К вопросу о хронологических рамках пекинских игр. Москва-Пекин, что в сердце у нас? Такие противоречивые все. Историзм против маньяков и параноиков. Пруст и два барона. Кого первей удушит газ? Дети модерна. Олимпиада как лекарство и как вещь в себе. Бои всемирного значения.
Соревнования фармацевтов, пропагандистов и межнациональных корпораций под названием «Олимпийские игры в Пекине» уже стартовали -- несмотря на то, что до массовых плясок в народном стиле и дефиле биороботов в нелепых костюмах осталось еще несколько дней. Все эти прыжки, догонялки и второсортный футбол, как известно, вовсе не главное для этого события; самое важное – как и кого поймают на допинге, кто из держав и как обидится, сколько денег заработает (потеряет) страна-организатор, сможет ли Фалуньгун (или тибетцы, или уйгуры, или правозащитники) обмануть бдительность политической полиции, наконец, кто сколько получит при раздаче золотых и серебряных конфеток. Итак, Олимпиада стартовала – будущие историки будут спорить когда: то ли с беспорядков в Тибете, то ли с протестов в Лондоне, Париже и Сан-Франциско, то ли с чеканной формулировки одной из корпораций, вложившихся в Игры: «мы понимаем озабоченность правами человека в Китае, но мы инвестировали уже столько, что сборная США бесспорно поедет в Пекин».
Или вот еще удобная дата: нескольких российских атлеток ловят на старых махинациях с допингом и закрывают им путь в Пекин. Пьеса известная, все роли распределены и каждый актер с чувством разыгрывает представление: возмущение, обида, намеки на коварную руку всесильного Запада, холодный отпор с указанием на формальные причины и процедуры, истерика в одной части прессы, скрытое злорадство в другой, безразличие в третьей. Все при деле. От официальных демаршей российскую сторону удерживает лишь железная рука МИДа: зачем портить Олимпиаду в братском антилиберальном Китае? Вдруг китайцы обидятся и как-то не так потом проголосуют в Совете Безопасности по, скажем, иранскому вопросу? Горячие патриотические головы склоняются перед всемогущим государственным интересом, после чего слышится лишь отдаленное тявканье отступающей стаи…
Тут, как на грех, появляются сообщения, что вот и каких-то американцев дисквалифицировали, а одна гречанка и вовсе собирается судиться с жрецами Святого Олимпийского Движения. С гречанкой все ясно – она из заблудшей, но родственной, православной культуры, оттого ее, бедняжку, и преследуют протестантские злодеи в белых халатах с колбами в руках. Но вот с американцами непонятно; уж не отвлекающий ли это маневр? Стратеги задумываются, склоняются над схемой распределения олимпийских наград, прикидывают, считают: ну, хорошо, минус X, плюс Y, какой там у нас баланс? Сюда миллиончик, туда сотенку тысяч... По другие стороны фронтов не меньшие страсти: президенты мучительно решают, ехать ли на официальное открытие Олимпиады (см. выше), хозяева торгуются по поводу каждого сайта, который «северные варвары» мечтают увидеть в своем лэптопе, теннисные космополиты-миллионеры размышляют как бы закосить от призыва под стяги забытых ими родин. Вся эта чушь и есть Олимпийские Игры.
Но еще большая чушь и пошлость – разговоры о «предательстве олимпийских идеалов», о «высоком духе Олимпийского движения» и так далее. Ничего сверхъестественного сегодня не происходит; скажем, порноиндустрия вовсе не является «предательством высоких идеалов Любви», «извращением вечных заветов Петрарки, Ромео и Татьяны Лариной». Это – разные вещи, хотя в выражениях to make love with smb. и to love smb. присутствует одно и то же слово (правда, в одном случае, как существительное, а в другом – как глагол). Только параноик (или маньяк) считает это одним и тем же; иного оттенка (но, все-таки, несомненные) маньяки и параноики считают, что физкультура, здоровый образ жизни, банальный профессиональный спорт, националистическая истерика гопников и лабораторные изыски фармацевтов – это одно и то же. Меж тем, надо различать. И – имея за плечами европейскую культурную традицию – историзировать.
Вот с «высокого олимпийского духа» и начнем. Барон с прустовскими усами, придумавший (а не «возродивший», конечно) «олимпийское движение», принадлежал тому же времени, что и сам Марсель Пруст; он вполне мог оказаться персонажем «В поисках утраченного времени» и был чуть ли не ровесником одного из героев романа, барона де Шарлю. Порождение «бель эпок», де Кубертен породил феномен, который полностью вписывался в то удивительное время; его олимпийская утопия, настоянная на позднеромантическом национализме, педагогических и эстетических идеях модерна и новом всплеске интереса к античности, вполне могла быть высказана персонажем еще одного великого европейского романа – «Волшебной горы». Смертельный рай «Волшебной горы» заканчивается войной, античные затеи барона прерываются тоже войной, причем, той же самой, первой мировой.
Нет ничего удивительного, что этот пропагандист высокой примиряющей идеи спорта пошел на фронт: ведь толчком к его пропаганде физкультуры и спорта стали горькие размышления о физической неготовности французских солдат к войне 1870-1871 годов. Национализм времен «фан-де-сьекль» всегда имел спортивно-физкультурную импликацию – «здоровая нация». Памятники тех времен сохранились и сегодня в разных европейских странах; скажем, почти в каждом чешском городе вы обязательно обнаружите здание «общества Сокол». Любопытно, что уже следующая после франко-прусской большая европейская война, первая мировая, цинично опровергла физкультурные затеи де Кубертена: в окопах одинаково гнили и качки, и слабаки, столь же одинаково травил их газ, косили пулеметы и разрывали на части снаряды и мины.
Но это не смутило порыва барона и его сподвижников. Олимпиады сменяли одна другую, каждая последующая тащила за собой все больший политический груз: звать или не звать советских спортсменов? устраивать или не устраивать игры в нацистском Берлине? С последним и вовсе вышел конфуз: сам Кубертен оказался неравнодушным к чарам Гитлера, выступил по германскому радио и назвал фюрера «одним из лучших творческих духов нашей эпохи». Впрочем, если придерживаться истинно исторического взгляда на вещи, то возмущаться всем этим не стоит. Как говорит бабушка в чудесной истории, приведенной М.Л. Гаспаровым, «эх, внучок, время было такое». Выпускники школы «бель эпок» вообще были неравнодушны к фашизму и нацизму – разве не жали муссолиниевскую ручку Честертон и Мережковский? Не следует забывать, что и Муссолини, и Гитлер такие же дети «конца века»; не только политически, но и эстетически они остались там -- в европейской утопии «тотальной красоты и тотальной справедливости». Ключевое слово здесь – «тотальный»; подверстать сюда известное «в здоровом теле – здоровый дух» было уже делом техники.
Так что никакого «предательства Олимпийских Идеалов» сегодня не происходит – и не может происходить, так как нечего предавать. Идеалы барона де Кубертена остались в эпохе до 1945 года -- точно так же, как идеалы Муссолини и Гитлера. После второй мировой началась совсем другое время, в котором «национальный спорт» и «Олимпийское движение» (как и литература, наука, музыка) стали важными инструментами «холодной войны» (и прочих войн, неизбежно оказавшихся в поле напряжения этого главного конфликта). Все знают этапы этого процесса, достигшего кульминации в 1980-м и 1984-м годах: беглые венгерские спортсмены в 1956-м, наклоненная голова Веры Чаславской в 1968-м, бойня в 1972-м и так далее. Впрочем, и эти времена кончились. В годы «холодной войны» Олимпиады были инструментом всеобщего противостояния, после краха СССР они превратились в уникальный и совершенно сепаратный феномен мировой политической, экономической и социальной жизни.
Перестав быть «праздником любительского спорта» Олимпиада, тем не менее, не имеет ничего общего с настоящим профессиональным спортом; можно быть фанатиком «Манчестер Юнайтед» или «Спартака», но нельзя быть фанатиком невнятной «олимпийской сборной по футболу». Футбольный фанат болеет за футбол, который год за годом показывает его клуб, даже на межнациональных первенствах он болеет за сборные, состоящие из игроков, за которые он болеет в клубах. За что болеет олимпийский болельщик? За флаг. Точно так же болеет и зритель соревнований штангистов или метателей молота. В обычной жизни вряд ли кому в голову придет любоваться штангистами, а первенства мира по этому (и десяткам других) олимпийских видов спорта не ломятся от зрителей. Но раз в четыре года лишние сто грамм или десять сантиметров становятся вопросом национальной гордости. Здесь важна не игра, не сноровка или сила спортсмена – здесь важен только выигрыш и унижение соперника.
Перефразируя Клаузевица, Олимпийские игры есть продолжение политики иными средствами. Заметим, не «идеологии», «не идеологически мотивированной политики», а «просто политики», «политики в чистом виде безо всякого содержания». В этом смысле, Олимпиады – надо отдать им должное – являются важным терапевтическим средством для населения Земли. Вместо того, чтобы резать друг другу глотки, травить радиацией или истреблять иными эффективными (или не очень эффективными) средствами, здесь люди бегают, прыгают, гоняют мячик, а если и бьют морды себе подобным, то по строгим правилам и под наблюдением судей и врачей. В старые времена Олимпиады сопровождали войны, теперь же они их заменяют. Войны требует сверхусилий – человеческих, финансовых, пропагандистских и научных. Соответственно, сегодня мобилизованы все: в лабораториях кипит работа у реторт, модельеры шьют форму бойцам, пропагандисты извергают потоки чепухи, миллионеры считают будущие прибыли, а несчастные солдаты Олимпиад, накачанные химией, оглушенные ревом толпы, ослепленные обещанной добычей, ведут бои.
