Современникам текущий литпроцесс всегда видится как поток заурядной и унылой графомании. Тема эта замыленная и вечная. Когда учитель словесности Ардальон Передонов в первой половине XX века говорил: «Я все хорошие книги раньше прочел. Не стану же я читать то, что теперь сочиняют», — он просто повторил слова профессора Якова Толмачева, преподававшего словесность в Благородном пансионе при Петербургском университете в первой половине XIX в.: «Я, друзья мои, — говорил он с чувством гордости, - тридцать уже лет ничего не читаю, потому что убежден, что теперь пишут все пустяки».
Первая половина XXI века — same same but different: графомания купается в PR, премиях и рекламе, задача которых по определению — впаривать туфту, ибо хорошие вещи не пиарят, их и так покупают, а пиарят всегда какую-нибудь гнусь — будь то книги или Объединенный народный фронт. В симуляции литературной жизни помогают сочинители аннотаций к товароведческим каталогам, бомжеватые профессора, не вылезающие из храмов и/или запоев патриоты или просто грантососы, обслуживающие графоманские тусовки. Не осталось деконструкторов, да и демифологизировать нечего: подсознательно всем понятно, что по-настоящему хороших писателей – очень мало, их и не может быть много.
В такой ситуации должен быть человек, который хотя бы раз в год назовет вещи своими именами, и не только назовет, но и предложит что-то взамен. И это должен быть не критик, а, скорее, сатирик, Юстус Ван Эффен, который не боится испортить отношения с людьми.
В 2010 году таким глотком свежего зеленого чая было интервью OpenSpace основателя и главного редактора легендарного «Митина журнала», идеолога издательства «Kolonna Publications» — писателя и переводчика Дмитрия Волчека. Формальным поводом для нынешнего разговора с ним стал выход 65 номера «МЖ» и дюжины новых переводов — Ханса Хенни Янна, Жоржа Батая, Герарда Реве, Эрве Гибера, Пьера Гийота, Пола Боулза, Джереми Рида, Джеймса Парди и других. Вот с «и других» и начнем.
Михаил Осокин: Когда возобновлялся «Митин журнал», вы сказали, что это – дайджест издательства, но с русскоязычными текстами, иначе в нем нет смысла. Тогда поводом стали тексты режиссера Артура Аристакисяна, ради чего русскоязычного вышел следующий?
Дмитрий Волчек: Проще всего сконструировать круг, и этот номер получился круглый. Край круга определяет тему, связывающую русскую и переводную части.
Журнал открывается романом-блогом Александра Ильянена, а завершается парижским дневником Константина Сомова за 1926 год. Ильянен – переводчик с французского и живет в Петербурге, Сомов – петербуржец, сбежавший от большевиков в Париж.
Рядом с Сомовым – дневник 1950 года Герты Крефтнер. Всего несколько страничек, она провела лето в Париже, а на следующий год покончила с собой – 60 лет назад.
То есть по краям – декоративные Париж и Петербург (есть еще автобиографическая проза Аркадия Драгомощенко и Сергея Уханова), а в центре пьеса Валерия Печейкина «Моя Москва».
СОРОКИНА. Какой новость?
ПРОСКУДИНА. Лопухова из Кунцево кончать с собой.
СОРОКИНА. Ой-ой-ой, какой грех, какой ад.
ПРОСКУДИНА. Вчера, когда я читать Евтушенко, а Филипп Романович молиться, она звонить и говорить: «Алла Львовна, я в бедность, нищета, болезнь. Дать денег, Алла Львовна».
СОРОКИНА. А вы?
ПРОСКУДИНА. Я отвечать, Бог давать тебе деньги. Надо открыть окно, сесть рядом, открыть рот и ждать.
СОРОКИНА. А она?
ПРОСКУДИНА. Она говорить, что открыть окно, открыть рот, а дождь ей в пасть лить.
СОРОКИНА. Какая тварь. Не верит в Бог.
ПРОСКУДИНА. Потом слышу, говорить, что нет помощь от Бог, что она ружье заряжать и стрелять себе в рот.
СОРОКИНА. А ты?
ПРОСКУДИНА. Я говорить: «Лопухова, в ад попадать, а на концерт Мадонна никогда, если так делать».
СОРОКИНА. А она?
ПРОСКУДИНА. Она говорить: «В ад будет Мадонна концерт. В ад смотреть». И стрелять.
Такой получился номер — вроде пиццы с холодными краями и брызжущим адом посередине.
И есть еще вставная новелла – стихи Роберта Вальзера и рассказ Гая Давенпорта о том, как Вальзер летал на воздушном шаре и прислуживал маразматичному графу.
М.О.: Комедия концептуализм, друзья ссылка посылать все ржать.
Д.В.: Пьеса издавать отдельный книжка и еще две или три пьеса включать следующий год если бог помогать.
М.О.: Вы сказали, что «никто ничего не пишет», и никто, кажется, не спросил: а с чем вы это связываете?
Д.В.: Прежде всего, с тем переломом, который произошел в начале века, когда появились все эти фабрики по перекачке говна: книжные супермаркеты, огромные тупые издательства, бессмысленные премии, вроде Нацбеста или Большой книги. Конечно, это был только отзвук бедствия, которое в то же самое время происходило в политике. На смену эксцентрикам и девиантам повсюду пришла тошнотворная гебня с полонием и бизнес-планами, и в литературе тоже.
При этом никуда не делся гигантский провал, образовавшийся за семь десятилетий. Его только-только принялись заполнять, но тут подмастерьям надоело, и они объявили, что уже научились всему и будут сочинять романы по правилам суверенной демократии.
Вот вы, небось, не читали Прилепина? Знаете, это поразительно: ведь человек вообще не представляет, что существовала литература XX века, что были Гертруда Стайн, Рене Кревель, Платонов и Улитин. Это проза, которую в 1870-х годах печатал Некрасов в «Отечественных записках», один в один, ну разве что с небольшой, хоть и очень противной советской примесью. Мне понравилось, как Галковский сказал о Прилепине: «этому человеку в голову вставили демо-версию языка». И вот эту картонную, опоздавшую на 140 лет прозу о том, как бабушка спилась и пошла по дорогам, объявляют событием десятилетия.
Делёз об этом писал, что сейчас каждый маленький человек, имеющий свой опыт, считает себя вправе о нем написать, и это – гибель литературы.
Ну, а с другой стороны, писатели, на которых я возлагал надежды в разные времена, исчезли: Масодов просто пропал, Могутин занимается фотографией, Башаримова съели медузы и т.д. Я мало издаю русской прозы сейчас, почти ничего. Вот посмотрите, писатели одного поколения – Том Маккарти и тот же Прилепин, – выпущенные одним издательством «Ад Маргинем» – это книги, написанные на разных планетах, они отличаются так же, как Госдума от Палаты лордов. Ну чего ради я должен варить этот суп из топора?
М.О.: Может, разоблачите заодно какую-нибудь изжившую себя мистификацию? Илья Масодов, например, который все равно уже ничего не пишет…
Д.В.: Масодов – не мистификация и не коллективный проект. Это настоящая тайна; может быть, самая большая тайна в русской литературе последних лет. Он появился ниоткуда, а потом исчез. Я с ним говорил всего один раз, когда он разрешил публиковать свои книги. Потом некоторое время переписывался с его друзьями. Вот уже почти 8 лет от него нет никаких известий, и найти его последнюю рукопись (известно, что он написал, по меньшей мере, еще одну повесть) мне не удается, хотя я периодически дергаю за несколько известных мне ниточек. Может быть, умер. Не знаю, что случилось. Меня очень интересует эта история.
М.О.: О текстах, которые вы издаете, как правило, нельзя сказать «один из». Михаил Золотоносов как-то сопоставил Габриэль Витткоп (1920 – 2002) с Агнией Барто (1906 – 1981), то есть представил себе Барто, примерно ровесницу Витткоп, пишущую сексуальные тексты, чего у нас в принципе не могло быть. Это он так пошутил, а мне после того разговора подумалось: сколько случайностей должно было совпасть, чтобы получилась Витткоп, а не Барто. Этот запас – исчерпаемый? Там, откуда вы их берете, – края видны?
Д.В.: Нет, в этом погребе темно, никаких стен не видно. Я не могу сделать всё, я просто поставил несколько флажков там, где нужно копать. На одном флажке написано Джеймс Парди, на другом – Герард Реве, на третьем – Ладислав Клима, флажки уходят вдаль, а теперь должен появиться просвещенный толстосум с буровой установкой. Таким проектам, как «Колонна», нужен помощник: сын Люцифера и Дарьи Жуковой с факелом познаний и чемоданом купюр. Понятно, что все эти пошлые корпорации с их гипермаркетами лет за пять загнутся. Посмотрите на историю Borders Group. 400 магазинов как корова языком слизнула, и завтра о них никто не вспомнит. Они обречены, а мы как сидели в царской ложе, так и будем сидеть.
А Витткоп объясняла свое происхождение так: «Я – неандерталка, которая читала Пруста». В конце концов, мы все неандертальцы, только Пруста не каждый читал.
М.О.: В 2011 вы выпустили книгу Тони Дювера «Рецидив». Сочинение 22-летнего автора, черновик его педофильского «Пейзажа фантазии» (Paysage de fantaisie, 1973), насчет которого вы сказали: «Боюсь, меня линчуют, если я начну это издавать. Он совсем поверх барьеров» и «честно говоря, побаиваемся: там много фантазий излишних». Два вопроса. «Пейзаж» есть в сети на английском – «Strange Landscape». Не понял, что там излишнего? По-моему, ничего такого неизвестного когда-либо ранее. И какая есть еще литература, которую вы «побаиваетесь» издавать в России? За что Минпечати могло бы сегодня отобрать лицензию? (Это я так закамуфлировал вопрос: что посоветуете почитать?)
Д.В.: Знаете, как смешно вышло с Минпечати? Когда нам вынесли предупреждение за роман «Мрак твоих глаз», я сразу сказал, что Минпечати подписало себе смертный приговор, связавшись с «Колонной», и что нам ничего не грозит, а им крышка. И точно: министерство вскоре ликвидировали, вообще закрыли к чертовой матери.
На запреты мне наплевать, но кое-что я действительно не хочу издавать по совершенно другим соображениям. Например, книги Дэвида Бриттона. Вы знаете, что всего лишь 20 лет назад в Англии вышел роман «Lord Horror», большую часть тиража которого уничтожила цензура, а автора посадили в тюрьму? И до сих пор эта книга не переиздавалась. У меня есть один из уцелевших экземпляров, и я не сомневаюсь, что Бриттон – большой писатель, новый Свифт. Но беда в том, что попав в руки к ублюдкам, его книги сделают их еще большими ублюдками. Нужно ли его переводить?
В этом проблема и с Дювером. Вы правы, «Пейзаж фантазии» – книга декоративная и оттого относительно безобидная, но есть у него другие вещи, «Дневник невинного» [Journal d’un innocent, 1976], например, – это во всех отношениях перебор. Мне кажется, в Россию, страну, где зло бьет фонтанами из каждого крана, не стоит еще и закачивать чужеземный ужас.
М.О.: Кстати, кто открыл педофилию в новейшей литературе, после Константина Сергеевича Мережковского и Набокова?
Д.В.: Из респектабельных авторов – Роже Пейрефитт. Довольно забавна история Анри де Монтерлана: он столько лет был кумиром девушек и экспертом по вопросам брака, а, когда ему уже было за 70, выяснилось, что его всегда интересовали школьники. Причем все кончилось печально: мальчики поколотили его так, что он ослеп, впал в депрессию и покончил с собой. Я думаю опубликовать в журнале обстоятельную работу Шарлотты Франкель «Монтерлан и самоубийство». Да, еще был Николай Александрович Крашенинников, автор маниакальной книги «Девственность» (1911). Но, слушайте, я не хочу выступать в качестве эксперта по педофилии. Личного интереса у меня к этой теме нет совершенно, а мои любимые писатели Витткоп и Антонен Арто – злейшие педофобы. Арто говорил: «Когда рядом рождается ребенок, из меня вытекает капля крови». Я всегда это повторяю знакомым, которые имеют безрассудство забеременеть.
М.О.: У Эрве Гибера в России есть примечательная издательская предыстория. Первый его роман «СПИД» был издан в серии «Бестселлеры мира» издательства «ИнтерДайджест» в 1993 году. В этой серии печатался совершеннейший stuff и pulp типа Даниэлы Стил, Джеки Коллинз (остальных я просто не знаю), а еще – «История О» Полин Реаж, Грэм Грин под одной обложкой с Розмари Роджерс. Получился типично перестроечный микс. Вы сознательно совершили обратную операцию – перетащили Гибера в «Колонну»?
Д.В.: Мне очень нравится идея белорусского издательства «ИнтерДайджест» снабдить книгу об умирающих геях обложкой с красавицей в оранжевом пеньюаре. Отличная история в том же духе произошла с книгой Витткоп «Некрофил». В провинциальной типографии, где печатался тираж, по заказу областной администрации изготавливали бесплатную книгу для ветеранов «Дорогами победы». В спешке что-то перепутали и под обложку «Дорог победы» вшили «Некрофила». Выяснилось это слишком поздно, когда ветераны получили удивительные подарки. Жаль Витткоп не дожила, ей бы понравилась эта история.
С Гибером у меня как-то сложно складывались отношения. Я прочитал его книгу о СПИДе в 1991 году, ничего не понял, как и, наверное, все читатели этого перевода: мы не знали контекста, не сообразили, что герой по имени Музиль – это Фуко и т.п. И я о Гибере забыл, решил, что он по части гей-литературы, которая меня совершенно не интересует. Много лет спустя я увлекся Мигелем Барсело, великим художником. В прошлом году я посмотрел две части его огромной ретроспективы – в Мадриде и в папском дворце в Авиньоне. Одна из его тем – удовольствие от чтения. У него есть несколько «Эрекций в библиотеке» и такой иконостас из любимых книг, в том числе книг Гибера. Барсело с ним дружил, и один из поздних автобиографических текстов Гибера ему посвящен. Я очень заинтересовался, и тут переводчик Алексей Воинов предложил мне издать сразу три книги Гибера. Первая, «Путешествие с двумя детьми», вышла, скоро выйдут «Одинокие приключения». Там есть история о том, как он хотел убить Джину Лоллобриджиду, и незабываемая фраза: «Я отправил письмо, стеснительное, как упавшая ресница или слишком мягкое полотенце».
М.О.: Юмор Кроули в «Развратном романе» типа архиепископ «сломил сопротивление и, переложив говно в руку, размазал его мне по лицу – дабы научить хорошим манерам, как он выразился» (Кроули А. Развратный роман. Перевод В.Нугатова. Тверь: Kolonna Publications, 2010. С. 17) – напомнил мне юмор в пазолиниевской республике Сало (в фаршмачном перестроечном еще переводе: «…он даже имел наглость подтереться!») и вообще чувство юмора Президента в исполнении Альдо Валетти: «Я не могу есть рис пальцами вот так. – Тогда ешь говно» (из сцены свадебного пира, где все пожирают говно серебряными ложками). Возможна постановка проблемы «кроулианства Пазолини»? Сорри, если банальный вопрос, я просто не в теме.
Д.В.: Совсем не банальный, и подозреваю, что им вообще никто не задавался. Не думаю, что Пазолини читал Кроули, но некоторая связь все же есть – через дуче. Муссолини не любил Кроули и даже выгнал его из Италии, а Пазолини отомстил Муссолини за все его пакости, перенеся героев де Сада в Сало. Я однажды провел в бывшей республике Сало пару дней, причем жил в Гарньяно на вилле, где квартировали эсесовцы, охранявшие Муссолини. Красивый был дом с черными стенами и замечательным грушевым садом.
М.О.: У вас в планах есть перевод Никласа Лундквиста, его дебютного романа «Дом престарелых в Верхней Долине Каге» (Äldreomsorgen i Övre Kågedalen, 1992), изданного под псевдонимом Никанор Тератологен. Шведские критики для краткости зовут метод Лундквиста «гиперболическим реализмом», на самом деле это такой садо-мазо-гомо-педо-геронтофильский текст, на протяжении которого 11-летний Хельге Лунд Хольм совокупляется со своим дедом – старичком с надписью на футболке «адольф гитлер. европейское турне. 1939 – 1945». Убийства, изнасилования, оргии и философские беседы – такой д’Аржан с де Садом, аранжированный эзотерикой, нацизмом и до отказа нашпигованный аллюзиями (без комментария его издавать просто нельзя). Роман замечательный – как раз то, чего сейчас не хватает в русскоязычной прозе. Вот, например (в переводе В.И.Демина):
– Ад это другие, – утверждал дедушка. Это единственное, что он понял у Сартра, которого во всех остальных случаях ненавидел и именовал выссанным сперматозоидом.
Он сменил пластинку и рассказал о шахматной партии между Моисеем Урицким и Н.А. Френкелем, которые после ничьей занялись петтингом. Потом он подверг жесточайшему сомнению технику и надавил на ЛК-мышцу в диафрагме для достижения сухого оргазма».
Или вот дед, одетый в костюм хищника, идет с внуком в лес (у внука голова замотана туалетной бумагой) и рассказывает о золотом веке содомии, утраченном с появлением женщин:
Дедушка стал таким возбужденным, что мне пришлось отсосать ему, после чего мы проспали до одиннадцати».
Все это, конечно, надо комментировать, но это второй вопрос. Первый – в том, что нет переводчика, который, цитирую, должен быть «сверхчеловеком», «дьявольски изощренным», потому что «Тератологен пишет на специальном языке». Тут, по случаю, можно объявить что-то типа конкурса. (Текст на шведском в сети есть.) В любом случае, поясните, что вы подразумеваете под дьявольской изощренностью? Какими сверхчеловеческими качествами должен обладать переводчик, помимо того, что должен уметь передать диалект северного Вестерботтена (к роману прилагается глоссарий), язык, максимально приближенный к фонетике, и переводить слова, которые и шведы не все понимают? Дайте мастер-класс.
Д.В.: Не дам. Мне трудно говорить о Тератологене, потому что я не читаю по-шведски и книги его знаю только в пересказе. Он – один из главных авторов стокгольмского издательства Vertigo, близкого «Колонне» по духу, они издают и Витткоп. Слышал, что попытки перевести Тератологена на английский провалились.
Мне нравится идея Адама Поморского о том, что перевод – это вызов. Может ли наша культура сделать вот так, способен ли наш язык на такое? То есть натягиваешь чужой текст на свой литературный опыт, как маленькое черное платье. Но можно ли на русскую литературу натянуть Тератологена? Есть у меня сомнения.
М.О.: Ок, есть англоязычный и тоже не изданный на русском текст – «Глаза. Тошнотворные басни от Андалузского де Сада» Хосе Игнасио Альдапуэрты. На борде susanlawly.proboards.com (Apr 2, 2006) можно найти информацию, что он написан людьми, ответственными за издание журнала «Headpress», независимого издательства, основанного летом 1991 году Дэвидом Флинтом (David Flint), Дэвидом Керекесом (David Kerekes) и Дэвидом Слейтером (David Slater). Вы раскрыли псевдоним: это Саймон Уайтчапел, автор книги «The Slaughter King». «Глаза» открываются басней об американском лейтенанте, который по четвергам кончает в трупы проституток, – свежезадохнувшихся в бензовозе беженок из Вьетнама, Лаоса и Камбоджи, – на фоне карты Индокитая, испещренной имитациями бомбовых ударов боингов B-52. Прочитав это и еще уайтчапелловское «исследование» «Полный Во. Знаем ли мы Всю Правду о величайшем романисте XX века?» (больше говорящее об «исследователе», чем об Ивлине Во), я, кажется, в общих чертах понял, почему он вам понравился. Расскажете – как, почему и чем он вас заинтересовал?
Д.В.: Заинтересовала мистификация, которую мне довольно легко удалось разгадать – нашлись общие знакомые. В предисловии к «Глазам» говорилось, что Альдапуэрта – погибший при пожаре каталонец, который пытался заново написать утраченный роман де Сада. Саймон Уайтчапел – любопытный человек. Он написал документальную книгу «Сrossing to Kill» – о загадочной истории феминицида в мексиканском городе Сьюдад-Хуарес. Это ведь и тема главного романа нулевых годов – «2666» Роберто Боланьо.
Мне нравится у Уайтчапела одержимость вымышленными языками. Что-то в духе Алфавита Желания Остина Османа Спейра и эротического языка оргаст. Уайтчепел придумал алфавит Ротор с вращающимися буквами и лавкрафтианский алфавит с буквами-осьминогами.
Самый сильный текст в книге «Глаза», по-моему, последний: словарь таинственного языка, состоящий исключительно из терминов, описывающих различные возможности сексуального садизма. Ничего страшнее я в жизни своей не читал.
М.О.: Издательство «Колонна» – окупаемое / прибыльное / убыточное?
Д.В.: Великолепно убыточное. Но наш бюджет настолько смехотворен, что финансовую сторону предприятия невозможно всерьез обсуждать. Приличная съемочная группа только на кокаин за один вечер тратит больше, чем мы на все книги за год. «Колонна» – не бизнес-проект, а игрушка. Что-то вроде револьвера с золоченой рукояткой и перламутровыми накладками, но стреляющего все-таки настоящими пулями.
М.О.: Вы говорили, что сейчас непонятно, где край, где центр и что маргиналы перетаскиваются в мейнстрим. Я тут вижу сублимацию: в золотые постперестроечные времена, когда в питерском клубе «Грибоедов» жрали псилоцибиновые грибы, старухи нюхали кокос, и орех (кокос, по-питерски) можно было замутить у каждого встречного, – маргиналы были мейнстримом. Вы в это время печатались в глянцах: у меня тут случайно завалялся журнал «Птюч» за 1997 год, список авторов: «…Дмитрий Волчек…», материалы не подписаны, но гадательно могу атрибутировать. Просто такой был мейнстрим. Прокомментируете?
Д.В.: Не чувствую себя ветераном 90-х, но я отплясывал на Гагарин-парти (1991), на его продолжении под названием Мобиле и был завсегдатаем клуба Red Zone – мне кажется, проще найти живых героев Плевны, чем участников первых московских рейвов, всех уже засосал сатанинский пылесос. Думаю, что в те времена не было мейнстрима и маргиналов, потому что рассыпалась вертикаль, создававшая смыслы, а теперь их нет, потому что гугл и яндекс сравняли всех. Эта классификация осталась в старом мире, вместе с железным занавесом и прочим хламом, не вижу смысла ее вспоминать.
М.О.: Вы когда-то давно рассказывали про коллекционера, у которого есть неопубликованные стихи и наброски Хармса и который не хочет их публиковать. Сейчас Хармс издан весь?
Д.В.: Да, коллекционер расстался со своим достоянием, там было всего несколько листочков. Хармс напечатан. Почему-то принято считать, что время больших архивных открытий – это конец 80-х, а потом все пошло на спад. Это не так. Самое интересное появилось совсем недавно. Я не знаю, есть ли хоть одно событие актуальной литературы, с которым можно сравнить выход собрания сочинений Сигизмунда Кржижановского. Или дневников Кузмина (ужасно, что издание так медленно движется из-за нехватки денег). Вот этот с виду скучный сборник писем, – на самом деле захватывающее чтение. Интереснейшие дневники Пришвина. Ну и самое значительное открытие: «Неслучайные заметы» Бориса Лунина – написанная 60 лет назад и известная совсем узкому кругу великая русская книга о смерти.
М.О.: Есть такое выражение «незаслуженно забытый», что применительно к литераторам, по-моему, оксюморон. Тем не менее, кто, по-вашему, забыт незаслуженно?
Д.В.: Жюльен Грин. Его и во Франции теперь не читают, а у нас категорически не помнят, лет 30 не переиздавали. Жан Жене говорил, что Грину не хватает смелости быть настоящим писателем. Это верно, но из робости, из самоограничений, из недомолвок рождается отличная литература. Во всяком случае, рождалась в те времена, когда писателю приходилось быть пугливым. Мне нравится, как Грин ответил на вопрос, зачем он пишет книги: «Чтобы понять, что в них написано».
М.О.: Каким вы видите интернет лет через 5? Или так: чего вам не хватает сейчас в сети и чем неплохо было бы обзавестись?
Д.В.: Я бы хотел, чтобы все книги – скажем, Библиотека Конгресса, – были оцифрованы и выложены в сеть. Платно или бесплатно – это уже дело десятое. Этот проект давно существует, но ему мешают всякие ассоциации правообладателей и конгрессы графоманов. Им я желаю поскорее сгореть в аду.
М.О.: Какие у вас сайты в закладках? Блоги в rss?
Д.В.: Ну, это огромный список, скучно. Вот вам три ссылки.
1) Блог коллекционера и художника отличного издательства Savoy (это они выпустили Бриттона): http://www.johncoulthart.com/feuilleton/
2) Великий режиссер Ханс-Юрген Зиберберг ведет дневник уже 10 лет http://www.syberberg.de/Syberberg4_2011/index2011.html, но туда нельзя вломиться на несколько минут, там несколько внутренних сюжетов, за которыми нужно следить.
3) И вот лучший русский человек в ЖЖ: http://4erep-i-kosti.livejournal.com/ Понятия не имею, кто это такой, но он мне очень нравится.
М.О.: Один дауншифтер, объехавший десятки стран, но низкопоклонствующий перед Востоком, сформулировал недавно: «Я хотел бы жить и умереть в Амстердаме, если б не было такой земли, как Паттайя». Как бы вы перефразировали Маяковского?
Д.В.: Открыл вашу ссылку и сразу закрыл, двух секунд хватило. Бывшие офицеры, а ныне предприниматели в гавайских рубашках – как раз те самые люди, от которых хочется сбежать на край света. В Паттайе я чуть не умер: у меня начался чудовищный приступ аллергического удушья в машине, а в это время шоссе перегородили протестующие против чего-то житейского люди с транспарантами, и мы застряли в ужасной пробке. Это был хоррор, я действительно едва не задохнулся.
Одно время я думал о переселении в Камбоджу (в те места, где провела детство Маргерит Дюрас, это недалеко от Сиануквилля), или на Борнео, где жила Витткоп (см. ее недавно изданные Carnets D’Asie), думал об Эквадоре и даже о Мадагаскаре, но потом остановился на совершенно неэкзотическом Мариенбаде. И этот выбор, наверное, окончательный. Я живу среди теней великих писателей: напротив моего дома гуляет бронзовый Гете с Ульрикой фон Леветцов, в пяти минутах ходьбы – отель «Максим», где провели снежную зиму 1923 года Горький и мой любимый поэт Ходасевич. А еще ближе – дом, где было совершено одно из самых известных политических убийств XX века: в 1933 году, во время Нюрнбергского конгресса НСДАП судетские нацисты поднялись по приставной лестнице к окну спальни писателя Теодора Лессинга и застрелили его. Я думаю издать одну книгу Лессинга: сборник его очерков о процессе маньяка Фрица Хаармана, ганноверского оборотня.
М.О.: Можете перечислить любимые страны с кратким или как получится комментарием – за что? И страны, которые вы ненавидите. Индия, а еще?
Д.В.: Ну нет, я не ненавижу Индию, просто у меня там случилась одна крупная неприятность, о которой здесь не место рассказывать. Все ужасы моей жизни связаны, конечно, ни с какой не Индией, а с несуществующей уже страной – СССР. Вспоминаю советское время как абсолютный, ничем не разбавленный ад. Я делал все возможное, чтобы эта страна рухнула, и если на страшном суде мне скажут, что мое участие хоть на несколько секунд приблизило событие, двадцатилетие которого мы отмечаем в этом году, буду счастлив.
Я люблю Францию. Лучшая литература, конечно, французская. Завидую людям, которые думают по-французски. Мне нравится французский север, французский юг, Париж и провинция, и тот прекрасный хаос, который остался в бывших французских колониях. У меня даже была идея поселиться в Мали, на берегу Нигера. Знаете, я впервые приехал в Бамако, вылез из самолета и вдруг подумал: в этой стране нет ни одного человека, который знает наизусть «Реквием» Ахматовой. Такая даже не мысль, а озарение, вспышка благодатной молнии. Но это было давно, в середине 90-х. Не сомневаюсь, что теперь и там все усыпано листвой родных осин.
М.О.: Если б была возможность, как у одного из героев «Ловца снов», частично форматировать память, от знаний о ком вы первым долгом и не раздумывая избавились?
Д.В.: Обо всем, что случилось до 1987 года. Мне кажется, я несколько лет просидел в лифте, застрявшем между этажами в огромном морге.
М.О.: В одной жизни вы платите налоги и помогаете консьержке выносить мусор, а в другой – размножаете бесов в хаосе и, наблюдая за посетителями ресторана, думаете, когда они взбесятся и начнут друг друга пинать. Свинокол под ребро в кабаке – хорошая метафора для Керуака, а что вы там делаете? Аккредитованы как обозреватель радио «Свобода»? Или это «создай себе позу и имей характер выдержать ее»? Не видите тут раздвоения?
Д.В.: Джон Саймондс в своей книге «Разговоры с Джеральдом» рассказывает о том, как Джеральда Гамильтона, известного остроумца, в 1939 году избрали главой британского общества гурманов. И вот он дал по этому случаю обед в лондонском ресторане. Главным блюдом были трюфели из Перигора, приготовленные по его рецепту. Но тут здание ресторана окружила толпа возмущенных рабочих-социалистов с плакатами «Мы хотим хлеба! Дайте хлеба!» Их предводители ворвались в зал, где заседали гурманы. Гамильтон, не растерявшись, предложил им присесть: «Почему же хлеба? Отведайте мои трюфели». Правда, ничего из братания с народом не вышло, потому что пришла полиция и выставила смутьянов вон.
Вот это я и делаю в ресторане. Угощаю трюфелями гостей – званых и незваных.