1 июля в отеле «Золотое кольцо» был оглашен «лонг-лист» премии «Букер-Открытая Россия». На посвященной этому пресс-конференции, полный благодушия Владимир Войнович сообщил: «Жюри прочло 36 килограммов сочинений самого разного толка и уровня. И в итоге обсуждения мы сочли, что килограммов шестнадцать среди этого вызвали наш интерес. Пуд приличной романной прозы за год — это, пожалуй, для любой литературы неплохо».
За более чем десятилетнее существование «Русского Букера» к нему уже привыкли: все знают, что весной станут известны имена членов жюри, в июле обнародуют «длинный список», осенью – «короткий», а в декабре объявится и счастливый победитель. Как уверяет председатель оргкомитета премии Игорь Шайтанов, «с удовлетворением слышу, как Букеровская премия постоянно называется самой престижной и теми, кто полагается на ее выбор, и теми, кто с нею решительно не согласен». С этим трудно поспорить: первая негосударственная литературная награда постсоветской России, присуждаемая ежегодно за лучший роман, действительно, имеет все основания называться «главной литературной премией».
Более того, современный культурный процесс без «Букера» уже сложно себе представить. Но, признавая, что «Букер» завоевал заслуженный престиж, остается вопрос: что нам, завоеванным, ждать в ответ от премии, принявшей на себя неблагодарную роль значительного культурного института? «Премия – это прежде всего рекламная акция, которая, как и всякая реклама, может быть информацией о качественном товаре или попыткой красиво упаковать подделку и хлам», – замечает Шайтанов. В последних словах несложно услышать выпад против премии «Национальный бестселлер”» до последнего года «упаковывавшей» те или иные творения в скандальном фантике. К номинантам «Нацбеста» можно относиться по-разному, но трудно не признать, что именно эта премия сумела, говоря словами того же Шайтанова, «переубедить оптовика, который развозит книжный товар по России»: Проханов, Юзефович и Денежкина сделались «ходовым чтивом» именно благодаря усилиям «Нацбеста».
«Букер» подобным успехом похвастаться не может, хотя, очевидно, к нему стремится: статус «прижившейся», пусть и авторитетной литературной награды таит в себе определенную опасность войти в «равнодушную привычку»: «пускай она поплачет – ей ничего не значит».
Как кажется, «Букер» интересен прежде всего не открытием новых имен и не признанием старых заслуг, а отчетливым стремлением создать определенное литературное поле. Со всей очевидностью это показал новый «лонг-лист» и риторическая установка посвященной его оглашению пресс-конференции, несколько приоткрывшей «замысел и умысел» нынешнего «Русского Букера».
«Составляя список русской литературы XVIII и XIX века, можно идти по пути Марфы, которая печется о многом, и по пути Марии, избравшей благую часть», – писал Александр Блок в статье 1919 года. Продумывая каталог для будущей хрестоматии по русской литературе, Блок избирает первый путь, «потому что он, как кажется, продиктован исторической минутой»: для грядущих «очень отличающихся поколений», перед наступающей эпохой великого переворота следует зафиксировать и вспомнить как можно больше из «не горящего в огне духовного наследия».
Несмотря на то, что, казалось бы, сегодня совсем другая эпоха (ключевые слова которой – «стабильность» и «гарант» – велят всем оставаться в спокойствии чинном), «Русский Букер» следует тому же пути и «печется о многом».
Журавлиный список из тридцати девяти авторов, единодушно отобранных членами жюри из пятидесяти девяти номинировавшихся, больше напоминает рекомендательный список литературы на лето для старших классов. А еще больше – всю ту же каталогизацию «качественной русской прозы» – той, с которой «нам» по пути. Признаться, мне подобная каталогизация крайне симпатична, это прекрасный источник для будущих историков литературы, которым не придется прикладывать больших усилий для определения «качественной» и «влиятельной» прозы начала XXI века. Однако какую именно картину русской литературы отражает «Букер», а через него сможет создать обнадеженный букеровским отбором будущий литературовед? Я думаю, ровно ту же, которую попытается увидеть другой будущий литературовед, насквозь просматривающий журнальные и книжные публикации. Никакого литературного поля, взглянув на букеровский список, не увидеть, вместо него – плюшкинский сад, полный разнообразных, приятных и не очень, сюрпризов, сваленных в одну кучу.
Комментируя беспрецедентной длины «лонг-лист», Войнович пояснил: «Мы отнеслись достаточно гуманно: нынешний год очень урожайный, и уровень литературы очень высокий, поэтому у нас так много осталось». Разумеется, если литературного поля нет, надо его придумать, и первый шаг к этому – признание разнообразия и высокого качества литературы. Чтобы это доказать, в «лонг-лист» может попасть соперник Незнанского Лев Гурский с детективом «Траектория копья», номинант «Нацбеста» Андрей Тургенев с «Месяцем Аркашоном» или Евгений Гришковец с романом «Рубашка». Ничего общего? Неправда, все это представители «богатого литературного поля» сегодняшней литературы. Как и вышедший в финал «Нацбеста» Александр Червинский с романом-фельетоном о семье Михалковых «Шишкин лес», и Людмила Улицкая с ее новым романом «Искренне ваш Шурик» (не надо быть Войновичем, чтобы догадаться: «Шурику» вряд ли многое достанется просто потому, что Улицкая уже однажды была лауреатом премии). В итоге в списке множество имен, мало чего говорящих и «узкому», и «широкому читателю»…
Примечательно, что фоном, на котором разворачивается деятельность «Букера» в этом году стало издание «Коллекции: петербургская проза (ленинградский период)», в трех книгах («1960-е», «1970-е» и «1980-е») объединившей произведения ленинградского андеграунда. Составители этой книги пошли по «пути Марии» и многого на этом пути добились: избирательная и умелая подборка практически неведомых читателю произведений обладает и цельностью, и литературной динамикой: прочитав подряд все три тома «Коллекции», мы можем увидеть, откуда шла и к чему пришла эта литература, и оценить ее жизнеспособность.
Именно этого нет в «длинном списке» «Букера», также, очевидно, задуманном как адекватное описание литературного процесса. Не следовало ли и «Букеру» вместо «гуманного» включения всех (или «почти всех») в «длинный список» предложить хоть какую-то оптику, хоть какое-то движение «по направлению к»? Например, оставить в списке 57 имен, сделав внятное сообщение: Пелевину и Лимонову здесь не место. Сила литературной премии не в обнародовании длиннющих списков, в которые традиционно включается вся «высокая литература», а в конструировании литературного поля и художественного движения, навязывании литературной борьбы, столкновении тут же на месте придуманных литературных направлений: как поется в старой песенке, «драться надо, так дерись!». Тогда и «оптовики» потянутся, и народ «не милорда глупого», Петрушевскую и Геласимова, «с базара понесет».
Но если главный принцип в определении «длинного списка» – демонстрация разнообразия и широты литературного пространства (каждый второй роман – потенциальный претендент); если в список попадают добрые две трети всех номинировавшихся; если бедолаги, исключенные из списка, просто «досадные недоразумения» современной литературы вроде «неформатного» Лимонова или, скажем, блистательного Валерия Исхакова, возникает вопрос: не теряет ли свой пресловутый авторитет премия, которая «есть настоящее изображение людей после Вавилонского столпотворения, где один кричит: «Арбуза!», а тот – «Соленных огурцов»?».
По версии высокого жюри – ни в коем случае. «Нынешний год очень урожайный, и уровень литературы очень высокий, поэтому у нас так много осталось», – развеял сомнения Войнович, а вторящий ему Шайтанов предложил всем порадоваться настоящему издательскому буму, инициативности журналов, пробуждению читателя. В этом пункте члены жюри также проявили завидное единодушие. «Литература сейчас на подъеме», – объявил Войнович. Этот «подъем», по тонкому замечанию председателя жюри, заключается в том, что литература научилась «чувствовать разницу между свободой и развязностью». В чем сегодня проявляется чаемая «свобода»? В чем спасение от «развязности»? В том, что «писатели научились приспосабливаться к новой действительности».
Свидетельствовать о литературном подъеме, очевидно, призваны и «темные лошадки» списка – книги авторов, чьи имена пока мало что говорят читателю. Однако, судя по всему, именно они во многом и составят «шорт-лист». Так, представляющая спонсоров премии, «Открытую Россию», Ирина Ясина с восторгом рассказывала об успехах романа прошлогоднего букеровского лауреата Рубена Давида Гонсалеса Гальего и осторожно намекнула: «Как знать, может быть нас ждет еще и голливудская экранизация книги!» Кроме открытия столь радужной перспективы, задающей, судя по всему, меру сегодняшнему литературному успеху, прошлогодний выбор «Букера» заставляет говорить об отчетливой установке жюри на открытие новых имен в ущерб «литературным генералам». Если эта установка сохранится и в этом году, то роман Олега Зайончковского «Сергеев и городок», на мой взгляд, имеет все основания одержать победу.
Радужную картину литературного подъема несколько нарушил член жюри, критик Никита Елисеев, когда, кажется, совершенно неожиданно для своих собратьев заметил: «А мне мало что там [в списке] понравилось. И, конечно, мы находимся на скате. Есть и общие тенденции. Так, например, в представленных списках довольно много чекистов, зловещих и обаятельных, и это явно что-то подсознательное».
С последним соображением уже никто спорить не стал, напротив, согласие более ничем не нарушалось: констатировав приспособление к новой (очевидно, свободной) действительности, члены жюри поделились наблюдением об интересе литературы 2004 года к советскому «прошлому» (кавычки здесь необходимы): «Литература сегодня находится в 1960-х годах, и ничего странного в этом нет; литература более инерционна, чем, скажем, журналистика».
«Десять лет назад была впервые вручена Букеровская премия за лучший русский роман года. Тогда многим казалось, что традиция отечественной литературы безнадежно прервалась, что она потеряла своего читателя, а классический роман умер […]. Прошло десять лет. Ситуация в корне изменилась… Романы снова пишут и читают. Их снова издают. «Русский Букер» всегда пытается следовать за происходящими изменениями», – такими словами приветствовал свой юбилей «Букер» в 2001 году. Может, с тех пор все снова в корне изменилось, но, кажется, и сегодня романы продолжают писаться «в стол». Конечно, журналы полны свежих публикаций, и все новые романы выходят книгами, но каковы в подавляющем большинстве тиражи этих книг? За эти десять лет изменилось другое: если прежде малость тиражей толстых журналов воспринималась с горечью, а утрата романом своего главенства в литературе почиталась чем-то, находящимся вне нормы, то теперь эти причитания успели надоесть: «не надо печалиться, вся жизнь впереди».
Литература «в поисках реальности», в поисках опоры отталкивается (в обоих значениях слова) от той или иной уже существующей в культуре матрицы: поэты 1800-х годов стремились завоевать звание «русского Горация» или «русского Оссиана», Гумилев в своих статьях-манифестах определял литературных предков, футуристы составляли списки сброшенных с корабля современности. Русская литература 2004 года в букеровской трактовке в своем стремлении к «спокойной свободе» ориентируется на советское прошлое, созвучное, в свою очередь, сегодняшнему дню.
И если «история литературы», по «Букеру» – это простой набор имен, якобы объединенных принципом «приспособленной свободы», и если с созданием литературного поля вышла заминка (это поле, пускай даже сконструированное как хрустальный мост Манилова, не может представлять из себя сундук Плюшкина, но должно хоть отдаленно напоминать шкатулку Чичикова), то с выбором председателя жюри все в порядке: «судит» эту литературу человек «нужной эпохи».
На мой вопрос, какой художественный текст кажется литературным событием последнего десятилетия, Войнович сказал: «Не готов ответить: литературного события мне уже ждать нечего, я уже все прочел».
Представьте, что Евтушенко предложено выбрать лучшего поэта 2004 года. В списке 39 фамилий, среди которых Григорий Дашевский и, скажем, Шиш Брянский? Абсурд? Конечно. В поэзии советская эпоха уже давно ушла в прошлое (без кавычек), выбор же в качестве «главного избирателя» лучшего романа 2004 года Войновича лишь на миг может показаться бредом. Неожиданным образом, проза оказалась куда более чуткой к сегодняшнему дню. И ее приспособление к советскому «прошлому» и «свободному» настоящему триумфально фиксирует Войнович, «не нуждающийся в представлении», как это тонко заметил Шайтанов.
«О, если бы можно было забыть прошедшее и не понимать будущего!» – восклицал Алексей Писемский в 1862 году.
Эти мечтания о свободе настоящего от прошлого и будущего отказывается реализовывать «Русский Букер». «Букер», существующий в эпоху стабильности, «консолидации» и регламента, в ожидании будущих побед свободно приспосабливающейся прозы.
