Одна из самых интересных книг, вышедших по-английски в последние месяцы, – “Under The Sun”, эпистолярный том Брюса Чатвина, превосходного британского писателя, автора знаменитых травелогов и романа «Утц», ставшего библией коллекционеров.
Литературные достоинства прозы Чатвина, к сожалению, несколько отодвинуты на второй план его авантюрной биографией (в 20 лет Чатвин устроился вахтером в лондонском аукционном доме «Кристиз», а уже года два спустя он стал экспертом по импрессионистам, еще через некоторое время – директором всей этой конторы, откуда ушел просто потому, что надоело. Чатвин, неутомимый путешественник, бисексуал, собеседник Надежды Мандельштам, друг миллионеров и модельеров, признанный эрудит, умер в 1989 году от СПИДа, став, таким образом. одной из первых знаменитых жертв этой болезни), однако изданные сейчас письма напоминают: перед нами первоклассный прозаик, тонкий ум, отличный глаз.
Помимо описаний злоключений путешественника в эпоху, когда не было интернета, разнообразных распоряжений собственной жене по поводу того, что именно из собственной коллекции диковинностей и артефактов следует продать для финансовой поддержки бродяги-супруга, незначительного любовного эпистолярия, в книге можно обнаружить несколько важных литературных соображений -- и даже советов юным коллегам. Собственно, об одном из них и пойдет сейчас речь.
Чатвин, начинавший писательскую карьеру в “Sunday Times Magazine”, писавший для “Times Literary Supplement” и множества других изданий, терпеть не мог журналистскую поденщину, обозревателей, критиков и вообще всю атмосферу так называемой «литературной жизни» (он был человек светский – но это совсем другое). Экономный стиль его прозы входил в полное противоречие с банальными обстоятельствами жизни медийного писаки, вынужденного «гнать строку». Любая спешка, торопливость, желание поскорее спихнуть текст в издательское жерло вызывало у него неприязнь.
В одном из писем он советует молодым прозаикам «избегать журналистики», потому что она, в конце концов, действует разъедающе. Что же до британских литераторов вообще, то вот суровый приговор Чатвина: «главный грех английских писателей заключается в их фатальном тяготении к периодическим изданиям, в их увлеченности рецензиями, в их страсти к печатным перебранкам. Девиз этого месяца: никогда не писать для газет».
Ироничный читатель заметит, что мой сочувственный пересказ чатвиновских воззрений по поводу пагубности периодической печати опубликован в качестве периодической колонки в – пусть и не печатном, онлайновом, но время-то летит! – периодическом издании. Да, это так. Именно оттого я и пишу это здесь. Где, как не в еженедельном эссе, обсудить проблемы, заставляющие писателя раз в неделю (два раза в неделю, три раза в неделю, раз в месяц – неважно) садиться к компьютеру и вымучивать некие тексты – да еще и такие, чтобы понравились и редактору, и публике, и даже бухгалтеру. Не насилие ли это над талантом (автор данных строк, конечно же, не к себе применяет устрашающее слово «талант»)? не размена ли дара на мелочевку? К чему эти строго контролируемые словоизвержения на самые разнообразные темы, которые подчас вовсе не волнуют автора? Кому нужна подобная симуляция разговора?
Когда-то на все эти вопросы можно было ответить спокойно и убедительно. Нет, не насилие. Нет, не размен. Да, нужна. «Журналистика», возникшая с началом эры печатных изданий (и читателей этих изданий, образованного среднего класса -- а потом и не только среднего), информировала, предлагала разные точки зрения, формировала общественное мнение. «Писателями» («литераторами») назывались почти все те, кто сочинял тексты: романисты, путешественники, философы, историки, порнографы.
В те времена не было ни жесткого разделения прозы на жанры, ни столь же упрямой иерархии прозаиков, где наверху покоятся основательные многотомные романисты. Все они были гражданами «Всеобщей республики словесности» и исправно выполняли свой долг в качестве оных – не забывая, конечно, о собственных правах. Многие лучшие романы первой половины XIX века печатались в газетах и журналах как фельетоны с продолжением (Дюма, Диккенс), так что чатвиновская формулировка показалась бы героям того времени просто дикой. Ситуация начала меняться только с усилением специализации в «Республике словесности»: захлопнулись двери за ушедшими на кафедры философами, историками и отчасти филологами, романы отковыляли в издательства, в газетах перестали печатать даже рассказы, наконец, в западной прессе окончательно возвели каменные стены между «информацией», «анализом» и «мнениями».
Писатели, работающие для периодической печати, оказались в третьем загоне: с информацией у них, как известно, туго, да и в их аналитические способности общество, помешанное на жалком племени «экспертов», не шибко верит. И вот – за исключением инцестуозных медийных институций, специализирующихся на литературных рецензиях, а также чисто литературных изданий – писателя зовут в газету, журнал, на вебсайт, чтобы он делился своими мнениями по поводу происходящего.
Причем, если на Западе жанр эссе почтенен и окружен уважением, то в России «мнение» значит «публицистика», какой бы она ни была, политически-воспаленной или кухонно-проникновенной. И тут уж в ход идут все инструменты из арсенала писателя-реалиста: топорная психология, гипсовая философия, проржавевшие пилы морального резонерства. Любопытно, что и мнения-то своего он не высказывает; публицист пытается вывести некое среднее из читательских ожиданий (характерных для этого, и никакого другого, издания) и его придерживаться -- с определенными отклонениями в силу эксцентричности характера, необузданности воображения, степени раздражения или просто чуткости к колебаниям общественной атмосферы. Я не беру здесь в расчет исключения, редкие, но важные, – когда, скажем, писатель выступает в качестве «аналитика», а не «публициста», или когда он пытается просвещать, напоминать о полузабытых событиях или людях, когда, наконец, он основывает свои периодические тексты на собственном профессиональном опыте – не литераторском, а ином: ведь есть же почти у каждого писателя иная, «гражданская» профессия!
Сказать, зачем читатель читает публицистические «мнения», я не могу; зато, взяв другую сторону этой ситуации, писателей, соглашусь с Брюсом Чатвином – публицистика отравляет литературный дар. Дело не в том, что прозаик, тратящий несколько часов еженедельно на сочинение газетно-журнальной полухалтуры, мог бы за это время написать пару глав «Улисса» своей жизни. Даже если он пропьет эту часть суток (не говоря уже о том, что можно провести ее за чтением, занятиями сексом, уборкой квартиры или даже размышлениями по разным поводам) – все лучше. Необходимость говорить от некоего «мы» (а без нее не бывает публицистики) – вот что отравляет писателя; лицемерие, которым отдает любая попытка частного человека присоседиться к «общему делу», разъедает сознание похуже всяческого СПИДа, уничтожившего Брюса Чатвина. «Писатель» -- самая скучная и одинокая профессия на свете; как говорил Джулиан Барнс, нет ничего обыденнее жизни литератора: день провел за письменным столом, вышел из дома за бутылкой, вернулся, приготовил ужин, съел ужин, выпив купленную бутылку, – вот и все. Какое тут общественное бурление? Какие там политические страсти?
Слава Богу, «публицистике», литераторскому «высказыванию мнений» приходит конец. Благодаря вселенной блогов, мнения теперь выражает любой. Не отвратительно ли это зрелище миллионов мнений, которые в любой момент могут запузыриться на вашем компьютерном экране? Отвратительно, конечно, но утешает одно: когда мнений миллионы, можно считать, что их нет. Они ничего не значат и ни к чему не ведут, как и любой треп за стаканом. Более того, они очень даже полезны, так как именно этот океан сетевых рассуждений на любые темы поглотил порочную (прежде всего для своих авторов) литераторскую стимуляцию общественных чувств.
Facebook и Twitter размыли понятие «фактов» и «информации» (если пятьсот миллионов человек одновременно сообщают, чтó нынче с ними происходит, то информагентствам и прочим медиа придется сильно постараться, доказывая, что происшествия, о которых рассказывают они, важнее, реальнее реальности социальных сетей): точно так же и «мнениям» в периодической печати приходит конец. Что же остается? -- спросите вы. Остаются «описания» и «рассуждения», эссеистика в монтеневском смысле, остается великое искусство писать о чем вздумается, – собственно, что и делал когда-то Брюс Чатвин.
В ближайшие пару месяцев я непременно вернусь к этой замечательной книжке, “Under the Sun”. Она того стоит.
См. также другие тексты автора:
