Театр Vidy в Лозанне – один из самых интересных не только в Швейцарии, но и во всей Европе. У него целых четыре сцены, причем на любой вкус – от камерной до шатра (где, правда, сидят не вокруг подмостков, а классическим амфитеатром, зато само здание круглое и из плотного брезента).
Vidy – классический «левый» театр как по репертуару, так и по формам. В течение одного сезона здесь могут показывать и «Дачников» Горького, и «Минетти» Томаса Бернарда с великим Мишелем Пикколи в заглавной роли, «Соню» Алвиса Херманиса. А всего в сезон идет порядка 30 премьер и гастрольных показов – цифра, немыслимая для самого что ни на есть коммерческого театра в России.
Немыслимым для нас представляется и спектакль, премьера которого прошла этой весной. «Scanner», то есть («Сканировать») – пьеса-памфлет для трех фильмов и семи актеров по критическим и кинематографическим произведениям Ги Дебора. Имя этого французского мыслителя стало популярно в России после публикации его главного труда, «Общества спектакля» (по-прежнему, например, не переведены его работы «Против кино» или «О дикой архитектуре»). Но для франкофонного читателя значение Дебора не ограничивается одной книгой. Это прежде всего политик и художник, причем оба этих начала оказываются неразрывно в нем переплетенными – идет ли речь об его киноопытах или о поездке Дебора в Латинскую Америку ради спасения Че Гевары.
Спектакль наконец-то материализует всю многосторонность Дебора в сатиру, удивительно пришедшуюся ко времени. Подобно ненасытной змее, общество потребления наконец-то начало пожирать самое себя. Кризис оказался главным персонажем, сюжетом и декорацией «Scanner». Но не просто кризис экономический, но скорее кризис ментальный. Он, конечно же, связан с финансовым миром, но не зависит от него. Нет и обратной зависимости, зато есть мечта о рае любой ценой и неконтролируемая агрессия в тот момент, когда выясняется, что рай невозможно материализовать. В этот момент на сцене происходит настоящее побоище, без которого, как выясняется, не достичь просветления. Наступает же оно к концу первого акта. От читки деборовских фрагментов и показа кинохроники и слайдов актеры переходят к индивидуальной работе с публикой. Сперва зрителей приглашают поразмяться на саму сцену, где им комментируют фильмы, которые невозможно увидеть из зала. Затем публика разбивается на группы, которым раздают фотографии, запечатлевшие Дебора в разные моменты его жизни. От комментариев актеры переходят к диалогу: а что вы думаете о Деборе сегодня? Что он означает для вас лично? Является ли он фигурой из ушедшего прошлого или все еще актуальным мыслителем?
Это не дискуссия, но скорее простой разговор, местами довольно искренний и в то же время со стороны актеров далеко не любительский. Видно, что они «в теме», и что Дебор их действительно интересует. «Раз на раз не приходится, но ваша группа была откровенна», - говорит нам актер, и это не дежурный комплимент. Все остальные в зале уже закончили беседу отправились на антракт - благо, театр расположен в парке, и лужаек вокруг много. Второе действие оказывается едва ли не лирическим гимном в честь Дебора, показом его собственных лент, дадаистских по духу, в стилистике румынского леттриста Исидора Ису. Правда, сам Дебор в завещании, написанном незадолго до самоубийства, запрещал дальнейшую демонстрацию своих фильмов. Как и в случае с недописанной прозой Кафки, это тот самый счастливый повод не исполнять последней воли усопшего.
Но подлинным финалом оказывается предложение, звучащее со сцены уже после аплодисментов: отправиться после спектакля в кафе и продолжить там разговор о времени и масс-медиа, революционерах и себе.
Режиссер Давид Алайя из Монпелье, который поставил «Scanner», занимается театром давно, только вот ставит редко, в среднем раз в четыре года (Шекспир, Беккет, Тахар Бен Джеллун, Анри Мишо). Остальное время уходит на подготовку и работу с текстом, к которому он испытывает священный трепет, да и актерского ремесла Алайя при этом не оставляет. Его спектакль оказался актуальным высказыванием, причем актуальным как художественно (это современный театральный язык), так и политически. Возможно ли, впрочем, разъединение этих двух типов актуальности? Не является ли каждое художественное высказывание еще и политическим – несмотря на любое свое формальное содержание.
Русскому зрителю спектакль Алайя задает и другие вопросы. Например, кто мог бы у нас сегодня поставить такой политический спектакль об актуальности – без всяких тайных намеков, но откровенный и при этом театрально состоявшийся? Или о том, почему столь по разному осмысляется кризис «здесь» и «там». Кризисная весна в Швейцарии – это спектакль по Дебору. Кризисная весна в России – это арест участников конференции "Левое искусство. Левая философия. Левая история. Левая поэзия", организованной ГЦСИ в Нижнем Новгороде. В ней участвовали известные профессионалы - историк Илья Будрайтскис, поэт Кирилл Медведев, художник Николай Олейников и философ Алексей Пензин. Как сообщают информ-сайты, «Во время просмотра фильма Годара "Симпатия к дьяволу" в помещение с криками "К стене!", "Руки за голову" ворвались бойцы батальона cпециального назначения под руководством подполковника Трифонова. После изъятия документов, книг и тиража газеты "Вперед", отвезли всех в местное ОВД. Через полтора часа задержанных отпустили. Семинар возобновился и был доведен до конца». Нижегородские подробности перекликаются со сценами лозаннского спектакля, хотя волжским актерам не платили зарплат. Их всех поставили к стене, не раз обматерили и отобрали не только документы, но и мобильники. При этом официальных обвинений никому предъявлено не было.
Можно, конечно, подумать, что таким образом нижегородский ОМОН решил вступить в художественные споры и определить границы современного искусства, причем не прибегая (пока что) к колючей проволоке и лаю овчарок. Иначе зачем ему так вести себя на мероприятии, официально проводимом государственной организацией на государственные деньги? То есть фактически вмешиваясь в реализацию госбюджета (чем и занимается ГЦСИ), пытаясь сорвать его таким нетривиальным способом? Но, с другой стороны, у нас на центральных телеканалах до недавного времени и слово кризис было под негласным запретом. Наиболее ироничные участники телепрограмм говорили о нем как «о слове на букву «к», которое нельзя называть», а циничные руководители каналов пропускали эти либеральные вольности в эфир.
Подобное лицемерие не является прерогативой российского общества. В том или ином виде оно свойственно всем культурам, осознающим себя через систему табу и склонным скорее расширять список запретов, чем подвергать его добровольной кастрации. Но обидно бывает как раз за собственный бардак и собственную немоту. В ситуации, когда поговорить о капитале и его бегствах хочется, а кроме нижегородскому ОМОНа и не с кем, только и остается, что пересмотреть Дебора.
Интересно, есть ли ОМОН в Швейцарии? И мог бы он, скажем, явиться на спектакль в Лозанне, чтобы переписать из любопытства всех присутствующих – на Дебора наверняка ходят потенциальные критики капитализма.
