В Большом зале консерватории начался цикл концертов «Хворостовский и друзья». Первым другом российской мегазвезды стало американское сопрано Рене Флеминг.
Рене Флеминг – попадание в десятку. Точнее -- из разряда запредельных желаний. Не может быть, чтобы эта певица выступала у нас, уж слишком она недосягаема и хороша. Она является где-то далеко, на вершинах музыкального Олимпа, но кажется, и там – что в Метрополитен опера, где она пела Маршальшу в «Кавалере розы» Р. Штрауса, что на Зальцбургском фестивале, где она пела Донну Анну Моцарта, ее явление – из рода волшебств. У нас же, даже в нынешнем, богатом на звезд сезоне, ее выступление воспринимается царским подарком. Употреблять по поводу Флеминг какие-либо веские эпитеты бессмысленно. Она не просто превосходная певица в расцвете мировой карьеры. Она – примадонна. Она – из породы избранных, олицетворение высших возможностей вокала – искусства утонченного и великого, но при том не элитарного: Флеминг любят не меломаны, ее обожает толпа. Она – на грани того, что именуется высоким искусством, и того, что можно назвать бульваром, гламуром, глянцем: ее образ -- томная, чуть ленивая красота – соблазнителен для публики. За ним -- шлейф воспоминаний об оперных легендах прошлого: таких приветствуют стоя, покорно ждут после спектакля, обожают и готовы носить на руках. Это кумиры.
Рене Флеминг в Москве впервые. Однако она встретила здесь то, что и подобает царской особе: переполненный зал, жаркий прием и выключение рациональных механизмов: после концерта, несмотря на то, что он начался на полчаса позже, а программа ощущалась масштабной и законченной, просто так разойтись было невозможно, и дива при участии своего друга по искусству подарила публике почти отделение из бисов. После этого просто постояла на сцене перед взлетевшим вверх залом, дав ему возможность аплодировать сколько угодно. И даже этого было достаточно, чтобы продлить чувство счастья.
Флеминг ничего не делает для того, чтобы завоевать публику. Она просто медленно выходит к ней в шикарном туалете, который всегда в границах высокого вкуса и всегда составляет одно целое с героиней. Красавица Флеминг дарит себя залу, обладая даром контакта: она еще не открыла рот, но уже пленила нездешним достоинством. Когда Флеминг начитает петь, сразу ясно, что ей нет равных. Дело не в технологии и не в красоте голоса, а в манере: все поется очень мягко, без видимого старания и всякого нажима, и когда берется высокий звук, что в обычных случаях равно экстремальной ситуации, она вдруг обнаруживает такую свободу, что, кажется, все только начинается. Чтобы покорить зал, ей не нужно петь долго – достаточно одной волшебной фразы, взятой на невозможном для воображения пиано, в предсмертной песне Дездемоны об иве («Отелло» Верди). Довольно одной сцены из «Травиаты», чтобы понять: бельканто, искусство красивого пения, не умерло, и может сегодня вызывать слезы. Флеминг – образец бельканто, соединение нежности и меланхолии, томности и страсти. Она покоряет не интерпретацией, не драматическим наполнением роли.
Все ее героини, в сущности, одинаковы: они родом из модерна, прекрасной эпохи гламура. Ее стихия -- Р.Штраус, ее вершина – Русалка в одноименной опере Дворжака. Когда она поет Татьяну, то превращает страдающую русскую женщину в великолепную светскую даму, которая хоть и признается в глубочайшей истоме на ломаной русском «Я вас люблю», но превращает свою слабость в силу, перед которой Онегин не устоит. Флеминг – это искусство салона, которое в ее случае становится великим. Музыка не гениальная, подернутая паутиной декаданса – ее стихия. Чтобы пленить Москву, достаточно было шестиминутной арии из неизвестной у нас оперы «Мертвый город» Корнгольда.
