Совсем недавно правительство России обсуждало представленную министром культуры программу развития этой самой культуры. Свои проекты есть у Минэкономразвития и у других ведомств – от МЧС до Минобороны. Говорят и о такой программе развития культуры, согласно которой, многим театрам и музеям будет предложено перейти на самоокупаемость. Если это случится так, то множество провинциальных музеев просто закроется, потому что сами они окупить своё существование не смогут.
Примером такой политики может служить «оптимизаторская трагедия» уникального Всероссийского историко-этнографического музея в Торжке, о которой мы недавно узнали. Возопил о себе пока только Торжок, остальные провинциальные города помалкивают, надеясь, что их как-нибудь минует чаша сия. В слове «оптимизация» есть что-то новоязовское - не от слова «Язов», конечно, а от слова «язык». Из контекста статьи Ульяны Кулицкой видно, что это скорее «утилизация» - от слова «утиль». В утиль будут сданы музеи, которые не приносят государству видимого блеску, не служат ничьей сиюминутной славе, но тихо и спокойно живут на нищенские средства, мня себя носителями культуры на местах.
Музей – это зарплата сотрудникам, музей – это поддержание здания в порядке, постоянное обновление, хоть какое-нибудь, витрин, стендов, оборудования, и это, естественно, пополнение фондов. Причем, в принципе, в провинции очень часто это обновление происходит за счет дарителей, которые всю жизнь собирали какую-нибудь коллекцию, а потом захотели, чтобы эту коллекцию увидели потомки. По сведениям Веры Калмыковой, поэта, искусствоведа и музеолога, много лет проработавшей в московских и провинциальных музеях, в Краеведческом музее Павловского Посада одна из экспозиций – это коллекция плакатов послереволюционных лет, предоставленная братьями Марковыми. А коллекция шалей Владимира Федоровича Шишенина потянула вообще на целый Музей Платка, который там создан недавно. В городе Талице, Тюменской области, есть замечательный музей разведчика Кузнецова, куда я с удовольствием привёл бы своих детей и внуков – но только когда они вырастут. Пока им ещё рано. Я бы не хотел, чтобы все эти музеи закрылись.
При этом музей – это место, куда приходят люди что-то узнать, о чем-то поговорить, и обрести свою культурную память и самоидентификацию. При всей моей нелюбви к интеллектуальным бестселлерам, даже герои «Тайного меридиана», придя в музей, получают жизненно важную информацию, которая находится в крайней близости к жизни и смерти. Если сегодня нас призывают к немедленной актуализации собственных корней, то сделать это мы можем прежде всего в музее, например, покопавшись в архиве. Совершенно понятно, что вовсе не в каждой семье родственник представлен в Эрмитаже, Русском музее или Оружейной палате. Есть очень много людей, которые несмотря ни на что жили семьями и многими поколениями в маленьких городах, и следы этих поколений остались именно в музеях этих городов. Куда пойдут за памятью эти люди, если музеи будут закрыты?
Не формируется дух нации в Георгиевском зале Московского Кремля, туда он уже попадает, он там фиксируется и дышит, как хочет. А формируется он в Торжке, Томске, Ржеве, Павловском Посаде, Торопце и других таких же крошечных городах, о которых не все знают, где они находятся. Представим себе, что теперь будут финансировать только такие музеи, которые и без того известны, могут легко найти себе инвесторов и без помощи государства, и имеют мощную культурную репутацию, практически уже неотделимую от вышеупомянутого духа нации, так что закрыть эти музеи было бы просто национальным позором. Но если при этом закроются, потеряв средства к существованию, вот эти маленькие провинциальные музеи – это, конечно, большая экономия. Но спрашивается, как же тогда будет вот с этим:
«Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу.
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века,
По воле Бога самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его…»
И так далее.