Журнал «Новое литературное обозрение» сделал всем нам царский подарок: свод материалов (тома 83 и 84 плюс CD), посвященных одному году из нашего, казалось бы, столь недавнего прошлого – году 1990.
Впрочем, недавним это прошлое представляется преимущественно тем, кто перешагнул пятидесятилетие. Именно за это время одни из нас успели полностью изменить образ жизни и место обитания, обзавестись внуками, разбогатеть или обеднеть, объездить мир, сменить профессию, разочароваться в старых друзьях и обрести новых. У многих их ровесников, на первый взгляд, мало что изменилось: живут там же, работают, где прежде – или в аналогичном учреждении. Вот NN: в 1990 учила старшеклассников и сейчас занята тем же; О. заведовал отделением в больнице, а нынче не заведует, но лечит и учит своему делу студентов. Х. был зам. зав. отделом одного издательства, а сейчас он там главный редактор, но разница невелика, потому что это издательство как тогда не делало погоды, так и сейчас не очень заметно.
Тем не менее, даже для старшего поколения разница мала только на первый взгляд. Если же посмотреть чуть поглубже – то и дли них изменилось все. Именно все, а не многое.
Что уж говорить о тех, кто 1990 толком не может помнить, потому что тогда они пребывали если не в младенчестве, то в школьном возрасте! А ведь именно эта когорта (быть может, поколение?) в немалой степени определяет сегодняшнее социальное пространство в целом и интеллектуальный его сегмент – в частности. Тем больше у «нас» оснований быть благодарными Марии Майофис, Илье Кукулину и Александру Дмитриеву, которые, по словам главного редактора «НЛО» И. Прохоровой, вынесли на своих плечах основную работу по созданию этих материалов как «мест памяти» (в соответствии с замыслом редакции, книги и диск я рассматриваю как единый материал.)
Итак, «места памяти» – памяти социальной, прежде всего.
О специфике социальной памяти «советского простого человека» много и содержательно писали и пишут социологи школы покойного Юрия Александровича Левады. В этой связи я настоятельно советую не пропустить статьи Алексея Левинсона и Бориса Дубина, которые позволяют увидеть многие социально-психологические феномены сегодняшнего дня как неизбежные продукты определенного тренда, а не как случайности неустоявшейся социальной лавы. Мы – такие.
Почему нам предлагают вспомнить именно 1990? Именно потому, что этот год – как будто – не был особо примечательным: Ельцина выбрали депутатом Верховного Совета СССР в 1989, а что было в 1991 – все и так помнят. Так что вроде бы ничего уж такого особенного в промежутке и не происходило – так сказать, на «календарном» уровне. На деле же 1990 был, что называется, «под завязку» набит событиями и наполнен тенденциями, во многом предопределившими дальнейший взрыв.
Кругом тлело.
Представленная нашему вниманию подробная «Хроника 1990 года» (почти 500 страниц), где события каждого месяца сопровождаются комментариями современников (автор данного текста тоже внес свою лепту), позволяет это показать, что называется, на пальцах. Параллельно «Хронике» о нарастании кризиса свидетельствуют и дневники тех лет. Авторы тома дали нам возможность сопоставить дневники Анатолия Черняева – тогдашнего помощника М.С.Горбачева, находившегося в воронке политического водоворота, и, например, дневники писателя Марка Харитонова – жизнь которого как частного лица протекала в совсем иных декорациях. И уж совершенно поразительный документ – дневники Сергея Семанова, заместителя председателя Фонда культуры РСФСР, убежденного националиста и антисемита, притом человека мало сказать умного – трезвомыслящего и изощренного.
Сколь права Мариэтта Чудакова, считающая писание дневников и мемуаров социальным долгом современников! Как мудро поступал А.П.Чудаков, записывавший все по горячим следам… Не пропустите мемуары М.Чудаковой (с выдержками из ее дневников и дневников покойного Александра Павловича) – их накал позволяет ощутить разницу между тогдашним духом музыки и невнятицей сегодняшнего «фона». Поневоле пожалеешь, что сама тогда дневника не вела, а мемуары, написанные мною в 1995 г., заканчиваются годом 1980. Впрочем, во второй части очерков «О нас – наискосок» (опубликовано в 1997) в письмах близкому другу, бедствовавшему в эмиграции, отражены события 1991 и частично 1992. (Сохранились эти письма не благодаря моему осознанию их ценности для истории, а лишь из-за неуверенности в том, дойдет ли написанное до адресата – я оставляла себе копии. А ведь в период «перестройки» только одному из своих корреспондентов (тогда – москвичу) я написала более трехсот писем, и где они нынче?...)
Особо хочу отметить самоценность тщательных примечаний к дневникам и мемуарам – прежде всего персоналий, но не только (ср., напр., 127 примечаний к дневнику С.Н. Семанова.) Любой наш гуманитарий (тем более – пишущий и преподающий) давно работает по принципу «ни дня без Google», но с точки зрения технической оснащенности 1990 год – прямо-таки древность. Это хорошо видно из интервью Р.Р. Абдуллина, одного из создателей агентства «Интерфакс» – даже в этой среде о PC тогда мало кто слышал, а факса никто не видел. Рассказ о том, как Абдуллин и его коллеги узнали о готовящейся отмене 6-й статьи Конституции нового ТВ, читается на одном дыхании.
Вообще, из подборки «Интервью» можно узнать много неожиданного. Например, слушая каждый понедельник передачу Дмитрия Захарова «Цена победы» (навсегда оставшегося для меня Димой из «Взгляда»), я и не подозревала, что уже в 1990 он, как он сам говорит, «жил» в архивах.
И.Прохорова в предисловии к обсуждаемому изданию заметила, что многие современные «бумажные» тексты существенно выиграли бы, если бы изначально замышлялись как CD-продукция. В этом особенно убеждает приведенный ею пример: замечательная книга Романа Тименчика «Анна Ахматова в 60-е годы», будь она представлена на электронных носителях, не вызвала бы упреков в том, что вот-де, столько усилий, а как же все это читать?..
Главный редактор НЛО предлагает считать центром издания именно CD, а два бумажных тома – чем-то вроде приложения к нему. Такой подход оправдан не столько большим объемом представленного на диске материала (там есть тексты, которых нет на бумаге) сколько его характером. Обилие имен и событий с их временными привязками составляет своего рода «энциклопедию года», но по значимости далеко превосходит эти рамки. Нужна определенная техническая доводка, чтобы с данным CD можно было продуктивно работать – и эта работа непременно уведет нас далеко за пределы одного года.
Вернусь, однако, к материалу. Мне представляется удачным совмещение трех перспектив: историософской (раздел «Современность как история»), собственно исторической («это было с бойцами или страной») и частной («или в сердце было в моем»). Читатель может выбирать, что ему важнее и/или интереснее – размышления Ханса-Ульриха Гумбрехта и Михаила Ямпольского или история принятия закона о печати, подробно изложенная его автором Михаилом Федотовым; положение нашей деревни, рассмотренное в исторической перспективе (О. Кирчик), или рассказы о том, как в 1990 мы справлялись с отсутствием элементарного жизнеобеспечения – с дефицитом еды, одежды и всего остального ( Л.Горалик, С.Карнаухов).
Единственное, чего я бы посоветовала не делать – это пытаться читать все материалы подряд. Даже выбрав тематический раздел, – например, «Институции», не стоит читать сначала Николая Митрохина про церковь и тут же Тамару Эйдельман – про школу. Изучение русской православной церкви – область профессиональных интересов Митрохина; статья его, замечу, на редкость богата и глубока. 123 примечания вместе со статьей, на мой взгляд, содержат in nuce новейшую историю русской православной церкви как очень специфической институции.
Тамара Эйдельман – учитель истории, практик, наделенный даром слова и гражданским темпераментом. По жанру ее материал – очерк, где вместе с ней о нашей школе, переменах в системе образования и перспективах дальнейших реформ в преподавании не только истории, но и других дисциплин, высказываются и ее коллеги – в том числе такие известные сегодня всей стране люди, как Евгений Ямбург. Замечательно передано чувство надежды, ощущение головокружительности и необратимости произошедших перемен, характерное для 1989 – 1990: недаром статья Тамары Натановны названа «Год реализованных утопий».
Для меня самым интересным текстом – скорее всего, в силу чувства личной вовлеченности – оказалась работа М.Майофис и И.Кукулина «Свобода как неосознанный прецедент. Заметки о трансформации медийного поля в 1990 году». До начала перестройки я практически не смотрела телевизор (до 1976 года у нас дома его просто не было) и уж тем более – не слушала радио («голоса» слушал мой муж). Приобщение к нашим медиа как к свободным было для меня не столько прецедентом, сколько важнейшим экзистенциальным опытом. У меня появилось мое радио и если не мое ТВ, то, по крайней мере, мои ТВ-передачи. Неудивительно, что мне так важно узнать, как именно все это начиналось. И тем более грустно думать, что многое оборвалось.
Р.Р. Абдуллина в 1990 Горбачев уже раздражал; а Ельцин набирал вес и влияние. Это ощущение я помню так же ясно, как и тяготы повседневной жизни. Пережившие войну согласятся со мной, что вплоть до осени 1990 это был еще не голод, а дефицит; во всяком случае, в Москве.. Примерно до октября «на грани» в Москве были больные, очень пожилые и одинокие люди, у которых не было сил стоять в очереди и «отоваривать» талоны.
Мы с мужем, несомненно, относились к больным и пожилым – мужу было 66, мне – 59; своими болезнями мы могли бы «загрузить» не одну специализированную клинику. Муж, как тяжелый диабетик, был на учете у районного эндокринолога. Диабетикам выдавали гречневую крупу и подсолнечное масло, но почему-то никак не обеспечивали жизненно необходимые им белки, хотя соответствующие списки составлялись именно в поликлиниках. У меня была достаточно специфическая диета, практически исключавшая все молочные продукты, кроме сыра, но, в отличие от диабетика, я все же могла без многого (кроме лекарств) просто обойтись. Как это ни покажется сегодня странным, для меня проблемой был ржаной хлеб: белый мне есть не полагалось, а бородинский стал экзотикой – точнее, от него осталось одно название.
Мяса в магазинах не было, но, постояв в большой очереди, можно было купить курицу, о чем мой муж счел тогда нужным записать в отдельной тетради (о ее существовании я узнала, когда уже заканчивала этот текст – да и сам он о ней забыл). Согласно его записям, тогда же в моем институте (ИЯЗ АН СССР), а потом и в МАДИ, где он преподавал, время от времени стали выдавать по госценам хоть и нищенские, но все же съедобные продуктовые наборы – в частности, сахар, китайскую свиную тушенку «Великая стена», манную крупу и иногда – сыр и сливочное масло.
Сахар и манную крупу мы отдавали тем друзьям, у которых были маленькие дети; другим доставалась тушенка и сливочное масло; владельцы «шести соток» делились с нами домашним вареньем и сушеными яблоками. Исчезали то спички, то почтовые конверты. Был свет, вода и газ; топили плохо – но топили.
Правду сказать, все эти бытовые тяготы я считала естественной платой за обретенную свободу. И только вернувшись осенью 1990 из цветущей Австралии в темную, грязную и голодную Москву, я обнаружила, что до октября 1990 мы еще жили довольно прилично.
Чувство открывшегося горизонта осталось, но к нему добавилось ощущение, что так долго продолжаться не может.
