В издательстве «КоЛибри» вышла книга «Кладбищенские истории» — новый проект Григория Чхартишвили / Бориса Акунина. «Полит.ру» публикует текст интервью с автором нового бестселлера. Беседу вел Филипп Дзядко.
Вы однажды заметили, что Б. Акунин родился, потому что в России не хватало беллетристического жанра. Появление «Кладбищенских историй» — это тоже определенное заполнение лакуны?
Нет, это просто книжка, которую я давно хотел написать.
Кого бы Вы назвали сегодняшним достойным литературным авторитетом, и как Вы относитесь к громким литературным именам последнего времени — Сорокину, Пелевину, Улицкой…
Хорошо отношусь ко всем троим. И с интересом читаю. За Людмилу Улицкую мне несколько обидно, по-моему наши критики ее недооценивают и принижают смысл ее творчества. Это вовсе не «женская проза», а просто хорошая литература, только написанная без натужности и претензий. В целом же судить о состоянии современной русской литературы я не взялся бы — недостаточно много читаю.
Изменилась ли сегодня роль литературы?
У нас? Ну конечно. Литература в России впервые за 200 лет перестала быть Важным Государственным (или Антигосударственным, что одно и то же) Делом. Кошмар Владимира Ильича осуществился: писатель пописывает, читатель почитывает. И слава богу. При этом мы все равно остаемся литературной страной, такова уж наша родословная.
Следите ли Вы за литературными премиями и влияет ли решение жюри на круг Вашего чтения? Как Вы относитесь к русскому «Букеру»?
Не слежу. Не влияет. К «Букеру» и вообще ко всем литературным премиям отношусь очень хорошо, хочу чтобы их было побольше и чтобы суммы призов всё время возрастали. Я читал, что в Германии чуть ли не 20 тысяч всякого рода премий и грантов для литераторов. Вот бы и нам так.
Что Вы думаете о значении толстых журналов сегодня, читаете ли Вы их с? Возможно ли их возрождение? В чем секрет «Иностранной литературы», которая несмотря на огромный рынок зарубежной литературы и сейчас сохраняет своего читателя?
Толстые журналы просматриваю по Интернету. Если читаю, то кое-что в петитных отделах. Насчет возрождения… Тут два аспекта: финансовый и кадровый. Издание литературного журнала дело заведомо убыточное. «Толстякам» вряд ли возродиться удастся без поддержки государства, благотворительных фондов или издательских концернов (которые когда-нибудь наконец сообразят, что это дело для книгоиздания полезное и перспективное, а затраты не столь уж велики). Ну и свежая кровь, конечно, нужна. Очень уж там в редакциях всё окоченело. «Иностранная литература» — особый случай. У этого журнала традиционные контакты с писателями и литагентствами всего мира, есть возможность выбирать лучшее, да и переводческая школа у нас с хорошими традициями.
Сохраняет ли свою актуальность тема «художник и власть»?
К сожалению, она снова становится актуальной. Боюсь, власть не даст художнику оторваться от общества.
Как и в прежних книгах, в «Кладбищенских историях» речь так или иначе идет о том, как связаны различные времена. Какая эпоха «ближе» всего к эпохе 2000-х годов, на что похож режим Путина?
Прямых аналогий не вижу. Пожалуй, немножко попахивает Николаем Палкиным. Во всяком случае, в Бенкендорфах и Уваровых недостатка нет.
В одном из интервью директор издательства «КоЛибри» Сергей Пархоменко сказал, что в условиях тотального контроля над СМИ, именно книга волей-неволей начинает приобретать значение площадки свободной общественной жизни… Согласны ли Вы с этим?
В смысле свободы выражения я больше надеюсь на интернет-пространство, чем на книги. В конце концов, бумажных издателей гораздо легче прижучить, чем интернетных, которые в конце концов могут находиться и вне пределов отечественных хватательно-прижимательных органов.
Вы родились в Грузии. Как Вы оцениваете то, что происходит там сегодня?
Именно что родился. Но никогда там не жил. Ничего про жизнь в Грузии не знаю. Кажется, она не сахар.
Главная тема новой книги — тема смерти. Как изменилось отношение к смерти по сравнению с советской эпохой? Не здесь ли ключ к изменению в общественном сознании?
Вряд ли. Смерть она какая была, такая и есть: одна и у каждого своя. Если Вы имеете в виду отношение к чужой жизни и чужой смерти, то этот продукт у нас никогда особенно высоко не ценился.
Меняется ли отношение к смерти в последнее время — в «эпоху терроризма», когда смерть оказывается запрограммировано-внезапной и при этом публичной?
Не думаю, что страну, в памяти которой живы гражданская война, сороковые-роковые и ГУЛАГ, можно сильно потрясти захватом школы, театра или больницы. Мы ведь не благодушные американцы. Ну, поохаем, поужасаемся, согласимся на завинчивание гаек и будем жить дальше, как жили.
Продолжится ли серия детективов о Фандорине? Или новая книга открывает новую серию- серию «диалогов» Б. Акунина с Григорием Чхартишвили?
Нет, какая серия диалогов, что вы. Это был бы прямой путь в Кащенко. Шутка, повторенная дважды, превращается в занудство. А про Фандориных продолжу. И даже размножу их еще пуще. Пускай хороших людей будет больше.
В феврале должен выйти экранизированный «Турецкий гамбит», в апреле — «Статский советник»…Что приобретают и теряют книги Акунина «переведенные» на кино-язык?
Это совсем другие произведения. Я не сразу понял это. А когда понял, перестал особенно нервничать. Попадется талантливый режиссер — сюжет и герои заживут новой жизнью. Может, лучше, чем в книге. Но это будут уже не мои герои, да и история не вполне моя.
Не думали ли Вы заняться кино не только как сценарист, но как самостоятельный режиссер? И в таком случае, в каком жанре был бы это фильм?
Есть у меня один проектик. Нечто новое, прежде в кино не опробованное. Может, когда-нибудь и осуществлю. Но рассказывать об этом пока не буду.
Какой книги Вам не хватает в современной литературе?
Да всего мне хватает. Если уж совсем ломает, можно классику перечитать. А к художественной литературе у меня требование только одно: чтобы не скучно читать было. Хотя это, конечно, критерий сугубо индивидуальный.
