До недавних пор интерес к России в западной науке и культуре подхлестывался политическими обстоятельствами - сначала железный занавес, потом perestrojka, путч... С тех пор, как эти обстоятельства утратили свою исключительность, интерес к русской истории и культуре как будто должен был угаснуть. Однако этого не произошло: всемирная знаменитость драматург Том Стоппард посвящает трилогию "Берег утопии" русским мыслителям - Бакунину, Герцену, Огареву, Белинскому (сейчас все три пьесы ставятся в РАМТе). Французский писатель Фредерик Бегбедер планирует написать роман о России. Роман русской американки Ольги Грушиной о советской эпохе попадает в шорт-лист престижной премии Orange Prize... Словом, интерес Запада к России никуда не исчез. О траектории развития этого интереса в французской исторической науке Константин Боленко распросил французского историка Франсин-Доминик Лиштенан, научного сотрудника Национального центра научных исследований в Париже (CNRS), профессора Католического института, специалиста по истории России XVIII века, автор монографии «Россия входит в Европу» (русский перевод В.А. Мильчиной – М., 1998).
Госпожа Лиштенан, расскажите, пожалуйста, немного о себе. Где вы учились? Кто преподавал вам русский язык? Как вы начали интересоваться историей России и были ли для этого интереса какие-либо объективные причины: родственные связи, русские друзья и т.п.?
У меня не вполне типичное для француженки образование. Я родилась в Швейцарии, в Базеле, в семье, принадлежавшей к кругу музыкантов и музыковедов, и познакомилась с русской культурой, так сказать, естественным образом, благодаря близким друзьям родителей – среди них были хореограф Вацлав Орликовский и выдающаяся балерина Ирина Скорик, оба из эмигрантов. Через несколько лет после первой поездки в СССР (это было в 1970 г., когда родители взяли меня, еще девочку, с собой), я решила учить русский – по большей части самостоятельно, потому что в то время в Швейцарии подобный шаг рассматривался как политический выбор. Швейцарская система университетского образования не обязывает студентов-гуманитариев сразу выбирать специализацию, и поэтому я решила, что первые три года буду заниматься одновременно русской историей, а также русской и французской литературой. Так что моя диссертация оказалась посвящена маркизу де Кюстину и в каком-то смысле соединила все три области моих интересов. Тогда же я переселилась в Париж. Осознав к этому времени, что история литературы не есть мое истинное призвание, я переориентировалась на историю, в первую очередь, на исследование России в системе международных отношений. На этот выбор, несомненно, повлияло мое знакомство с историком Эмманюэлем Леруа Ладюри.
Вы известны в первую очередь как специалист по истории XVIII века, однако круг ваших интересов не исчерпывается веком Просвещения. Не могли бы Вы рассказать немного о своих научных приоритетах в изучении других эпох истории России?
XVIII век – главное направление моих штудий, но я работаю и с историческим «временем большой длительности», если пользоваться термином Ф. Броделя. Это период с XV по XVIII век, что нашло отражение в одной из моих работ – о «трех христианских конфессиях в России» . Занимаясь преподаванием истории России, со всей ответственностью могу сказать, что интерес студентов к советскому периоду чрезвычайно велик. Так что некоторые мои работы были посвящены и современной истории России, в частности, ГУЛАГу. Следует также прибавить, что я занимаюсь не только Россией; путешествия Нового времени как традиция и как литературный жанр – тема не одной моей статьи, в том числе и тех, что написаны совместно с Э. Леруа Ладюри.
Как вы оцениваете уровень современной русистики во Франции и на Западе в целом?
Изучение России отличается двумя важнейшими чертами: наличием немалого числа исследователей – потомков русских эмигрантов, с одной стороны, и тех историков, которые в советскую эпоху отличались левым радикализмом, с другой. Их главный козырь – в знании языка и архивов, но научные работы несут на себе значительный отпечаток их личной биографии. Сейчас, на наших глазах, складывается новое поколение ученых, способных к новому взгляду на вашу страну в силу большей отстраненности от нее.
Не могли бы Вы назвать несколько наиболее, на ваш взгляд, интересных научных работ – классических, то есть вышедших в последние тридцать лет, и новейших?
Я с большим уважением отношусь к исследованиям, ведущимся в Великобритании, в Америке и в Германии. Такие историки как Роджер Бартлетт, Линдсей Хьюз, Энтони Кросс, Доминик Ливен, Джон Ледонн, Пол Бушкович, а также Петер Хофманн, Хартмут Рюсс, Ангела Рустмайер и, конечно, Андреас Капеллер выпустили в свет фундаментальные труды, которым суждена долгая жизнь. Мне думается, что французские ученые отстают в изучении Новой истории и больше преуспели в истории новейшей – это Никола Верт, Жан Радваний и Франсуаза Том.
Насколько востребованы в настоящее время во Франции исследования по истории России? Или они представляют интерес только для узкого круга специалистов?
Коллективная монография «Французское влияние в России», недавно выпущенная Жан-Пьером Пуссу под грифом Института славянских исследований в Париже, имела большой успех, и руководитель проекта уже думает о следующем томе. Биографии царей раскупаются буквально как горячие пирожки. На посвященные России выставки не так просто попасть – туда стремятся целые толпы. В то же время нельзя не признать, что строго научные работы остаются известны лишь узкому кругу специалистов и тех, кто в силу каких-то личных связей или склонностей интересуется Россией. Следует отметить, что желающих изучать русский язык становится меньше; бывает, что на какой-нибудь лекции или семинаре люди осознают, что их бесконечно увлекает ваша страна, но погружаться в культуру России или изучать язык для них уже слишком поздно.
Давайте вернемся к вашим работам: какие научные проекты вы осуществляете в настоящее время, в том числе как организатор или куратор? Известно, что Вы пишете научную биографию императрицы Елизаветы Петровны.
Да, работа над биографией императрицы Елизаветы близится к завершению. Но иметь дело с этой эпохой – все равно, что сражаться с гидрой, ибо многие вопросы, особенно те, что касаются внутренней политики, остаются открытыми. Я намерена работать с этой тематикой и дальше, в то же время не теряя из виду и другой проект, который мне очень дорог. Объект исследования здесь – представления о «пространстве России»: то, как европейцы сначала составляют географические карты вашей страны, а потом постепенно изобретают виртуальное, романтическое «русское пространство», двигаясь к мифологеме «русской души». Не утаю от вас, что после «Трех христианских конфессий» я хотела бы написать книгу об униатстве, в его политическом – не богословском – аспекте. У Русского Центра в Школе высших гуманитарных исследований (Париж) под эгидой CNRS есть издательский проект, которым руководим мы с Владимиром Береловичем и Сергеем Мироненко. Среди проектов, находящихся сейчас в стадии подготовки, отмечу публикацию документов из архива Третьего отделения, которую готовят Вера Мильчина, без сомнения, лучший специалист по данному вопросу, и Галина Кузнецова, заместитель директора ГАРФ по международным связям.
Вы часто бываете в России, причем не только с научными целями.
Как говорил Тютчев, Россию надо почувствовать. Так что в свободное время я много езжу и смотрю. Несколько раз проплыла по Волге, проехала по Транссибирской магистрали, путешествовала по «Золотому кольцу»; побывала и в местах, лежащих, по крайней мере, на данный момент, вдали от обычных туристических маршрутов: на Соловках, в Архангельске, Вологде, Иркутске и многих других городах. Не могу не отметить быстрый подъем российской провинции, наметившийся в последние годы, – то, о чем не услышишь в наших средствах массовой информации, представляющих дело так, будто развивается одна Москва.
На ваш взгляд, Россия – это европейская страна или особый мир, который Европа всегда будет идентифицировать как нечто для себя чуждое?
Вы говорите на одном из индоевропейских языков и являетесь одним из индоевропейских народов. Для меня ваша европейская идентичность бесспорна, несмотря на то, что ваша территория выходит далеко за границы Европы как континента. Христианское (для большей части населения) вероисповедание, литература, музыка, образ жизни (взгляните хотя бы на демографическую структуру), даже кухня – все доказывает эту мысль. А кроме того, будучи гражданкой некогда колониальной державы, могу ли я всерьез оспаривать принадлежность России к Европе из-за ее размеров или этнической пестроты?
Насколько востребованы во Франции труды российских коллег и соответствует ли, на Ваш взгляд, научный уровень российской историографии степени ее востребованности?
В XIX веке историческая наука в России достигла невероятных высот. Эти традиции не исчезли, и можно сказать, что издания, которые выпустили за несколько десятилетий российские коллеги, поражают качеством и эрудицией. В последние пятнадцать лет российские историки свободны от идеологических пут; выходят исследования, основанные строго на архивных источниках. Пожалуй, вам нечему завидовать в работах западных историков. Думаю, у вас есть и еще одно преимущество: чрезвычайно высокий уровень компетентности ваших архивистов, отновременно и исследователей, и хранителей.
Что бы Вы посоветовали своим российским коллегам?
Продолжайте работать с архивами – но будьте и смелее, выдвигайте больше гипотез. Но мой основной пафос обращен все-таки к нашим руководителям: стимулируйте научный обмен, давайте нам возможность работать «в гостях друг у друга» – в библиотеках и архивохранилищах, организовывать больше встреч и совместных проектов.
