Пора, наконец, признаться: я, прости господи, литератор. Хуже того – поэт. (Есть еще вариант «поэтесса», но об этом уже даже и говорить не хочется.) Как таковой, я принадлежу к явственно маргинальному сообществу, которое еще, к тому же, своей маргинальностью гордится. Ибо высокое искусство несовместимо с низкими практическими заботами, стремлением заработать и потратить, с легкой жизнью, с красивой жизнью… да и с жизнью вообще.
Маргинальность в искусстве автоматически ассоциируется с непродажностью, а непродажность в некоторых случаях выливается в воинствующую антикоммерцию. Пускай, мол, поэт лежит в канаве, ты, дескать, осуждать его не вправе. Дар слова не покупается и не продается, он вообще не для того, чтоб его трогать грязными руками, в которых перед этим лежали зеленые американские бумажки. Вся жизнь поэта – сплошная мука, ему не пристало есть, работать, ходить по магазинам. Он может только пить и гордо соглашаться: да, я – тунеядец.
Читая фамилию поэта на сборнике сколь угодно прекрасных стихов, мы готовы вообразить себе что угодно в обозначенном выше русле – от немытого и нечесаного пьяницы до сумасшедшего инженера. Но при этом мы совершенно не готовы принять то, чем видит поэта, например, налоговая инспекция: гражданина с таким-то доходом, собственностью, паспортными данными, пропиской и местом фактического проживания.
При этом общество в лице его глянца все время предпринимает попытки рассказать самому себе о существовании современных (живых!) поэтах. В идеале, конечно, встретить их в светской хронике какого-нибудь «Vogue»: «X, банкир; У, поэт». Но такой поэт у нас только один – А.А. Вознесенский. Остальные – которые тоже по умолчанию «поэты», вроде прошлогоднего лауреата одноименной премии Кушнера, - в светской хронике как-то не появляются. Поэтому вместо поэтов глянцевому обществу приходится довольствоваться образом поэта.
Образ поэта в глянце получается понятно, глянцевым. При этом визажисты, получив задание подготовить поэта для съемки, скептически осматривают его, про себя приходят к неутешительным выводам и начинают свой сизифов труд, засучив рукава. Потом, положив последний мазок грима на лицо многострадального литератора, визажисты восхищаются: надо же, какой(ая) красивый(ая) получился(ась). Потому что поэт – это человек, который не обязан быть красивым (а если он – да, так это бог неожиданно помог визажисту), носить стандартный размер одежды (а если он – да, так это бог протянул руку помощи стилисту), быть адекватным и социализированным (а если он – да, так это бог услышал молитвы администратора съемки).
И снимают поэтов – за всякими исключениями деловых, работающих или как минимум взрослых и разумных людей – в каких-то странных позах, с заломленными руками и запрокинутой головой («Афиша»), с цирковыми зонтиками, воздушными шариками, на рельсах («Домовой»), в стилизованных одеждах («Vogue») и еще бог знает как. Страшно подумать, что пришлось бы пережить героям этих съемок, если бы фантазия фотографов и стилистов не удержалась в рамках приличия. Впрочем, их тоже можно понять: снимать поэтов в естественных условиях – это как фотографировать порнозвезд на паспорт. Все время кажется, что по-настоящему их характеризует не лицо, а тот ракурс, который мы запомнили из подросткового видео.
А снимать поэтов надо, потому что в последнее время они входят в моду вместе с советским ретро – и примерно на тех же правах. Широкая публика, насмотревшись «В круге первом» и наслушавшись телепередач о неподцензурной поэзии, самиздате, стадионах Евтушенко и Нобелевской премии Бродского, хочет всего этого – вместе с отделанным под подвалы Лубянки модным кафе и коллекцией советского фарфора на этажерке.
В этом качестве маргинальное сообщество поэтов – стильное дополнение к любому светскому событию, вроде презентации глянцевого журнала «Biangel» или музыкального фестиваля «Крещендо». Классическая музыка, государственная инициатива, овеянная легендами Серебряного века «Бродячая собака», степенная публика, готовая увидеть непонятных людей, путающих перчатки, говорящих метафорами, то и дело срывающихся на трагический шепот… Людей, к которым приближаются с опаской, потому что непонятно, как их употреблять в современном обществе.
О чем с ними разговаривать – непонятно. У романиста еще можно спрашивать про тиражи, продажу прав на экранизацию, гонорары и общественную жизнь. А у поэта??? Не про извивы же поэтического языка, в самом деле. Что обычному человеку-то с этих извивов.
При этом престиж поэзии как занятия (а не как продукта) в современном обществе необычайно высок, несмотря на мизерные тиражи поэтических сборников и камерность литературной жизни в большом городе. Тот же визажист в перерыве между взмахами кисточкой благоговейно спрашивал меня: «А ты стихи пишешь, да? Вот здорово… Я в детстве тоже стихи писал…» - «а стал, прости господи, визажистом», так и читается в его глазах.
Тем, кто «снаружи», как всегда, кажется, что сообщество маргиналов таит в себе неизъяснимые прелести для посвященных, в то время как маргиналы-то изо всех сил пытаются притвориться такими же, которые снаружи, и представляются кто журналистом, кто копирайтером, кто врачом, кто менеджером, а вовсе не загадочным «поэтом».
А это, в свою очередь, вызывает страшное разочарование у общества, которое хочет иметь полноценных маргиналов, а не очередных менеджеров среднего звена. Ибо вопрос «как вы зарабатываете?», обращенный к «поэту», звучит, по меньшей мере, странно. Это все равно что у ангела спросить, где он берет свой кусок амброзии с нектаром. Уж конечно, он его получает не за то, что пишет колонки про маргинальное сообщество поэтов, а вовсе за другое. За что-нибудь неземное и таинственное, которого мы и не видели никогда.
См. также: статью Лизы Биргер "Молодые и некрасивые"
