“Везде всё одинаково, а в Антарктиде еще и холодно”.
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. “Пикник на обочине”
День города, учрежденный к празднованию в начале сентября еще позапозапрошлым городским головою Борисом Ельциным, в этом году не отмечали - то ли из опасения терактов, то ли в знак траура по Беслану. Очень хотелось бы думать, что верно последнее.
В 1987-м, в первый раз, этот день был еще неофициозен. Не утратил новизны. В том всеарбатском карнавале чувствовалось людское воодушевление. То молодое вино теперь, за полтора десятилетка лет прошло броженье, перегонку, выдержку, и превратилось в терпкий бренди разочарования…
На скамейках на Страстном бульваре художник выставил карикатуры, из них запомнилась одна: два дюжих и свирепых санитара куда-то волокут упеленатого в смирительную рубашку мужика, а у того всё продолжается бред: “110 ударных недель! 120 ударных недель!! 130 ударных недель!!!” Было смешно - наверное, потому что казалось: о прошедшем.
Прошлый, 2003, год доказал, что прошлое ой как возвращается, ибо окрестности моего скромного жилища попали в зону поражения тех самых “ударных недель”. “Ударяли” как раз к сентябрю, поскольку в качестве одной из площадок для торжеств “бургомистр вольного города” выбрали Свиблово, подворье Московской Патриархии.
*****
Давно, когда подворье было только возвращено Церкви, лишь началась реставрация храма, а вокруг еще разбивали парк – мостили дорожки, засевали газоны, ставили скамейки и, разумеется, возводили железный забор, - здесь было здорово гулять с ребенком. Мы его частенько привозили сюда.
Вскоре кирпичная кладка церкви была отштукатурена, и у входа появилось объявление: “ПринОсить и вОзжигать свечи, купленные вне храма, не благОславляется. НастОятель”.
Еще через несколько месяцев был закрыт вход на территорию "в небОгОслужебнОе время".
А потом появилась новая афишка – вход запрещен "для сОхранения благОлепия".
И гулять с дитём в эту сторону нам стало неинтересно.
Так уж повелось ныне на Руси: то поставят церковь на зоне, то вокруг самой церкви зону выгородят…
Кроме церкви, на подворье теперь располагались еще четыре строения. “При старом прижиме”, когда храм пребывал в запустении, одно из них - стоящий в стороне дом, - кирпичный первый этаж и деревянный второй - было населено. Теперь там обитал батюшка. В глубине красовались два свежеотстроенных двухэтажных флигелька – обычный московский новодел под старину. Между ними на огромном полотнище было намалёвано дворянское гнездо в стиле русского барокко, и красовались стилизованные а-ля-рюсс цифры: "580 лет". За восстановление старого барского дома с действительно интересной историей, - кто-то из Золотого века здесь гостил, - даже не брались. Руину эту просто задрапировали, как дверцу в каморке папы Карло…
*****
Неизвестно, точно ли Свибловское подворье Московской патриархии было основано в 1423 году, или же его открытие после “реставрации” решили приурочить к специально для этого придуманной круглой дате. Подле храма выстроились оркестр и хор, поющий вперемешку “многая лета” и “Москва, звонят колокола!” Над толпою вздымались православные хоругви и вполне языческие флаги с медведём: время-то прошлой осенью было предвыборное. Вокруг развернули торговлю самыми невнятными товарами народного промысла. Вдоль ограды раскинулась пасека, а неподалеку продавали разнообразный мед - согласно мэрскому хобби.
Спектакль в “Театре одного зрителя” был организован на славу.
А рядом с ульями расположилась детская площадка, да какая! Не чета заполонившим город абстрактным творениям из труб и пластика - горка была рублена из полуметровой толщины бревен: не то лабаз, не то блокгауз, не то циклопических стАтей улей. Чадо пребывало в полном восторге, но я-то понимал: после торжеств это все для нас снова закроют.
Но я знал: нам с дитём эти патриаршеские изыски не страшны, для нас парк разбит вне ограды, в пойме Яузы.
*****
В середине двадцатого века это была московская окраина. Деревни, а промеж них - позднейшая застройка, барАчная, а отнюдь не барОчная. Быт этих мест и времен вкусно, изумительным русским языком описан у Асара Эппеля, в книге “Травяная улица”.
Ближайший к церковному подворью дом силикатного кирпича, обычен для заводских поселков дохрущобной постройки. Действительно, в до- и послевоенные годы здесь была промышленная зона, по ее краю, в пойме Яузы - свалка. Потом предприятия отсюда вывели, а всё оставшееся поглотила природа. Сквозь металлические решетчатые фермы проросли деревья, а груды отходов покрылась кустарником.
Эти места облюбовал для отдыха "рюмкин-пролетариат" из хрущоб, выстроившихся в последующие годы вдоль реки. В кустах выпивали под шашлычок "из собачатинки", помойка времен “культа личности”, “волюнтаризма” и “застоя” пополнялась свежим мусором. Исследуя его, археологи будущего вряд ли отметили бы в девяностые годы двадцатого века переход населения от научного атеизма к исконному православию. Культурный слой сохранил приметы иной эволюции: в крепких напитках - от поллитры водки к литре “рояли”, в области пива - от стеклянной полулировой же бутылки к полутора-двухлитровому пластиковому баллону.
Теперь пойму "зачистили" – прежде всего не от мусора, а от кустов. Заросли стали прозрачны для милиции, которая - при желании - могла нарушить покой “отдыхающих”. Интиму не осталось никакого. Помойку же пытались частью убрать, частью - засыпать грунтом и плодородной почвой, но к прошлогоднему празднованию не успели. Так что пикники меж деревьев не пресекались милицией, поскольку стали невозможны физически. Алкогольно-зависимая публика тоскливо созерцала землю, вспаханную, перевернутую и искореженную ковшами, ножами и колесами тяжелой строительной техники. Выпивать и закусывать в грязи было неуютно - "где стол был яств, там гроб стоит".
Ранняя осень лишила “пролов” и другого источника радости - купания в прудах. Табличка "купаться запрещено" раньше, до очистки водоемов, никого не останавливала. Впрочем, после обильных возлияний здешнее "поле чудес" могло показаться райскими кущами, а мутные яузские воды - Эдемским потоком. На берегах, на травке располагались в живописных позах бандерлоги, чьи тела были покрыты не менее живописными татуировками. Резвившийся на мелководье молодняк дополнял картину: "Что это у тебя под коленками?" - "Так, ничего, чесотка!"
Пруды эти остались со старого времени - надо полагать, отсюда поставляли рыбу к патриаршему столу. Теперь белые лебеди, серые гуси и утки разных пород были завезены ко Дню города, но, к счастью, не покинули подворье немедленно вслед за мэром. Дети кормили причудливых уток хлебом. Гуси - мощные зверюги - клювами отбрасывали джутовую дерюгу, прикрывавшую молодой газон прибрежных склонов, и жадно щипали траву. На обстоятельных скамейках дремали старики. По утрамбованному гранитному отсеву дорожек тихо и неспешно катились коляски.
При ближайшем рассмотрении дорожки оказались в порядке только там, куда могла ступить мэрская нога. Там, куда мог достичь взор из-под козырька кепки, дорожки были в порядке только на такой первый и беглый взгляд: белый щебень лишь чуть прикрыли красноватым песочком. Грунт был насыпан, а трава посеяна тоже только на самых видных местах.
На склонах, покрытых дерюгой - чтоб дождем не смыло – трава тогда выросла с недельным опозданием. В местах, наиболее доступных очам "пана головы", на газон поспешно положили привезенную откуда-то дернину. Но дерна, травы, чернозема - или рук и времени - хватило не везде, и было видно: смешанный с мусором ил, извлеченный со дна прудов, далеко не увозили, а сваливали в пойму реки, тут же, рядом.
Берега Яузы одели в гранит и металл, но это была "набережная lite" - слой крупного гранитного щебня, прикрытый крупной же алюминиевой сеткой.
От окрестностей пруда, превращенных в парк, через ставшую теперь судоходной для маломерного флота реку вел новый горбатый мостик. На том берегу от моста в зеленую чащу уходил деревянный настил. Длиною он, впрочем, был не более десятка метров, за ближайший куст, а дальше по-прежнему простирались загаженные стогны. Водить мэра через реку, видимо, никто не собирался- в том театре это был лишь “задник”.
*****
Меж тем, после отъезда мэрской делегации жизнь вокруг подворья отнюдь не замерла. Гусей-лебедей исправно кормил мужичок из местных, выросший у этого пруда. Правда, увезенные с наступлением холодов, экзотические птицы весною назад не вернулись, и в этом году птенцов здесь выводили многочисленные кряквы. Для них были обустроены три плавучих домика, и они, хочется надеяться, выполнили свое гнездовое назначение, прежде чем были разнесены на части купальщиками из числа “бандерлогов”. Теперь кряква укрывается от человека в прибрежных тростниках.
Газоны - готовая дернина, защитные джутовые циновки, а на плоских местах обычный незащищенный посев - распространили повсеместно, а не только там, куда мог заглянуть мэр. На противоположном берегу также потихоньку разбивали парк, туда провели еще один мост – совсем рядом с моим логовом. Некоторая суетливая нервозность в работе появилась по мере приближения нового сентября, но празднества были отменены.
Пролетариат быстро адаптировался к новой реальности паноптикума, и принялся выпивать-закусывать на берегу - там, где строители оставили маленький песчаный пляжик. На другом берегу пруда, в удалении от этих вакхических плясок, гуляют с детьми, стараясь “не видеть, не слышать и не понимать”. Впрочем, строителями были протянуты новые дорожки, и молодое поколение можно увести подальше от “народной жизни”.
Эта самая “жизнь”, быт, окружающая среда и люди, наверное, иногда бывают даже немножко милы и смешны. Кажется, можно и самому расслабиться. Ощущение обманчивое: чуть утратил бдительность - сразу деградируешь, а эта Харибда тебя засасывает и переваривает.
С другой стороны – многоголовая длинношеяя Сцилла власти, которая то годами пребывает в отсутствии, а то вдруг является и внедряет в окружающую тебя среду что-то своё, диковинное.
Первая существует, а вторая действует на грани абсурда, но чаще – за этой гранью. Торжество каждой из них было бы в чем-то примечательно. А лучше бы всё и сразу. Пляска морлоков, вторгающихся с наступлением сумерек в населенный элоями парадиз, происходила бы на фоне повсеместно протянутого Церетели. Кстати, вы знаете, почему великому скульптору не дали поставить в Шереметьево памятник рабочему? Стопятидесятиметровый бетонный перегар создал бы опасность для взлетающих самолетов…
Мотивы власти, ее планы преобразования природы и людей, лишь отчасти касаются жизни подданных – и слава Богу! Никогда не знаешь, чего ждать от такого касания, что она тебе посылает – нечто пользительное, или какой-нибудь “ведьмин студень”. Но, впрочем, эти мелочи не мешают нам употреблять одни дары “пришельцев”, и уворачиваться от других.
Если остановиться и задуматься, понимаешь: обе сии крайности одинаково чужды и противны человеческому естеству. Сохранить себя можно только где-то на нейтральной полосе между этих двух субстанций. Там и остается прокладывать себе курс, двигаясь с коляской по укатанному гранитному отсеву дорожки где-то в пойме реки, под обрывом, на котором стоит Храм.
