Юбилейная суета вокруг двухсотлетия Николая Гоголя дает повод не только для парадного пустословия, но и для полезных изданий и содержательных обсуждений. О состоянии современного гоголеведения, науке о Гоголе в США и других гоголевских темах доктор филологических наук, профессор Александр Кобринский побеседовал с доктором филологических наук, профессором кафедры славистики Пенсильванского университета Ильей Виницким.
Что сейчас нового происходит в гоголеведении? Находятся ли новые тексты писателя, появляются ли новые концепции?
Первый вопрос напомнил сценку, которой когда-то стал невольным свидетелем: два студента, изучающие русский язык, пытаются использовать свои знания на практике. «Ну, что нового в Филадельфии?» - спрашивает один. «А что в Филадельфии?» - говорит в ответ другой. «Я живу в Филадельфии!» - отвечает первый. На самом деле, в «гоголеведении» сейчас происходит много интересного. Вышло в свет завершение биографии Гоголя, написанной профессором Юрием Манном, появилось несколько удачных книг и статей, проходят «юбилейные» конференции. Для новых идей и старых текстов вполне хватает, хотя выходящее полное академическое собрание сочинений писателя и должно включить несколько «новинок» (прежде всего письма).
Кстати - что творится с этим изданием, которое готовится в ИМЛИ РАН? Его выход в свет начался в 2001 году.
Это уникальное 23-томное издание все еще творится, но, увы, медленно осуществляется (кстати, работа над ним началась еще в 1990-е). Над изданием работает Гоголевская группа исследователей под руководством крупнейшего специалиста по творчеству писателя Юрия Владимировича Манна. В работе участвуют первоклассные текстологи, историки литературы, лингвисты, лучшие знатоки творчества Гоголя. Пока вышло только три, зато великолепных тома: первый (ранние произведения писателя и «Вечера»), четвертый («Ревизор» и его спутники) и третий («Арабески»). Это не просто научное издание произведений Гоголя, отражающее достижения современной текстологии, включающее произведения, не печатавшиеся в прежних собраниях. Это еще и детективная по своему характеру реконструкция причудливой судьбы произведений самого причудливого из русских писателей, увлекательный многосторонний комментарий к этим произведениям, по сути дела открытие нового Гоголя – в современном ему литературном и историко-культурном «интерьере». О ближайших планах издания недавно рассказал «Полит.ру» сам Юрий Владимирович. Надеюсь, что это уникальное издание найдет необходимую коллегиальную и финансовую поддержку. Очень хочется когда-нибудь увидеть «всего Гоголя».
Много ли славистов занимаются творчеством Гоголя на Западе? В чем специфика западной славистики в подходах к Гоголю, чем она отличается от российской?
На Западе славистов вообще не так уж много, но Гоголь, безусловно, - один из фаворитов. Здесь есть своя классика – книги и статьи Дональда Фэнгера, Симона Карлинского, Роберта Магуайра, Саула Морсона (наверняка кого-то забыл назвать – традиция действительно богатая). О высоком уровне американского гоголеведения свидетельствуют сборники статей, вышедшие под редакцией Присциллы Мейер и Сюзанн Фуссо (1992) и Свена Спикера (1999). Очень важную роль сыграла (и играет) превосходная антология русских и западных работ о Гоголе, выпущенная в 1995 году Робертом Магуайром (замечательна его вступительная обзорная статья о гоголеведении). Вышли в свет книги Мелиссы Фрэзер (о романтической эстетике Гоголя), Энн Лансбери (о топосе провинции в творчестве Гоголя), Стефана Меллер-Салли (о восприятии Гоголя в имперской и советской России), Эдиты Бояновской (об «украинской идентичности» Гоголя). Постоянно появляются интересные статьи о самых разных аспектах творчества Гоголя. В последнее время защищены несколько интересных диссертаций о Гоголе (некоторые из них уже стали книгами). Несколько лет назад аспиранты Колумбийского университета выпустили специальный номер своего легендарного журнала «Улбандус», посвященный Гоголю. Наконец (это уже не об ученых-славистах), студенты, слушающие курсы по русской литературе, Гоголя читают с большим энтузиазмом: как непохоже на все, что мы читали, и как здорово! И это в переводе! Кстати, новые переводы тоже появляются (например, «Мертвые души» Ричарда Пивера и Ларисы Волохонской). Вообще же, строго говоря, какого-то особого американского направления в науке о Гоголе нет (в местных сборниках постоянно печатаются переводы статей российских авторов, американские коллеги хорошо знакомы с работами русских коллег). Но специфические особенности прочтения Гоголя в Америке, конечно, имеются. Одна из наиболее заметных – повышенный интерес к художественной риторике писателя (корни у этого интереса все же русские – Бахтин и, конечно, формалисты). Как «работает» гоголевский текст? Как этот текст «создает» образ автора, иллюзию реальности, «формирует» читателя? Впрочем, в последнее время эстетические вопросы, кажется, начинают уступать место культурно-идеологическим и социологическим: религиозная философия Гоголя, национализм Гоголя, социология чтения Гоголя и т.п. Но это общий для современного литературоведения поворот.
Кстати о чтении: есть ли разница между тем, как читают Гоголя сейчас, и тем, как читали его в XIX - XX веках? В чем она?
Конечно, есть. Его всегда читали по-своему и каждый раз в новом или обновленном контексте. Современники читали Гоголя «поверх» Стерна, Вальтера Скотта, Гофмана, Вашингтона Ирвинга, их многочисленных эпигонов. С 40-х годов XIX года Гоголь воспринимался сквозь призму критических разъяснений Белинского и (в меньшей степени) младших славянофилов. Он стал русским классиком, символом нового, реального, направления. По-новому его прочитали в модернистскую эпоху – опять же, помещая в актуальный для времени интерпретационный контекст. В советскую эпоху был тоже свой Гоголь, соответствующим образом препарированный и усвоенный. Мы читаем или можем читать Гоголя в контексте классической русской литературы (вышедшей, как говорится, из его шинели), творчества Булгакова, Зощенко, российской и западной традиции абсурда, Кафки, магического реализма, постмодернизма и т.д.
Как известно, Гоголь существует на границе русской и украинской культур. Какой культуре, по-вашему, он принадлежит в большей степени? Насколько сейчас остро стоит использование имени Гоголя в политической сфере (в противостоянии России и Украины, в отношениях российских новых "западников" и "славянофилов")?
Хочется сказать, что принадлежит всемирной, но боюсь прослыть космополитом. Если серьезно, то вопрос этот – если отвлечься от политики – интересный для историка литературы. Это такой двуликий (точнее, двуносый) Янус: один поворачивается в сторону украинской народной комедии, балагурства, другой - русской просвещенческой традиции, с сильным религиозно-моралистическим уклоном. Такой гибрид возможен в условиях империи, не только расширяющей культурное присутствие «коренной» нации, но и активно впитывающей соки других, покоренных-присоединенных национальных традиций. Тех, кто интересуется украинской составляющей Гоголя, отошлю к недавней книге Эдиты Бояновской «Nikolai Gogol: Between Ukrainian and Russian Nationalism» – субъективной и очень интересной. О политической стороне вопроса умолчу: это как «семь спорят городов о дедушке Гомере». Скажу только, что сама эта дискуссия может стать предметом культурно-социологического исследования – не о Гоголе, а о нас, разумеется.
Хотя от идеологии не убежишь. О западниках-славянофилах... Расскажу реальный случай из моей недолгой практики участника Гоголевской группы. В одной маленькой комедии Гоголя ругаются два слуги. В академическом и ориентировавшихся на него изданиях эта перепалка включает шуточные ругательства: «Ах ты, московская ворона!» «А ты чухонский сын». Смотрю рукопись – там чухонский сыч. Ставлю птицу на место. Обсуждаем на заседании группы предлагаемые текстологические изменения, в частности, это. Все согласны, кроме одного, известного «славянофильскими» взглядами. Почему? Оказывается, в своей диссертации он доказывал нелюбовь Гоголя к иноземцам, в частности, с помощью этого ругательного «чухонского сына». Даже текстология, получается, совсем не нейтральная наука, а зона, так сказать, идеологического риска.
Гоголь - писатель, давно и прочно укоренившийся в школьной программе. Есть ли смысл в пребывании Гоголя там? Могут ли школьники адекватно воспринимать Гоголя? Не секрет, например, что многочисленные мистические аллюзии, которыми пронизаны "Ревизор", "Мертвые души", вообще даже не затрагиваются, а акценты переносятся на социальную критику писателя, сатиру, юмор.
Я думаю, что и смысл есть, и школьники не идиоты. Дело в учителе, учебнике, наличии познавательного, интересного и доступного комментария к изучаемым произведениям. В свою очередь, можно, наверное, немного осовременить Гоголя, поместив его в контекст вопросов, которые нас сейчас интересуют. Вот «Мертвые души» в контексте нынешнего финансового кризиса, с его пирамидами и пузырями, хорошо читаются. Меньше пустой идеологии и общих слов. Гоголь, при всех трудностях его языка, - это не вчера (или, точнее, не только вчера), а сегодня.
Что вам лично ближе всего в творчестве Гоголя? Какое место, по-вашему, он занимает в истории русской литературы и культуры?
Ну, это, безусловно выдающаяся фигура (если не все лицо, то уж точно нос русской литературы). Мне лично ближе всего его пронзительное переживание экзистенциального абсурда, донесенное до читателя с помощью такой домашней, прозаической болтовни. С научной же точки зрения, меня интересует то, как и зачем Гоголь создавал особую атмосферу таинственности вокруг себя и своих произведений. Эта поэтика секрета (я бы сказал: секретика) Гоголя порождает уникальный для русской литературы образ Загадочного Автора, хозяина смысла, не доступного простому читателю. Читая Гоголя, мы как бы движемся не вперед, от начала к концу текста, а назад – к источнику сообщения, ускользающего от нашего понимания. Полагаю, что для Гоголя такая секретика письма - способ собственного увековечивания: Зачем я это сказал? Затем, что так было надо. Кому надо? Не скажу. Думайте. Вот мы и думаем до сих пор.
Илья Виницкий. Фото с сайта факультета славянских языков и культуры Пенсильванского университета (ccat.sas.upenn.edu).
См. также другие материалы А. Кобринского: