Осенью 2006 г. у нас появился новый научный журнал: «Теория моды: Одежда. Тело. Культура». Согласно анонсу издательского дома НЛО, журнал является частью проекта «Культура повседневности». Летом 2007 вышел уже 4-й том, так что общие контуры издания – по крайней мере, на данный момент, более или менее ясны.
Проект «Культура повседневности» ( в этой «линейке» издательство НЛО уже выпустило несколько книг) в значительной мере соотносится с весьма пестрым по проблематике научным направлением, которое на Западе называется cultural studies. Хотя работ, которые можно было бы сюда «подверстать», у нас не так мало, причем среди них найдутся и исследования несомненно высокого качества, сообщество, которое видит свои задачи именно в изучении культуры повседневности, у нас стало формироваться лишь недавно. И хотя институционально данное направление у нас находится in statu nascendi, есть авторы, которых объединяет именно интерес к данному предмету; их, несомненно, читают. Читают И.Утехина, Н. Лебину, Н.Козлову (увы, покойную), А.Левинсона, О.Вайнштейн (кстати, ей принадлежит замысел обсуждаемого далее журнала), Т.Дашкову, О.Гурову; журнал «Неприкосновенный запас» посвятил этим проблемам разделы в двух номерах – №№ 33 и 34 за 2004 г.
О. Гавришина, кандидат культурологи и член научной редколлегии нового журнала, в Институте европейских культур при РГГУ читает курс, который так и называется: «Культура повседневности». Курс анонсируется следующим образом:
«Цель курса состоит в том, чтобы представить слушателям наиболее актуальные стратегии изучения истории культуры – историю семьи и частной жизни, историю повседневности, историю телесности. В курсе последовательно, по десятилетиям рассматриваются история моды, дизайна, кинематографа, популярной музыки и танцев, спорта и средств массовой коммуникации (медиа). Все эти элементы собираются в целостную картину. Точкой отсчета для создания такой картины служит повседневный опыт человека. Предметом исторического анализа в курсе становятся тело, эмоции, переживания человека, жизнь в частной и публичной сферах. Телесность определяется как совокупность культурных и социальных практик, формирующих тело человека. История костюма, средств и форм гигиены, медицины, техники, спорта, танцев рассматриваются в связи с изменениями телесных практик и образа тела. Важное значение имеет также обращение к проблеме репрезентации тела человека в XX в. В контексте истории семьи особое внимание уделяется формированию и выражению в культуре гендерных различий. Большое значение в культуре XX в. имеет также все более дробное членение жизни человека на разные "возрасты", в первую очередь, выделение подростковой субкультуры».
Журнал «Теория моды» – как раз про все перечисленное выше.
Как известно, когда есть университетский курс, это значит, что соответствующая область знания сформировалась. Что подтверждается и характером журнала – он международный; соиздатель – журнал «Fashion Theory» (New York). Главный редактор «Fashion Theory» Валери Стил, поздравляя коллектив редакторов и авторов нового журнала, назвала «Теорию моды» российской версией Fashion Theory.
Скажу сразу: «Теория моды» – журнал для медленного чтения. Он толстый (350 – 500 страниц), тактично иллюстрированный; при всем разнообразии материалов – скорее академический, «ученый», нежели популярный, хотя есть материалы, удачно совмещающие оба подхода, и их немало.
Более всего мне запомнилась статья главного редактора журнала Людмилы Алябьевой «Кофе и город» – об истории кофеен. [ 1 ] По-моему, она украсила бы любой журнал – от типично российского «толстого» журнала (всегда на неважнецкой бумаге и принципиально без всякого оформления, не говоря уже об иллюстрациях) до какого-нибудь изысканного как бы глянца (типа «Art et decoration» – современного российского аналога я не вижу) и даже вовсе не глянца – тонкого «New Yorker»`а. Я не знала, что родина кофеен как публичного места – это Англия. Осмелюсь предположить, что я не одинока в своем невежестве: весьма образованные люди на мой вопрос, откуда пошло кафе как институция, называли Францию, Австрию, Турцию…
Но прелесть статьи не только в том, что мы узнаем о том, чего не знали прежде: она отлично написана. В этой связи отмечу, что у нас еще не выработался стиль серьезного рассказа о повседневности: получается либо сухо и заумно, либо претенциозно. Я бы даже назвала проблематику , как будто провоцирующую сочетание заумности, претенциозности и высокомерия одновременно: это рассказы о советской повседневности. Будь то женское белье, проблема советской модной одежды, советская мебель, застолье, советские праздники – все выходит как-то боком: между сверхученостью и карикатурой. Всякий раз, когда пишут научно о реалиях советского быта, мне хочется сказать: не оставить ли, наконец, в стороне семиотику женского белья и «Книгу о вкусной и здоровой пище»?
Меня могут упрекнуть в том, что поколенчески сама я слишком включена в соответствующие реалии и не могу их увидеть остраненно. Да, совсем остраненно – не могу, подобно тому, как познавшие войну или блокаду совсем иначе читают книги о войне и блокаде, чем их дети и внуки. Это, однако же, вовсе не исключает рефлексию. В таком случае, может быть, собственный опыт как раз придает рефлексии дополнительую остроту?
В начале фильма «Завтра была война» есть крошечный эпизод, в котором я впервые увидела Наталью Негоду и оценила ее потенциал. Героиня – недавняя школьница – так рассматривает толстые теплые трико (тогда говорили трико или штаны; панталоны были у Мальвины на картинке из «Золотого ключика»), что и без слов ясно, что она впредь ни за что их не наденет (это весна 1941). Толстые теплые трико (равно как и шерстяные рейтузы) – атрибут советского детства. В них обычная девушка никак не могла выглядеть хрупкой, а девушка поплотнее так и вовсе выглядела толстушкой. То есть выглядела непривлекательной, поскольку в нашей городской культуре девушка должна быть тоненькой.
Описывая советское женское белье как анти-эротичное, мы не можем оставить «вне кадра» весь контекст отношения не столько вообще к телу, сколько к телу как оно нам задано нашей культурой. Например, немаловажно, что городская девочка из более или менее «приличной» семьи не должна была видеть ни своих подруг, ни даже свою мать или бабушку полностью обнаженными – разве что в бане.
Чтобы оценить нечто как сырое, надо иметь представление о вареном : несколько поколений нужных представлений не имело. Отсюда весьма непростые нюансы в интерпретации телесности как культурно-маркированной: это поразительно уловил Алексей Герман в фильме «Мой друг Иван Лапшин».
Слом культуры не означает, что она уходит под воду целиком, как мифическая Атлантида. Многое живо, пока духовно функционируют люди, в ней и ею жившие. И неважно, принимали они ее или отвергали – они были ее частью. Например, они удостоверят, что вплоть до начала войны, то есть до 22 июня 1941 года открытие каждой новой станции метро в Москве воспринималось как праздник: детей лет с четырех туда возили так же непременно, как в зоопарк.
Перенос памятника Пушкину на его нынешнее место мое поколение восприняло как личную катастрофу: а мы как же? Наш бульвар, наши цепи у памятника, на которых мы качались в детстве?
Повседневность, отраженная в нашей ментальности, устроена весьма специфическим образом. Структуры повседневности “существуют” в разных модусах, а часы показывают вовсе не астрономическое время. Один и тот же физический объект – например, старая родительская дача или купленная на блошином рынке старинная лопатка для сыра – для одних несет символическую нагрузку, а для других людей имеет чисто функциональную ценность, в силу чего в близкой перспективе не будет иметь и вовсе никакой, потому что развалится или сломается.
С объектами, имеющими преимущественно символическую ценность, тоже не все просто. Мне жаль старый Мосторг – Мюром и Мерилизом он был для моих родителей, я же просто привыкла делать там покупки, пусть бесхитростные, потому что много лет жила рядом: то пуговицы нужны, то посудные полотенца. В культуре повседневности огромна роль привычки, усвоенных с детства автоматизмов. Это, казалось бы, совершеннейшая банальность – но привычное вообще обнаруживается именно на сломах, когда оно начинает исчезать. Ну, а когда некогда привычное окончательно исчезнет – его будут воскрешать антропологи и историки материальной культуры.
Журнал «Теория моды» повествует и о сегодняшнем, и о вчерашнем, и о позавчерашнем. Скажу кратко о структуре журнала, взяв в качестве примера последний по времени том – четвертый (лето 2007). Основные разделы: одежда – на этот раз нам расскажут о дефиле как об искусстве перформанса; (это переводы публикаций из журнала Fashion Theory за 2001 год ); тело – в этом томе весь раздел посвящен волосам и их месту в истории моды (много уникальных иллюстраций); культура – раздел посвящен шопингу как специфическому культурному процессу.
Затем следуют разделы «Жизнь замечательных вещей» ( читайте симпатичную статью одного из редакторов журнала Анны Красниковой про авоську – кстати, заметили ли вы, что слово-то ушло!); «События» – о выставках костюма и показах моды , далее «Книги» – отдел рецензий; в данном томе акцент сделан на изданной по-русски в 2003 г. «Системе моды» Ролана Барта, но и другие рецензии интересны.
В каждом из четырех вышедших томов имеется сетевое обозрение, соотнесенное с центральной темой тома – замечательно полезный раздел, к тому же небанально сделанный. Поскольку летний том – про волосы, то обозрение – про утилизацию волос в искусстве, плетение из волос и т.п. Обозрение ведет Светлана Силакова – до сих пор я знала ее преимущественно по «НЛО» как переводчика экстра-класса. Особенно интересно ее обозрение «Вакханалия воспоминаний» в № 3 (весна 2007), который посвящен всему «советскому». Оказывается, дабы найти материалы о советской эпохе, лучше всего набрать в поисковике слово ностальгический... Вот уж не подумала бы!
В среднем статьи российских авторов для меня были более интересными – вначале мне показалось,что дело в незнании обсуждаемых иностранными авторами реалий. Но, в конце концов, я как раз отлично помню ту рекламу Кельвина Клайна, где впервые появилась Кейт Мосс – это было сильное эстетическое впечатление; обсуждение района Оксфорд-Серкус мне тоже более или менее понятно, – так сложилось, что мне знакома эта часть Лондона. Нет, дело, видимо, в специфике подхода к предмету.
Конечно, как объект антропологических штудий, я склонна видеть в культуре такие смыслы, которые, быть может, являются составляющей сознания всего лишь моей социальной группы, да и то за определенный временной промежуток .Если сугубо детские реминисценции – то это не вообще детство, а прежде всего собственное детство, довоенное и городское; если шопинг – то шопинг в эпоху советского дефицита и он же – в условиях изобилия вещей «там» и пустых прилавков «здесь» в конце 80-х - начале 90-х. А если обсуждение пошива платья на заказ (см. раздел Одежда в № 3 ), то я еще помню ателье детской одежды конца 30-х гг. , а также специфику привилегированных ателье и советских Домов моделей.
Но в подобных ощущениях я, как оказалось, не одинока. Вот свидетельство Льва Рубинштейна, высказанное в связи с обсуждением книги об андерграунде – то есть о людях другой, заведомо не моей социальной группы: «На многие культурные вещи я реагирую как человек андеграундной культуры, я не перестал им быть, хотя моя жизнь, культурные и жизненные обстоятельства здорово изменились. Это не хорошо и не плохо. Это так. Поэтому я не готов чувствовать себя той бабочкой, которую рассматривают под микроскопом. Я не могу все это воспринимать как науку. Я могу это считать частью той же самой культуры, к которой мы все принадлежали и продолжаем принадлежать.” [ 2 ] .
Зато незамутненное удовольствие доставляет мне приобщение к совсем другой культуре – и я воспользовалась страницами нового журнала, чтобы написать «Объяснение в любви», адресованное книге Елены Костюкович «Еда: итальянское счастье» [ 3 ].
Сайт журнала еще пребывает в процессе разработки – а ведь пора!
И вот почему: в отсутствие рынка достойных журналов о вещах, которые нас окружают, об одежде и моде, о еде и обычаях гостеприимства, о среде, в которой мы обитаем, эффективной издательской стратегией мне представляется не сужение диапазона публикаций в сторону большей/ меньшей академичности, большей/ меньшей представленности материалов о буднях в ущерб рассказам о праздниках и т.д. , а напротив того – предоставление читателю максимально широкого выбора. Главное, уже есть из чего выбирать. Ведь как приятно узнать, что еще в викторианскую эпоху одна дама написала : «Суета не есть деятельность».
Ссылки:
1. Алябьева Л. Кофе и город , или «Какую радость ежедневно дарит нам кофейня!» // «Теория моды: Одежда. Тело. Культура». Вып.1. Осень 2006.
2. Айзенберг М., Рубинштейн Л., Шейнкер М. “Это время для нас абсолютно не утрачено...” // Критическая масса. 2004. № 1.
3. Костюкович Е. Еда: итальянское счастье. М.: Эксмо, 2006.
