-добрым подсознанием, хотя имеют дело уже с новым безвременьем, безвременьем совершенно определенного типа сознания, полностью потерявшего собственный исторический смысл - и мотивацию для выработки нового. Вялые, неявные мнения, никому не видимые тенденции, подводные течения в трубах городских водопроводов Теплице, Остравы, Дрездена, Ганновера – вот, что явлено на втором этаже пражского «Рудольфинума». Эта выставка прекрасна, только прекрасность ее вяла, сонлива и безвольна, как Обломов на диване. На фоне Эдера, Мезе, Страки и Болфа, три комнаты миллионерского кокаинового искусства Херста, его “Life, Death and Love” – выглядят бодро, тупо, прекрасно, блестяще; это искусство Сити, биржевых индексов, финансовых афер, миллионных долгов, искусство города, где одна поездка на метро стоит столько же, сколько средний бизнес-ланч в Праге (и чашечка кофе сверху).
Отрефлексировать срединный мир Средней Европы взялась другая пражская выставка – в центре современного искусства DOX. Здесь тоже не обошлось без «венской делегации», только, в отличие от Spodni Proud, она явлена в самом, что ни на есть, человеческом, скорее даже - административном виде. Выставка «Четырнадцать С» есть пересечение двух областей жизни: научной и артистической; кураторы Милена Славицка и Камила Жената навели мосты на другой берег, где трудилась конференция по проблемам наведения мостов Bridging Identities – Clinical Impact of Groups. Психоаналитики сводили вместе группы с собственной коллективной идентичностью, кураторы – нанизали 14 художников на тонкую изогнутую проволоку буквы S. Каждый взял на себя по одному из 14 sлов, начинающихся с этой буквы: smutek (печаль; кстати говоря, за печаль отвечал тот же Йозеф Болф), spojeni (связь), sex, samota (одиночество), sen (сон) и так далее. Кураторы хотели создать своего рода художественно-психологическую энциклопедию современного человека – с поправкой на место действия, на Центральную Европу; получилась художественно-психологическая картина сознания человека Центральной Европы. Попытка отрефлексировать базовые понятия психологии и психоанализа закончилась рефлексией историко-культурной; и это притом, что на выставке представлены совершенно разные художники. Соединенные вместе с помощью 14 sлов и цитат из главного, по мнению Славицкой и Женаты, центральноевропейского писателя Томаса Бернхардта, работы Болфа, Франтишка Скалы, Михала Пегоучка, Иваны Ломовой и других явили зрителю новый смысл, отличный и от авторских интенций и от способов интерпретации каждой из них в отдельности. Психоаналитики наводили мосты между группами с собственной коллективной идентичностью, арт-кураторы эстетически сформулировали идентичность одного историко-культурного региона, наведя мосты между четырнадцатью художниками. Главную смыслопораждающую роль сыграли двое из четырнадцати: русский художник Виктор Пивоваров и всемирный художник Superego. Пивоваров, живущий в Праге уже почти тридцать лет, взял на себя самое главное S – stred, центр. В самом центральном городе Центральной Европы, на выставке, сгустивший дух этого отсутствия края до борхесовско-паскалевской «сферы, центр которой везде, а поверхность – нигде», Пивоваров показал аллегорию сферического центра. На одной работе обнаженный юноша со срезанной краем картины головой, являет своего рода Природу, обожествленную античным идеалом красоты. На другой – условный господин в старомодном плаще, со старомодным дипломатом в руке, тоже без головы, квинтэссенция среднего человека из центрально-европейского ниоткуда. Посередине обеих фигур – большой круг, в центре этого круга – маленький белый круг, почти отверстие – или зрачок. Кто-то (или «что-то») смотрит на зрителя, то ли с картины, то ли посредством картины, то ли через картину. Рядом с каждой из работ расположились отдельные «портреты кругов» - уже безо всяких человеческих фигур. Если вспомнить, все того же Паскаля, то это мог бы быть Бог, но в Центральной Европе уже давно нет никакого Бога. Возможно, перед нами идеально круглая пустота на месте его отсутствия, след того, что он был.
И, наконец, Superego. Это - единственный из четырнадцати художников, которого привезла с собой «венская делегация». Согласно Фрейду, Superego – совокупность моральных установок человека, представлений о том, что в этом обществе должно делать, а что — нет, социальная совесть, принуждающая нас отказываться от удовлетворения побуждений и от какой-то доли возможного счастья. Видимо поэтому художник Superego и отказался от счастья (впрочем, сомнительного) создавать свои произведения. Ему достаточно того, что он – есть. Кураторы в должной мере оценили скромность и моральную выдержку Superego, ограничившись нанесением на стены выставочного зала его имени. Свято место (см. пивоваровские круги) пусто не бывает.
P.S. Автор этого текста не является художественным критиком и не претендует на эстетическую оценку упомянутых выше произведений искусства. Автор пытается разобраться с царящим ныне цайтгайст и гением того самого места, где он сейчас обитает. Ничего больше.
