Памяти первого ирландского референдума
«Ошибка тех, кто никогда не был в Ирландии, проста. Они думают, что это Британия, еще одна Британия, но с приятными особенностями, в роде “Гиннесса” или Джойса, а это просто остров на северо-запад от Африки». Доктор филологии Ф. выдал ядовитую тираду и искоса посмотрел на профессора кафедры языкознания Ч., явно ожидая ее реакции. Профессор Ч., впрочем, не услышала этой фразы; она смотрела в огромное окно университетского кафетерия – и взгляд у нее был даже не встревоженный, а почти панический. Я последовал за ним: в сером небе, на очень небольшой высоте медленно летел лайнер. Стоило ему скрыться из виду, как появился следующий, он так же медленно пересек верхнюю часть гигантского окна, у которого находился наш столик, уставленный остатками позднего ланча; затем по стеклу пополз еще один самолет. Губы профессора Ч. дрожали. «В чем дело, Вера?» - спросил ее доктор Ф. «Уже шестой, - пробормотала она, - уже шестой. Вы понимаете, что это может быть?».
Дело происходило в Дублине через три недели после 9/11 и неожиданный воздушный трафик над University College Dublin (не путать с протестантским Тринити-колледжом!) мог вызвать только одну мысль: длинные руки безумного Усамы добрались и до страны Кухулина. Мог вызвать, но не вызвал ни у кого – кроме профессора Ч. Почему? Я начал догадываться уже через пару дней, но окончательно понял несколько лет спустя.
Наше знакомство состоялось осенью 2001 года, когда она – с подачи моего друга доктора Ф. – пригласила меня прочесть в ее колледже лекцию о какой-то ерунде. Я, конечно же, радостно согласился и провел странную (и довольно тяжелую, в рассуждении здоровья) неделю в Ирландии. Лекция была прочитана на третий же день, и вот как раз когда меня угощали скромным академическим ланчем в кантине, в небе зачастили самолеты. Что там произошло с авиаперевозками над ирландской землей, почему вдруг почти над центром города устроили выставку достижений авиастроения – я так и не разузнал, да и вообще забыл бы всю эту историю, если бы ни панический взгляд профессора Ч. Разговор за ланчем был интересный: профессор рассказывала мне, прилетевшему в Дублин из Праги, что сама она чешка, что живет в Ирландии уже 33 года, что собирается года через два посетить родные места. Я, конечно же, горячо поприветствовал это желание и даже пообещал показать ей ее же Прагу, но уже не времен «социализма с человеческим лицом», а эпохи капитализма – но с не менее человеческим лицом президента Гавела. Профессор Ч. заметила, что сама она не пражанка, что родилась где-то на юге страны, но в столицу непременно выберется, так что ждите имейла и звонка.
Прошло около двух лет. Доктор Ф., который уже уехал из Дублина, сообщил, что профессор Ч. собирается в Чехию и просит прислать ей мои координаты. Мы списались и одним прекрасным майским вечером встретились на главной пражской стрелке, под хвостом коня Святого Вацлава. И вот тогда-то она рассказала мне свою жизнь.
Чехословацкий социализм конца шестидесятых действительно имел маску, схожую с человеческой: по крайней мере, студент-медик старших курсов Петр Ш. получил возможность выиграть небольшую западную стипендию и отправиться на стажировку в Ирландию – вместо со своей женой, студенткой-филологиней Верой Ч. В тот самый день, когда они с местными друзьями осматривали могилу Йейтса в Слиго, советские танки вошли в Чехословакию. Назад Петр и Вера не вернулись – несмотря на то, что все их движимое имущество составляли два рюкзака и палатка. Недвижимого у них не было даже на родине. Ирландия, в те годы страна бедная и очень провинциальная, тепло приняла невозвращенцев. Петр закончил медицинский факультет и быстро стал одним из самых известных местных врачей; впрочем, этому удивительному человеку было мало профессиональной карьеры: он увлекался филологией, составлял историко-лингвистические комментарии к нечитабельному “Finnegans Wake”, переводил на английский “Rozmarne leto” Владислава Ванчуры. Что же до Веры Ч., то она выучилась на кельтолога и рулит сейчас кафедрой. Все это профессор Ч. рассказывала мне, когда мы шли по Пшикопу, уворачиваясь от туристических стад, пасущихся между тучными пажитями под названием Zara, Benetton, Cottonfield и H&M. Наконец, мы добрались до Обецнего дома и тут Вера указала на огромную церковь, которая в те годы, в первой половине двухтысячных, была надежно укрыта в строительные леса. «Вы знаете, что это ирландская церковь?». Я, прожив к тому времени в Праге почти три года, не знал. «Это францисканцы, они бежали сюда в 1629-м. Основали церковь, при ней школу. Собственно, и улица так называется – Гибернска». Честно говоря, мне в голову не приходило, что улица-то, на самом деле, «Ирландская», ну а теперь понятно, почему. «Тут был очень богатый ирландский архив: хроники, документы, что-то еще. Потом, уже при коммунистах, его поделили между библиотеками нескольких городов, и он как-то пропал, что ли. В общем, непонятно, где сейчас все это».
Ирландцы действительно бежали сюда в XVII веке. И во времена Кромвеля, который учинил здесь, пользуясь сегодняшним жаргоном, геноцид, и до него, когда остров, кусок за куском, захватывали англичане, вводили свои порядки, свой протестантизм, свой язык. Собственно, и после Кромвеля тоже бежали – когда фактически запретили литературный ирландский и преследовали католиков. А здесь, в Богемии, тогда было все наоборот: австрийцы резали чехов-протестантов, пригласили иезуитов, которые и сделали Прагу «барочной», фактически запретили литературный чешский. К середине XVII века чешская протестантская элита была уничтожена – или изгнана; так что тоже не обошлось без геноцида. Богемские протестанты осели в Нидерландах, в некоторых немецких княжествах, даже в Англии, как великий рисовальщик Венцеслав Холлар. Судьба Ирландии и Чехии, этих двух маленьких страдальцев большой европейской истории, и дальше была в чем-то схожа. Уже перестав обмениваться беженцами, в XIX веке, обе пережили так называемые «национальные возрождения»; почти исчезнувшие местные языки были реконструированы филологами и литераторами получившими образование в «больших» культурах – немецкой (в чешском случае) и английской (в ирландском). И независимость ирландцы и чехи получили практически одновременно – сразу после Первой мировой.
Мы прошли под Пороховой башней и направились в средиземноморский ресторанчик рядом с только что поставленным тогда памятником Кафке – должен же был я как-то отплатить за лекцию и ланч в Дублине! Вера рассказывала о своей поездке по родным местам – своим и покойного мужа, о том, как в тех краях ничего не изменилось, о том, как подозрительно и недобро относятся там к чужакам, о том, как она сама стала здесь чужаком. Их с Петром дочь выходит замуж в Нью-Йорке, куда Вера Ч. и направлялась после ностальгического путешествия в бывший социализм с человеческим лицом. Она не знала, вернется ли сюда еще; многие ее коллеги советовали, выйдя через год на пенсию, купить в Праге квартиру. Мы вели этот печальный разговор за обедом, потом – уже на Парижской улице, на Староместской площади, Вера рассказывала о том, как девять лет назад умер муж, как друзья создали его фонд, как выпустили одну его филологическую книгу, как только что здесь, в Праге вышла его джойсеана… Прощаясь, она пообещала прислать ее мне.
И действительно, прислала. Я не в состоянии прочесть весь Finnegans Wake на том языке, на котором он написан, потому оценить тонкость наблюдений Петра Ш. не смог. Однако два текста привлекли мое внимание. В одном, величиной всего лишь в абзац, автор разбирает джойсовскую фразу, украшенную словами gestapose и to parry of cheekars. В первом он увидел отсылку к «гестапо», во втором – к ЧК. То же самое любимое детище большевиков Петр Ш. обнаружил в фразе Chaka a seagull, услышав в seagull (чайке) нацистское приветствие «Зиг хайль!», а в первом слове – Чрезвычайную комиссию по борьбе с контреволюцией и саботажем (ЧаКа - ЧеКа). Задолго до резолюций смешных европейских организаций, ирландский беглец Джойс прекрасно понимал, что коммунисты и нацисты всегда гуляют парочкой, как шерочка с машерочкой. Кстати, ОГПУ в Finnegans Wake тоже наличествует: “upgo, bobbycop”.
Книгу, присланную Верой Ч., завершает небольшое эссе «Джойс в изгнании». Там изгнанник Петр Ш. задает вопрос: «Почему Джойс выбрал изгнание? От чего он пытался скрыться?». Странно, что он не вспомнил знаменитой фразы Стивена Дедала: «Я хочу проснуться от кошмара истории». Все они по-разному хотели проснуться от него - или хотя бы сбежать: ирландские францисканцы, Венцеслав Холлар, Стивен Дедал, Джеймс Джойс, Петр Ш., Вера Ч., Ирландия, Чехия. Но «большая история» преследовала их везде; вот отчего мирным осенним днем 2001 года профессор Ч. так испугалась пролетающих в дублинском небе самолетов.
