- Какой жуткий дом... Ты посмотри на эту акварель
с минаретами. Они, должно быть, ужасные люди.
-Нет, - сказал Пнин, - они мои друзья.
В. Набоков. “Пнин”
Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, ты один мне поддержка и опора – глянцевый журнал. А каким образом еще, в самом деле, во дни сомнений от этих самых можно избавиться, как не примкнув к виртуальной армии победительниц старости, одиночества, бедности и извилистого мыслительного рудимента? Чем еще во дни тягостных раздумий можно поддержать модные штанишки, как не щедрым гонораром за невинный авторский компромисс между смыслом и «тыщей знаков». Ну, и не без русского языка, разумеется. Хоть и не тургеневского…
Я глянец люблю и не приветствую нового интеллектуального тренда, основанного на критике глянца его же любимцами и мастерами. Мне близка мысль любимого Льва Рубинштейна о том, что глосси становится официальной идеологией, но мне также дороги его словесные хулиганства на страницах добропорядочных журнальных брендов. И хулиганства эти, то бишь легкие отскоки в сторону от нормы, возможны именно потому, что есть «главная линия». Официальный стандарт, или формат (дефиниция, последние годы дисциплинирующая любого журнального агента) – это вещь, чрезвычайно полезная, как всякая маркировка движения, нарушение которой уже и есть высказывание. Меня также привлекает критическая позиция Дуни Смирновой относительно того, что в глянце нет места старости и смерти, но стоит ли упрекать крокодила в дороговизне кошельков из его кожи? Старение, смерть, членовредительство и моральный упадок – прерогатива желтой прессы, и на физиологическом смаке бульварные медиа свою маркетинговую идентичность и строят. Глянцу же исключение смерти из реальности позволяет выдерживать строгую оппозицию желтым медиа, сосредотачиваясь в полюсе бессмертия и лоска.
В раннем детстве меня мучил вопрос – какал ли Ленин? Понятно, что он вырастал из невозможности вторжения реалий «нижних чакр» в пространство умопомрачительного мифа. Несочетаемость олимпа с унитазом вполне очевидна, и даже постмодернистская эпоха, развязавшая руки самым отважным комбинаторам, не смогла запятнать чистоты некоторых жанров. Мифологических, в частности. Стандарт глянца, как главной мифотворческой машинерии сегодня, не пострадал ни от войн, ни от переделов мира, ни от злости интеллектуалов. (Ленин не какал, теперь-то уж я это знаю наверняка – ведь даже смерть не сделала его тело прахом.)
Глянец имеет последовательную позицию, в том смысле, что его назначение – следовать за репликами рынка. Не стоит преувеличивать сознаниеобразующего значения глянцевых журналов – они созданы для подтанцовки непечатной коммерческой деятельности. Это в 50-е годы еще теплилась внутри журнальной активности функция открывания – редактор «Вога» могла наткнуться на молодого стильного парня на горнолыжном курорте и сделать из него звезду фэшн-индустрии. Сегодня глянец играет роль послушного Санчо Пансо, сопровождающего на своем осле рыцарей потребительского сердца. Глянец ведет свою ленивую летопись производства товаров народного потребления, и если кому-то в редакциях кажется, что он вершит судьбы мира, не стоит воспринимать это всерьез – выводящая пятна сотрудница химчистки тоже может считать, что делает мир чище. Кстати, и старость вполне может оказаться в поле внимания глянца, как только возникнет рынок старости. (В Америке, кстати, изданий для женщин пенсионного возраста достаточно, так как потребительский пыл окончивших работу и вырастивших детей имеет большой коммерческий потенциал – пенсионеры покупают, дарят, путешествуют, одеваются). В нашей стране существует пока рынок «на старости», типа медикаментозных афер с израсходованным здоровьем. А для этого существуют другие рекламоносители.
Всякое явление имеет свои причины, а критики глянца почему-то забывают такую школьную максиму. Рассуждая о недалекости и выхолощенности гламурного языка, инкриминируя глянцу его пустозвонность и усердную работу по минимизации смыслов, мало кто понимает, отчего такая лексическая аскеза в глянце исповедуется. Россия, к сожалению, не родительница глянцевого стандарта. И хотя в вечеринках (презентациях, как сказали бы мы сегодня) «Золотого руна» и в шике жестов его издателя мы можем отыскать образцовые сюжеты гламура, русский «шикарный» журнал, как и весь Серебряный век, кутил от предчувствия катастрофы – это был играющий фрачный оркестр на палубе тонущего Титаника. Нет, глянцевым стандартом мы обязаны не Рябушинскому. Тут другие герои. Мы благодарим Генри Люса, основавшего «Life», «Time» и «Sports Illustrated». Или, например, Самуэля С. Мак Клура, вошедшего в издательскую историю своей главной журналисткой находкой, известной под термином «выгребание мусора». И, конечно, Сайреса Х. К. Кертиса, открывшего рекламонесущую функцию журнала (с этого издателя началась история журнального дохода от рекламы, а не от читателя). Пожалуй, поблагодарим и Хью Хефнера, отпрыска «Esquire’а» и родителя «Playboy’я», добавившего в глянцевое рагу ингредиент обязательного эротизма.
Скромностью смыслов мы также обязаны американскому стандарту, однако вычеркивание, например, слова «прототип» из статьи для журнала по дизайну, или редактура цитаты покойного классика основываются на иных профессиональных обязательствах. Известно, что словосочетание «философский камень», примыкающее в названии книги к имени «Гарри Потер», в американских изданиях заменено на «камень волшебника». Связано это, прежде всего, с мотивом « а вдруг кто-нибудь не поймет». Если есть люди, не тронутые историей алхимических страстей, то некорректно им на это указывать, и они обладают такими же правами не чувствовать дискомфорта от своего идиотизма, как и Президент Соединенных Штатов. (Полное торжество равенства!) Именно политкорректностью продиктованы границы глянцевого глоссария. Ею же определено и демократичное обращение к читательницам «на ты». Кто-то, возможно, думает, что подобный стиль – некий метод «выработки доверительной интонации», но просто в английском давно стерто различие в местоимениях второго лица.
Наталья Иванова пишет, что «глянец – это эстетика бедных». Спорная сентенция, хоть и привлекательно-звонкая. Бедных глянец не любит, не знает, не помнит. Да и нет в глянце претензий на оксюморонный статус. Это слишком изысканный приговор, так как эстетика глянца также сформирована обстоятельствами. Капрон, как известно, появился не ради стройности женских ног, а по военному заказу – для парашютной ткани. Глянцевая внешность – прямой и открытый ответ на маркетинговые задачи. Лаковая оболочка – всего лишь упаковка с рекламным модулем. Вот он, стоит за стеклом ларька, с открытым лбом без морщин и ясным взором, как юная модель перед штативом. И с вполне прозрачными намерениями.
Собственно, прозрачность намерений и определяет эту самую эстетику, потому как лучшие друзья российской девушки – это бриллианты, фотографическим клоуз-апом выложенные на обороте журнала. Дружба эта стоит ювелирным продавцам изрядных денег, посему эстетическое возникает из прагматического. В журнальной практике нет самостоятельной заботы о красоте. Здесь представления о красивом, скорей, похожи на античную концепцию Красоты, в которой красиво то, что правильно и уместно. Внешность журналов отвечает этому древне-греческому принципу, и остается понять только, что именно понимать под уместностью сегодня.
Да подойди хоть вплотную к прилавку киоска, никакая оптика не позволит тебе выделить из ассортимента от «Офисьеля» до «Зятька» свой журнал. Разнообразие этого блескучего амбалажа стремится к нулю, а выноски на обложках, должные заманивать, по своему назначению, во внутренность страниц, складываются в длинную эмбололалию, достойную крепкого психоанализа. И все это, как ни странно, очень уместно и правильно, потому что точно соответствует внешним обстоятельствам, которые иногда мы именуем «конъюнктурой рынка».
Делать принципиальных отличий во внешности обложек, тем более идти на какой-то эстетический эксперимент категорически не позволяет устройство дистрибутивной системы в нашей стране. Периодическая дистрибуция напоминает по своим миссиям бизнес начала 90-х, когда того и гляди получишь пулю за самое невинное намерение. Давным-давно пора бы скрутить башку этому виду рэкета, существующему под видом маркетингового сервиса, и привлечь к ответу за нарушение конституционной статьи о свободе распространения информации. Но пока этот бизнес живет, вымогает, ставит в неудобную позу – и эта поза выглядит вот так. Такая вот эстетика.
Из всех видов розничной торговли, пожалуй, только распространения периодики не коснулись самые наивные социологические рекомендации. Здесь никто не заботится о демографических, социальных, гендерных признаках возможного покупателя. Представьте себе вещи Вивьен Вествуд не в столешниковском бутике, а на вьетнамском рынке в Лианозово. Много бы нашлось покупателей на прекрасную англичанку? Идентифицировали бы ее вообще? Любая дистрибуция сегодня составляет до 80% успеха в жизни продукта. Место продажи – отдельный красноречивый месседж, сообщающий о своем продукте почти все. Зная кухню производства самого элитного продукта сегодня, осмелюсь сказать, что только условия продажи и дистрибутивные сервисы определяют символический статус продукта. И как же не повезло журналам, которым не предложено хоть какой-нибудь специализации в сетях распространения, которые вынуждены существовать по правилам, совмещающим в одном ресторане фуа-гра и хот-дог.
Скажу больше, американский журнальный империализм обязан своим становлением весьма прозаическим экономическим решениям. В середине 1880-х годов в Америке произошла государственная стандартизация ширины железнодорожной колеи, что позволило создать национальную систему железных дорог. Это привело к появлению целых сетей по распространению печатной продукции, что значительно увеличило число читателей журналов по всей стране. Увеличению тиражей также способствовали и благоприятные почтовые тарифы. Определенно задуманное как субсидия для журналов создание почтовых посылок второго класса в 1879 году, а также дополнительное снижение почтовых тарифов шестью годами позже, вкупе с созданием программы бесплатной доставки в отдаленные районы в 1897 году, значительно снизили стоимость доставки журналов все увеличивающемуся количеству читателей по всей стране.
Американский экономический принцип меньше всего тяготеет к филантропии. Здесь верховодит рынок и слабых именуют юзерами. Однако рынок нашел свою выгоду в заниженных ставках для распространения журналов, в итоге даже самые гламурные издания понимаются здесь иногда как СМИ, например, в периоды выборов, когда домохозяйки, модницы и светские львы превращаются в электорат.
Обложкам наших журналов еще долго ждать своего логичного часа. Сегодня они вынуждены заботиться об одном – не выделяться. Выразительность обложечных заявлений напоминает оригинальность голого на нудистском пляже. Любой, кто попытался реализовать в своей упаковочной стратегии экспериментальные приемы, кто имел наглость и смелость наплевать на вкусовое развитие всякого пассажира метро, поплатился за это своим существованием. Российская дистрибуция похоронила множество великолепных обложек, обещавших читателю смелые смыслы и под собой. Осталось то, что осталось – печатная амброзия, с однообразной чередой длинноногих блондинок и звезд телесериалов на своих лаковых фасадах…
Вчера по совсем другому поводу я заглянула в альбом под названием «Французская книжная миниатюра XIII века». И что я там читаю?! «При сохранении многих условностей языка книжного иллюминирования XIII века, художники перешли к красочной и пластической моделировке одежд. Задрапированные фигуры имеют уже иные пропорции… – более удлиненные, изящные, с несколько утрированным «изгибом», который наметился в иллюминировании где-то в 20-30-х годах XIII века и сохранился до середины следующего столетия, сделавшись более манерным.» Может быть, я перебрала со значением Америки в стандартах журнальной эстетики? «Задрапированные фигуры» давно бродят по планете, но это лучше, чем призрак коммунизма. Выбор глянца в пользу буржуазного отказа от сермяги и физиологической правды, весьма полезен в нашем потребительском неофитстве. Мы только учимся отличать полезное от бесполезного. Излишество, пропагандируемое глянцем, как бы примитивно не выглядела эта пропаганда – важный ген экономического организма, ибо, как писал Жорж Батай, «не необходимость, а как раз ее противоположность, «роскошь», ставит перед живой материей и перед человеком фундаментальные проблемы».
См. также о глянце: